- Нет, он сегодня же вечером возвращается. Надеется добраться до Дарджилинга к завтрашней ночи, - ответил Дикон и бросил недовольный взгляд на меня и на бутылку воды - улику - в моих руках. Я опустил глаза, чтобы не покраснеть.
- Ри-шар, - сказал Жан-Клод, - ты никогда не говорил нам, что знаешь К. Т. Овингса.
- Не было случая. - Дикон сел на один из ящиков и уперся локтями в обтянутые шерстяной тканью колени.
- Мне бы очень хотелось познакомиться с месье Овингсом, - продолжал Же-Ка. В его тоне мне послышался упрек.
Дикон пожал плечами.
- Кен довольно нелюдимый человек. Он хотел рассказать мне кое о чем, что он сделал, а затем ему нужно было вернуться.
- Где он живет? - Слова застревали у меня в горле.
- В Непале. - На мой вопрос ответила Реджи. - Кажется, в Тиангбоче. В долине Кхумбу.
- Я думал, что белым - англичанам - не разрешено жить в Непале.
- Совершенно верно, - подтвердил Дикон.
- Мистер Овингс приехал сюда после войны, - сказала Реджи. - Если я не ошибаюсь, у него жена из Непала - и несколько детей. Его тут приняли. Он редко приезжает в Индию или Сикким.
Дикон промолчал.
"Что это за последовательность из белого, зеленого и красного? - хотелось мне спросить у Дикона. - Почему ледяная стена, или ледопад, как называл его Овингс, будет самой опасной частью восхождения? Почему он говорил о местах для лагеря и склада? Может, он нашел или оставил на северном склоне горы нечто такое, на что не наткнулись три предыдущие английские экспедиции?"
- Вы были знакомы с майором Овингсом во время войны? - спросила Реджи.
- Да, я был знаком с ним, - сказал Дикон. - И раньше. - Он встал и хлопнул себя по коленям. - Уже поздно. Семчумби нам сегодня что-нибудь приготовил, или мы ляжем спать голодными?
Мы покинули монастырь Ронгбук, хотя многие шерпы выражали недовольство отсутствием благословения - пока доктор Пасанг не прикрикнул на них, и они не погрузились в угрюмое молчание. Наш отряд из тридцати пяти человек преодолел две мили по долине, переправился через реку и продолжил путь к началу ледника Ронгбук, пока приблизительно за час до захода солнца мы не добрались до места, где располагался базовый лагерь трех предыдущих экспедиций. Бесплодное ожидание в монастыре, пока нас не благословит главный лама, стоило бы нам целого дня.
Признаюсь, что когда мы добрались до места базового лагеря, настроение у меня несколько испортилось. Все три экспедиции разбивали лагерь в одном и том же месте - в ледниковой долине. С юга его защищал от сильного ветра 40-метровый каменный гребень-морена, а на севере был проход, откуда мы только что пришли; тут имелись площадки для палаток (некоторые даже без крупных камней) и маленькое озерцо талой воды, где могли пить лошади, мулы, а также яки, которых мы выменяли по дороге. Рядом протекает речушка с ледника, и хотя воду перед употреблением все равно нужно кипятить из-за близости отходов жизнедеятельности людей и животных, и мы предпочитаем растапливать снег, в речушке можно брать воду для купания.
Здесь также есть грязь и мусор от трех предыдущих британских экспедиций: обрывки брезента от палаток и сломанные шесты, использованные кислородные баллоны и рамы от них, низкие каменные стены, которые ветру удалось повалить в некоторых местах, груды из сотен еще не успевших проржаветь консервных банок, часть из которых еще заполнена гниющими несъеденными деликатесами предыдущей экспедиции, а слева от лагеря, вдоль цепочки камней, - отхожее место.
