Ультрамарин - это необычный и очень редкий оттенок: более насыщенный, чем голубовато-зеленый, и даже чем тот, который художники называют цветом морской волны. Когда мая мать использовала ультрамарин в своих картинах, что случалось редко, она большим пальцем растирала в порошок маленькие шарики ляпис-лазури, добавляла несколько капель воды из стакана или собственной слюны, а затем резкими, уверенными движениями мастихина добавляла крошечное количество этого невероятно насыщенного цвета - ультрамарина - на море или небо пейзажа, над которым она трудилась. Чуть перестараешься - и он уже раздражает, нарушает баланс. Но в нужной пропорции это самый красивый оттенок на свете.
* * *
Номера в гостинице "Эверест" были настоящими номерами - с гостиными, заставленными слишком мягкой викторианской мебелью. В угловом номере были два высоких окна, выходящих на юго-восток, на домики Дарджилинга, спускающиеся с холма ниже отеля, и когда мы раздвинули шторы, то сквозь бегущие облака увидели высокие горы с блестевшими в лунном свете заснеженными вершинами, которые громадными бастионами вздымались на севере и северо-востоке.
- Которая из них Эверест? - благоговейно спрашиваю я Дикона.
- Тот зазубренный, невысокий пик в центре слева… почти не видный, - отвечает он. - Более близкие гиганты, вроде Кабру и Канченджанги, заслоняют Эверест.
В этом просторном номере каждого из нас ждет отдельная спальня и… возможно, самое замечательное… пуховая перина.
Следующим утром мы с Жан-Клодом с удовольствием поспали бы допоздна - когда еще доведется спать на пуховых перинах? - но Дикон, полностью одетый, вплоть до альпинистских ботинок на толстой подошве, нарушает наши планы. Он громко стучит в двери наших спален, распахивает их, будит Же-Ка, затем, громко топая, проходит ко мне в комнату, распахивает тяжелые портьеры, впуская лучи поднимающегося над горами солнца, и расталкивает меня. Снаружи только-только рассвело.
- Ты не поверишь! - выпаливает он, пока я сонно щурюсь, сидя на краю своей необыкновенно удобной и теплой постели.
- Во что не поверю?
- Он меня не пустил.
- Кто тебя не пустил и куда? И который час? - Голос у меня сердитый. Я действительно сержусь.
- Почти семь, - отвечает Дикон и идет в комнату Жан-Клода, чтобы убедиться, что тот встает и одевается. К его возвращению я успеваю сполоснуть мыльной водой из таза лицо и подмышки - накануне вечером перед сном я долго лежал в ванне и едва не заснул в горячей воде - и уже надеваю чистую рубашку и брюки. Я понятия не имею, как принято одеваться в этом на удивление роскошном отеле "Эверест", но на Диконе саржевые брюки, альпинистские ботинки, белая рубашка и полотняный жилет - очевидно, строгий костюм для завтрака тут не обязателен. Тем не менее я надеваю твидовый пиджак и повязываю галстук. Даже если в отеле предпочтут не заметить альпинистский наряд Дикона, то лорд Бромли-Монфор может не проявить подобной терпимости.
- Кто тебя не пустил и куда? - повторяю я вопрос, когда мы снова встречаемся в коридоре.
Когда Дикон действительно зол, его губы - и без того тонкие - превращаются в ниточку. Сегодня утром они почти исчезли.
- Лорд Бромли-Монфор. Он закрыл целое крыло дальше по коридору, за нашими номерами, и поставил перед дверями этого сирдара Пасанга и двух огромных шерпов, которые стоят, скрестив руки на груди - охраняют двери, Джейк, словно это гарем, черт бы его побрал.
Дикон с отвращением качает головой.
- Очевидно, лорд Бромли-Монфор сегодня утром решил выспаться и не желает, чтобы его беспокоили. Даже альпинисты, которые преодолели тысячи миль, чтобы рискнуть жизнью и найти тело его любимого кузена.
- А он был любимым? - спрашивает Жан-Клод, присоединяясь к нам на лестнице, оказавшейся на удивление узкой.