Не способствовала хорошему настроению и расположенная к югу от замусоренного лагеря Мэллори высокая пирамида из камней, которую предыдущая экспедиция насыпала в память о погибших на горе. На самом верхнем камне виднелась надпись: "В ПАМЯТЬ О ТРЕХ ЭКСПЕДИЦИЯХ НА ЭВЕРЕСТ", - а ниже, на другом камне - "1921 КЕЛЛАС", в память о враче, умершем во время подготовительной экспедиции 1921 года, участником которой был Дикон. Еще ниже были написаны имена Мэллори и Ирвина, а также имена семерых шерпов, которые погибли под лавиной в 1922 году. У меня такое чувство, что мемориальная пирамида из камней превращает весь базовый лагерь в кладбище.
Но больше всего угнетает сама громада горы Эверест, такой не похожей на Маттерхорн, - хотя до нее еще двенадцать миль по продуваемой ветрами ледниковой долине. Мы видим ее освещенные заходящим солнцем западные склоны и гребни в просвете между снегами и почти сплошным облачным покровом, но даже на таком расстоянии гора кажется уродливой и слишком большой. Это не отдельная гора, как Монблан или Маттерхорн, а скорее громадный клык, выступающий над невообразимым барьером гигантских зубов. Туманный шлейф от вершины и гребней теперь простирается на восток до самого горизонта, над соседней горой Келлас и более высокими - тоже слишком большими, слишком высокими, слишком крутыми, слишком массивными, слишком далекими - вершинами Гималаев, похожими на стену, которую построили боги, чтобы преградить нам путь.
Я чувствую, что Дикон недоволен, что приходится разбивать лагерь на этом месте, но в этот долгий день шерпы не в состоянии идти дальше. Дикон всегда хотел поставить наш первый лагерь в трех милях дальше по долине, где раньше был первый лагерь, или передовой базовый лагерь. Однако наша база уже находится на высоте 16 500 футов - более чем в 12 500 футов ниже неприступной вершины Эвереста, но достаточно высоко, чтобы мы все задыхались под 60-фунтовым грузом. Судя по словам Дикона и Реджи, первый лагерь располагается на высоте 17 800 футов и - несмотря на утверждения, что он самый солнечный из всех лагерей на Эвересте, - зачастую открыт ветрам, дующим с северного склона горы и обрушивающимся на ледник. Там, наверху, больше льда, чем моренных камней, и доктор Пасанг заметил, что дополнительные 1300 футов затруднят нам восстановление после высотной болезни. В течение пяти недель, когда мы вечерами сидели у костра, Реджи убедительно доказывала, что первую линию палаток нужно установить именно здесь - куда можно отступить, если нас настигнет горная болезнь, - и Дикон, похоже, больше не собирается возражать. Он планирует сложить все альпинистское снаряжение во втором лагере, в шести милях от базы.
Теперь Дикон опускает на землю тяжелый тюк, который он нес, достает из него почти пустой рюкзак и обращается к Реджи:
- Будьте добры, леди Бромли-Монфор, проследите за установкой здесь базового лагеря. Я разведаю долину до первого лагеря.
- Это смешно, - говорит Реджи. - Вы не успеете добраться туда до темноты.
Дикон сует руку в почти пустой рюкзак и вытаскивает головной убор Реджи из кожаных ремешков с лампой и батареями. Включает, а затем выключает лампу.
- Посмотрим, работает ли эта хитроумная штуковина валлийских шахтеров. Если нет, у меня в рюкзаке есть старомодный ручной фонарь.
- Ты не должен идти один, Ри-шар, - говорит Жан-Клод. - И особенно на ледник. В полутьме увидеть трещины почти невозможно.
- Не обязательно подниматься на ледник, чтобы добраться до первого лагеря, - отвечает Дикон. - В кармане куртки у меня есть печенье, но я буду очень благодарен, если вы сохраните для меня теплыми суп и кофе.
Реджи подзывает Пасанга, и через несколько минут они уже руководят уставшими носильщиками, которые разгружают яков и мулов, и решают, где какие палатки ставить в этом необычно мрачном месте. Пасанг приказывает поставить большую палатку Уимпера с клапаном у входа внутри одной из разваливающихся каменных стен сангха и объявляет, что это медицинский пункт. Несколько шерпов тут же принимаются за ее установку.
Наша долина погружается во тьму, но далекий Эверест сияет над нами в своем холодном, властном, независимом одиночестве. Устрашающий вид.
В наш последний вечер в Сиккиме - 2 апреля - перед тем как пройти по перевалу Джелеп Ла в Тибет, я праздновал свой 23-й день рождения. Я никому не говорил об этой дате, но кто-то, наверное, заметил ее в паспорте, поэтому у меня получился настоящий праздник.
Я даже не помню названия крошечной деревушки, где мы остановились на ночлег, в 12 или 13 милях от Гуатонга в направлении границы - возможно, у нее не было названия, как и бунгало дак, но имелось сооружение, что я называл "чертовым колесом", Дикон - "миниатюрной версией Большого Колеса в Блэкпуле", а Реджи - "маленькой версией венского колеса обозрения". Это была грубая конструкция из необработанных бревен с четырьмя "пассажирскими кабинками", чуть больше деревянных ящиков, куда с трудом втискивается один человек. В наивысшей точке это "Большое Колесо" поднимает ваши ноги футов на десять над землей, а механизм, приводивший его в движение - после того, как меня уговорили втиснуться в кабинку, - состоял из Жан-Клода, который тянул следующую кабинку вниз, и Дикона, толкающего еще одну вверх. Должно быть, этот аттракцион построили для деревенских ребятишек, но никаких детей нам не встретилось - когда мы входили в деревню вечером и когда покидали ее следующим утром.
Затем колесо остановили в верхней точке - передо мной открылся вид на все восемь домиков деревни, крыши которых находились чуть выше моих коленей, - и Реджи, Дикон, Жан-Клод, Пасанг и несколько говорящих по-английски носильщиков запели "Ведь он такой хороший, славный парень", а потом нестройный хор грянул "С днем рожденья тебя". Признаюсь, что я густо покраснел, сидя там с болтающимися в воздухе ногами в шерстяных чулках.
Реджи захватила с собой все ингредиенты для настоящего пирога, включая глазурь и свечи, и вместе с Жан-Клодом и поваром Семчумби они испекли его перед ужином - с помощью примуса и каменного очага. Дикон достал две бутылки хорошего виски, и мы вчетвером до поздней ночи пили за здоровье друг друга.
Наконец, когда все нетвердой походкой разбрелись по палаткам и улеглись в спальные мешки, я выбрался наружу из своей палатки и посмотрел на звездное небо. Это был один из тех редких дней, когда в Сиккиме не шел дождь.
Двадцать три года. Я казался себе гораздо старше, чем в 22, но почему-то ничуть не умнее. Сколько лет было Сэнди Ирвину, когда он в прошлом году погиб на Эвересте, 22 или 23? Я не мог вспомнить. Кажется, двадцать два. Моложе, чем я в ту ночь в Сиккиме. От виски слегка кружилась голова, и я прислонился к шершавой опоре Не-Очень-Большого Колеса и посмотрел поверх черных верхушек деревьев на половинку лунного диска, всходящую над джунглями. Был четверг, и всего один день отделял меня от того момента, как я покину нанесенную на карты территорию и углублюсь в высокогорную пустыню нетронутого Тибета.
Я подумал о Реджи. Взяла ли она с собой ночную рубашку? Или спит в каком-то сочетании повседневной одежды и белья? Или в пижаме, как почти все мы? Или голой, как Дикон, - даже в местах, где водились сколопендры и змеи?
Я снова тряхнул головой, чтобы избавиться от образа леди Бромли-Монфор. Реджи старше меня как минимум на десять лет - вероятно, даже больше.
"И что?" - спрашивал меня мой раскрепощенный спиртным мозг.