- Кто? - спрашивает Дикон, все еще не примирившийся с тем, что его не пустили в номер лорда Реджи.
- Молодой лорд Персиваль, - говорит Же-Ка. - Кузен Перси. Беспутный сын леди Бромли. Парень, чей замерзший труп мы приехали искать. Любил ли молодого Перси лорд Бромли-Монфор из Дарджилинга… его кузен Реджи?
- Откуда мне, черт возьми, знать? - рявкает Дикон. Он ведет нас вниз, в просторную комнату для завтраков.
- Надеюсь, нам предложат достойный завтрак, - говорю я, чтобы не слышать раздраженное ворчание Дикона. В Индии явно проявилась не самая приятная, нетерпеливая сторона личности нашего друга, с которой мы раньше не сталкивались. За те месяцы, что я знал Ричарда Дэвиса Дикона, у меня выработалось убеждение, что он скорее даст отрубить себе голову, чем позволит себе публично проявить свои чувства.
Совсем скоро мне предстоит убедиться, как сильно я ошибался.
Продолговатая комната для завтраков пуста, если не считать стола, накрытого на семерых. Тот же портье, который встретил нас посреди ночи, ведет всех к столу и выкладывает пять меню. Мы с Же-Ка садимся по одну сторону стола, а Дикон - напротив; стулья справа от меня во главе стола и слева от Дикона остаются пустыми. Я ждал, что нам предложат британский буфет - разновидность завтрака для представителей высшего общества, - но отель "Эверест" явно собирался предложить нам что-то другое. Пять меню указывали на то, что к нам может присоединиться лорд Бромли-Монфор и кто-то еще - возможно, леди Бромли-Монфор. Для такого умозаключения не нужно быть Шерлоком Холмсом, но я еще не до конца проснулся и не успел выпить свой утренний кофе.
После двадцати минут ожидания - по большей части в полной тишине, если не считать бурчания наших животов, - мы решили сделать заказ. Меню на завтрак оказывается чисто английским. Жан-Клод просит принести только бисквитное пирожное и черный кофе - большой кофейник черного кофе.
- Чай, месье? - Портье-официант поджимает губы.
- Никакого чая, - рычит Же-Ка. - Кофе, кофе, кофе.
Портье-официант печально кивает, шаркающей походкой приближается ко мне и склоняется, снова приготовив ручку.
- Мистер Перри?
Мне кажется странным, что он запомнил мое имя, регистрируя нас посреди ночи, хотя мы, по всей видимости, единственные постояльцы отеля, если не считать лорда и леди Бромли-Монфор и их свиты. Я в некоторой растерянности, поскольку в Англии трудно найти завтрак, который пришелся бы мне по вкусу, а меню тут явно английское.
Дикон наклоняется ко мне.
- Попробуй "Полный Монти", Джейк.
Я не вижу этого в меню.
- Полный Монти? - переспрашиваю я. - Что это такое?
- Доверься мне, Джейк, - улыбается Дикон.
Я заказываю "Полный Монти" и кофе, Дикон - "Полный Монти" и чай, а Жан-Клод снова бормочет: "Кофе", - и мы трое снова остаемся одни.
- Нельзя сказать, что отель "Эверест" ломится от постояльцев, - замечаю я, пока мы ждем.
- Не будь наивным, Джейк, - говорит Дикон. - Совершенно очевидно, что лорд Бромли-Монфор арендовал весь отель, чтобы наша сегодняшняя встреча прошла приватно.
- Ага. - Я чувствую себя дураком. Но не настолько, чтобы не спросить: - Зачем ему это?
Дикон вздыхает и качает головой.
- Это наша попытка остаться в тени и миновать Дарджилинг почти незаметно.
- Ладно, - не унимаюсь я, - если лорд Бромли-Монфор все подготовил для нашей встречи сегодня утром… то где же он? Зачем заставляет нас ждать?
Дикон пожимает плечами.
- Очевидно, английские лорды в Индии предпочитают спать допоздна, - замечает Жан-Клод.