Я посмотрел на поднимающуюся в небе половинку луны - достаточно яркую, чтобы посеребрить верхушки джунглей и сделать почти невидимыми точки звезд, медленно приближавшиеся к зениту, - и представил разнообразные героические поступки, которые я могу совершить во время будущего перехода и восхождения, что-либо такое, что сделает наши отношения с Реджи чем-то большим или по крайней мере отличающимся от просто дружбы, которая, как мне кажется, завязалась между нами.
Она испекла мне именинный пирог. Она знала, когда у меня день рождения, взяла с собой муку, сахар и консервированное молоко - и купила четыре яйца в этой или предыдущей деревне, - а потом вместе с Семчумби и Же-Ка испекла пирог на открытом огне. Я понятия не имел, как им это удалось, но пирог получился вкусный, даже с шоколадной глазурью. И на нем горели двадцать три маленькие восковые свечи.
Она испекла мне именинный пирог. В порыве юношеского увлечения я забыл о вкладе Жан-Клода и Семчумби в изготовление пирога, забыл о том, как искренне пел Дикон и как он хлопал меня по спине, забыл о его щедром подарке, виски. Она испекла мне именинный пирог.
Прежде чем заплакать, я сумел заползти в палатку, снять ботинки и забраться в спальный мешок, пытаясь сохранить в голове эту мысль - она испекла мне именинный пирог - последней, перед тем как заснуть. Но последней была другая: Теперь мне 23. Доживу ли я до того времени, когда мне исполнится 24?
В первое утро в базовом лагере на Эвересте я проснулся с жуткой головной болью и тошнотой. Это меня очень расстроило, поскольку я лишь недавно полностью восстановился после дизентерии, которую доктор Пасанг вылечил почти месяц назад в Сиккиме. Мне всегда казалось, что поскольку я самый молодой участник экспедиции, то должен быть и самым здоровым, но выяснилось, что самым слабым из всех оказался именно я.
В первую минуту я не мог вспомнить, какой сегодня день, и поэтому перед тем, как выползти из теплого спальника - в тот день термометр показывал максимальную температуру - 19° по Фаренгейту, - посмотрел свой карманный календарь. 29 апреля 1925 года в Сиккиме мы отставали от графика Нортона и Мэллори, но наверстали упущенное благодаря более короткому пути, который нам показала Реджи во время долгого перехода через Тибет к горной деревне Шекар-дзонг, прежде чем мы повернули на юг к Ронгбуку. Кроме того, в деревнях мы проводили по одной ночи вместо двух, как предыдущие экспедиции. Ровно год назад Мэллори, Ирвин, Нортон, Оделл, Джеффри Брюс, Сомервелл, Бентли Битхем и несколько других альпинистов, надеявшихся покорить вершину, впервые проснулись в базовом лагере, в этом самом месте.
Я понимаю, что Жан-Клод уже вылез из своего спальника и принялся за дела; разжигая маленький примус, он желает мне доброго утра. Же-Ка полностью одет и успел забраться подальше от лагеря и принести чистый снег, чтобы сварить первую порцию кофе. Шерпы не появились у входа в наши палатки, чтобы предложить утренний напиток, но Семчумби, по всей видимости, уже разжег самый большой примус с несколькими горелками и готовит завтрак в большой экспериментальной палатке круглой формы, которую взяла с собой Реджи и которую мы использовали в качестве столовой, когда просто большого куска брезента было недостаточно, чтобы защитить нас от все более суровой погоды.