Приносят завтрак. У кофе вкус как у слегка подогретой воды из придорожной канавы. Гора продуктов на моей тарелке настолько высока, что отдельные ломтики соскальзывают вниз, словно собираясь убежать; она состоит из полудюжины поджаренных до черноты кусочков бекона, яичницы из как минимум пяти яиц, двух гигантских гренков, сочащихся маслом, какого-то полужидкого черного пудинга, жаренных в масле помидоров, нескольких скрючившихся на гриле сосисок, чьи внутренности прорываются сквозь сожженные дочерна шкурки, беспорядочно разбросанного жареного лука, а также кучи оставшихся от вчерашнего ужина овощей и картошки, слегка обжаренных и перемешанных - я знаю, что кашеобразная часть этой смеси называется поджаренным рагу из капусты и картофеля. Я ненавижу поджаренное рагу из капусты и картофеля.
Я уже знаком с плотным английским завтраком, но это… просто нелепо.
- Ладно. - Я поворачиваюсь к Дикону. - Но почему это называется "Полный Монти"? Что значит "Полный Монти"?
- Приблизительно это означает… "все, что душа пожелает". - Он уже принялся вилкой отправлять в рот жареные продукты в своей невыносимой британской манере - перевернутая вилка в левой руке, кусок еды балансирует на обратной стороне вилки, а нож в правой руке, чтобы резать студенистую массу.
- Но что значит "Полный Монти"? - настаиваю я. - Откуда взялось это выражение? Кто такой Монти?
Дикон вздыхает и откладывает вилку. Жан-Клод, которого вид на горы явно интересует больше еды, смотрит окно на яркое утро Дарджилинга.
- Понимаешь, Джейк, есть три разные теории насчет происхождения фразы "Полный Монти", - нараспев произносит Дикон. - Одна из них, которую я считаю наиболее правдоподобной, связана с портновским бизнесом некоего сэра Монтегю Бертона и уходит корнями к началу столетия. Бертон предложил совершенно невообразимую вещь - хорошо сшитые костюмы для обычных буржуа.
- Мне казалось, все англичане носят хорошие костюмы… как ты назвал их, когда купил мне костюм в Лондоне?.. Сшитые на заказ.
- Это, вне всякого сомнения, справедливо для высшего общества, - поясняет Дикон. - Но сэр Монтегю Бертон продавал такие сшитые на заказ костюмы мужчинам, которые надевали их всего несколько раз в жизни - на собственную свадьбу, на свадьбы детей, на похороны друзей и на свои похороны, если уж на то пошло. Ателье Бертона специализировались на переделке одного и того же костюма, который служил хозяину всю жизнь: если джентльмен увеличивался в размерах, то его костюм - тоже. Фасон у костюма был таким, что он никогда, как выражаются у вас в Бостоне, "не выходил из моды". Бертон начал с одного ателье, кажется, в Дербишире, и через несколько лет у него была уже сеть ателье по всей Англии.
- Значит, если я заказываю "Полный Монти", то… Что? Мне нужен полный костюм? Всё?
- Совершенно верно, мой дорогой друг. Пиджак, брюки, жилетка…
- Жилет, - поправляю я.
Дикон снова морщится. На этот раз причиной служат брызги сока от моей сосиски, которую я пытаюсь разрезать ножом.
Я хочу сказать что-то саркастическое, но застываю с открытым ртом, потому что в комнату входит самая красивая женщина, какую я когда-либо видел - и когда-либо увижу в своей жизни.
Я не могу адекватно описать ее. Я понял это несколько десятилетий назад, когда впервые попытался сесть за эти мемуары и надо мной еще не висел смертный приговор в виде рака. Мне пришлось бросить попытку, когда я дошел до… ее описания. Возможно, мне удастся хоть немного передать, какой она была, рассказывая, какой она не была.
В 1925 году стильная женщина должна была выглядеть определенным образом. Это означало, что она должна была быть плоскогрудой, как мальчик (я слышал, что существовали специальные повязки для груди и особое нижнее белье для тех дам, которым не повезло и которых природа не наделила маленькой грудью), но у этой женщины, которая вошла в комнату в сопровождении Пасанга, грудь определенно имелась, хотя владелица и не выставляла ее напоказ. Рубашка - а это действительно была скорее мужская рабочая рубашка, чем женская блузка, - из тонкого льна не скрывала округлых форм.