В этой экспедиции у нас три типа палаток: тяжелые палатки Уимпера с двумя скатами, которыми пользовались уже много лет, в том числе предыдущие экспедиции, и которые мы собирались устанавливать в нижних лагерях; более легкие, но прочные двухскатные палатки Мида для верхних лагерей; а также эта экспериментальная палатка Реджи в форме иглу. Это прототип каркасной палатки полусферической формы производства компании "Кэмп энд Спорте" с двойной внешней оболочкой из жаккардовой ткани. "Большая палатка Реджи", как мы ее называем, имеет восемь деревянных изогнутых телескопических опор, каждая из которых складывается вдвое, что облегчает транспортировку. Пол палатки вшит, а здесь, на холоде, я видел, как Реджи и Пасанг руководили установкой отдельного, более толстого пола - Реджи говорит, что его по специальному заказу изготовила фирма "Харрикейн Смок Компани". В этой необычной куполообразной палатке имеются два слюдяных окошка - разумеется, остальные наши палатки без окон, только с клапаном для входа на завязках. Кроме того, "Большая палатка Реджи" снабжена почти непроницаемым для ветра входным клапаном со сложной шнуровкой. В ней также имеется вентиляционный или кухонный зонт, который можно поворачивать в любую сторону, в зависимости от ветра. Палатка рассчитана на ночевку четырех или пяти человек - вполне комфортную, - а во время трапезы в нее могут втиснуться восемь или девять человек.
Когда Реджи и Пасанг поставили ее в первый раз во время нашего перехода, Дикон кисло заметил, что это сооружение похоже на рождественский сливовый пудинг, только без веточки падуба.
Но как вскоре выяснилось, большая палатка была теплее и лучше защищала от ветра, чем любая палатка Мида или Уимпера. В первые дни нашего пребывания в базовом лагере я возьму на заметку: будущие экспедиции должны пользоваться уменьшенными версиями полусферической палатки, возможно, с четырьмя изогнутыми опорами вместо восьми, в самых опасных лагерях - IV, V, VI и даже VII, если он будет - на самой горе, где горизонтальную площадку под палатку нужно вырубать в снегу и во льду или с трудом складывать, перетаскивая камни. Круглое основание потребует меньше места, а сильный ветер плавно огибает нашу большую палатку, тогда как двухскатные палатки уже хлопают, издавая звук, похожий на ружейные залпы.
- Что там за погода? - сонно спрашиваю я Же-Ка, принимая у него первую сегодняшнюю чашку горячего кофе.
- Сам посмотри, - отвечает он.
Стараясь не пролить кофе, я сажусь на корточки рядом с плотно зашнурованным клапаном палатки и выглядываю наружу.
Сплошная пелена метели. Не видно ни соседних палаток, ни даже большой палатки в центре.
- Проклятье, - шепчу я. Мне казалось, что в палатке холодно, но сильный ветер, проникший внутрь, пробирает до костей, несмотря на два слоя теплого белья, а также третий, который я надел на ночь. - Дикон вчера вернулся с разведки к первому лагерю?
Было бы очень обидно и печально, если бы наш опытный руководитель попал в снежную бурю и погиб, в первый раз покинув базовый лагерь.
Же-Ка кивает и отхлебывает кофе.
- Он вернулся около полуночи, незадолго до того, как пошел снег и задул сильный ветер. Маска у него покрылась льдом, и, по словам Тенцинга Ботиа, Ри-шар был очень голодным.
- Вроде меня, - говорю я, допивая кофе. Головная боль и тошнота еще не прошли, но я убедил себя, что мне станет легче, если что-нибудь съесть. - Я сейчас оденусь. Думаешь, мы сможем добраться до большой палатки?
Бандиты напали на нас 18 апреля, во время перехода к Эвересту.
Мы преодолели уже больше половины пути, рассчитанного на пять недель. Две ночи мы провели в окрестностях крупного тибетского города Тинки-дзонг и решили не сворачивать в долину Яру Чу, чтобы взглянуть на Эверест - погода была ужасной, с низкой облачностью, ледяным дождем, снегом и сильным ветром. Мы двигались по главному торговому пути к перевалу Тинки Ла на высоте 16 900 футов, когда сверху вдруг спустились всадники и окружили нас, собрав впереди отдельную группу из шерпов и мулов.