В 1925 году следящая за модой женщина коротко стриглась и делала завивку - шлюхи Бостона, Нью-Йорка и Лондона особенно увлекались небольшими завитками волос, смоченными и прилепленными ко лбу или виску - а самые заядлые модницы стриглись под мальчика. У женщины рядом с Пасангом были длинные волосы, густые естественные локоны которых спускались на плечи.
Модными в 1925 году считались белокурые волосы с оттенком платины. У этой женщины волосы были такими черными, что отливали синевой. Солнечные лучи падали на длинные локоны, и блики света на эбеновых завитках мерцали, словно танцуя при каждом движении. Утонченные женщины, которых я встречал в Гарварде, и шлюхи в бостонских барах обычно выщипывали брови, а затем карандашом рисовали тонкие изогнутые дуги фальшивых бровей, которые вскоре станут популярны во всем мире благодаря Джин Харлоу. У женщины, приближавшейся к нашему столу, были густые черные брови, лишь слегка изогнутые, но необыкновенно выразительные.
А ее глаза…
Когда она спускается с лестницы, футах в двадцати пяти от меня, мне кажется, что глаза у нее голубые. Но когда расстояние между нами сокращается до двадцати футов, я понимаю, что ошибся, - ее глаза ультрамаринового цвета.
Ультрамарин - это необычный и очень редкий оттенок: более насыщенный, чем голубовато-зеленый, и даже чем тот, который художники называют цветом морской волны. Когда мая мать использовала ультрамарин в своих картинах, что случалось редко, она большим пальцем растирала в порошок маленькие шарики ляпис-лазури, добавляла несколько капель воды из стакана или собственной слюны, а затем резкими, уверенными движениями мастихина добавляла крошечное количество этого невероятно насыщенного цвета - ультрамарина - на море или небо пейзажа, над которым она трудилась. Чуть перестараешься - и он раздражает, нарушает баланс. Но в нужной пропорции это самый красивый оттенок на свете.
В глазах женщины ровно столько ультрамарина, чтобы завершить и подчеркнуть ее красоту. Эти глаза совершенны. Она совершенна.
Женщина и Пасанг, который держится всего на полшага сзади, пересекают комнату и останавливаются позади пустого стула во главе стола; Дикон оказывается по правую, а мы с Же-Ка - оба с вытаращенными глазами - по левую. Дикон, Жан-Клод и я встаем, приветствуя ее, хотя должен признаться, что мое движение больше похоже на прыжок. Жан-Клод улыбается. Дикон - нет. У Пасанга в руках книги и трубки, похожие на свернутые карты, но у меня нет времени задерживать взгляд на нем или моих друзьях.
Костюм женщины, кроме красивой льняной рубашки-блузки, состоит из широкого пояса и юбки для верховой езды - на самом деле это бриджи, но выглядят они как юбка - из, как мне кажется, самой мягкой и самой роскошной замши в мире. Под высокогорным солнцем Дарджилинга замша довольно сильно и равномерно выцвела и стала еще мягче. Такое впечатление, что это рабочая одежда сборщиков чая (если бы рабочую одежду шил хороший портной). Сапоги для верховой езды такого фасона дамы обычно обувают для прогулок по высокой траве или в местности, изобилующей змеями; кожа, из которой они сшиты, настолько мягкая, что, скорее всего, на нее пошли шкуры новорожденных телят.
Женщина стоит во главе стола, а Пасанг по очереди кивает каждому из нас.
- Мистер Ричард Дэвис Дикон, месье Жан-Клод Клэру, мистер Джейкоб Перри, позвольте представить вам леди Кэтрин Кристину Реджину Бромли-Монфор.
Леди Бромли-Монфор кивает каждому, когда произносится его имя, но не протягивает руку. Ее ладони обтянуты тонкими кожаными перчатками в тон сапогам.
- Мистер Перри и месье Клэру, я рада наконец с вами познакомиться, - говорит она и поворачивается к Дикону. - А о вас, Дики, мои кузены Чарли и Перси много писали мне, когда мы все были молоды. Вы были испорченным ребенком.
- Мы ждали лорда Бромли-Монфора, - холодно отвечает Дикон. - Он где-то неподалеку? Нам нужно обсудить с ним вопрос об экспедиции.
- Лорд Монфор находится на нашей плантации, в получасе верховой езды вверх по склону холма, - говорит леди Бромли-Монфор. - Но боюсь, он не сможет с вами встретиться.
- Почему это? - вопрошает Дикон.
- Он покоится в усыпальнице на нашей чайной плантации, - отвечает женщина. Ее удивительные глаза остаются ясными, и их взгляд прикован к лицу Дикона. Она словно забавляется. - Мы с лордом Монфором поженились в Лондоне в 1919 году, перед возвращением в Индию, на плантацию, где я выросла и которой управляла. Я стала леди Бромли-Монфор, а восемь месяцев спустя лорд Монфор скончался от лихорадки денге. Климат Индии ему никогда не подходил.
- Но я отправлял письма лорду Бромли-Монфору… - бормочет Дикон. Он достает трубку из кармана куртки и стискивает зубами, но не делает попыток набить или закурить ее. - Леди Бромли говорила о Реджи, и я, естественно, предполагал…
Она улыбается, и у меня начинают дрожать колени.
- Кэтрин Кристина Реджина Бромли-Монфор, - тихо произносит она. Для друзей - Реджи. Месье Клэру, мистер Перри, я искренне надеюсь, что вы будете называть меня Реджи.
- Жан-Клод, Реджи, - отвечает мой друг, склоняется в низком поклоне, берет ее руку и целует, не обращая внимания на перчатку.
- Джейк, - с трудом выдавливаю я.
Реджи садится во главе стола, а высокий, величавый Пасанг стоит за ее спиной, словно телохранитель. Он подает карту, и Реджи разворачивает ее на столе, бесцеремонно сдвигая грязные тарелки и чашки, чтобы освободить место. Мы с Жан-Клодом переглядываемся и тоже садимся. Дикон с такой силой прикусывает мундштук трубки, что слышится треск, но в конечном счете тоже опускается на стул.
Реджи уже говорит.
- Вы предложили стандартный маршрут, и с большей его частью я согласна. Послезавтра несколько грузовиков с плантации довезут нас до шестой мили, где мы перегрузим вещи на вьючных животных и пешком вместе с шерпами пройдем по мосту через Тисту и дальше к Кампонгу, где нас будут ждать другие наши шерпы с мулами…
- Нас? - переспрашивает Дикон. - Мы?
Реджи с улыбкой смотрит на него.
- Конечно, Дики. Когда моя тетя согласилась финансировать поиски тела кузена Перси, подразумевалось, что я буду вас сопровождать. Это обязательное условие дальнейшего финансирования экспедиции.
Должно быть, Дикон понимает, что рискует перекусить мундштук своей любимой трубки, и поэтому резким движением выдергивает ее изо рта, едва не задев голову Реджи. Но извиняться даже не думает.
- Вы - в экспедиции на Эверест? Женщина? Даже до базового лагеря? Даже до Тибета? Абсурд. Это смешно. Не может быть и речи.
- Это было обязательным условием финансирования этой - моей - экспедиции для поиска останков кузена Персиваля, - говорит Реджи, не переставая улыбаться.
- Мы пойдем без вас, - возражает Дикон. Лицо у него побагровело.
- Но в таком случае вы больше не получите от Бромли ни шиллинга, - замечает Реджи.
- Очень хорошо, тогда мы будем пользоваться собственными средствами, - рявкает Дикон.
"Какими средствами?" - мелькает у меня в голове. Даже билеты от Ливерпуля до Калькутты оплачены леди Бромли… вероятно, из доходов плантации Реджи.
- Я назову вам две причины, по которым я должна присоединиться к этой экспедиции - кроме финансирования, - спокойно говорит Реджи. - Вы будете так любезны и выслушаете или продолжите перебивать меня своими грубостями?
Дикон молча скрещивает руки на груди. Судя по лицу и позе, никакие аргументы не в силах его переубедить.