Перси. Растущее желание побыстрее добраться до горы и начать восхождение практически вытеснило из моей головы мысли о лорде Перси. Воспоминание о том, что труп молодого человека лежит где-то здесь, на неприступной, жестокой горе с ее жуткими ветрами, заставляет меня вздрогнуть.
До нас доносится звучный голос Пасанга:
- Первые носильщики приближаются к вершине перевала позади нас.
Неохотно, со слезящимися от ветра и попыток разглядеть далекую вершину глазами, прищурившись от безжалостного света, мы все четверо встаем, стряхиваем пыль и камешки с многослойной одежды из шерсти и гусиного пуха, поворачиваемся спиной к западному ветру и идем - спотыкаясь от порывов ветра, толкающих нас в спину, - к узкой тропе, проходящей через седло перевала.
Сикким был похож на жаркую теплицу - цветы, джунгли из рододендронов, воздух такой густой и влажный, что трудно дышать, заросшие влажной зеленью долины, лагеря на полянах, которых и полянами-то не назовешь, пиявки, которых нужно было снимать с себя в конце каждого долгого дня, когда мы пробирались сквозь мокрую растительность. Мы не останавливались в даках - аккуратных маленьких бунгало, которые британская колониальная администрация построила через каждые одиннадцать миль - расстояние дневного перехода - на длинной дороге в Тибет к торговой столице страны Гиантсе. По словам Реджи и доктора Пасанга, в даках вас ждали свежие продукты, кровати, книги для чтения и постоянный слуга, которого называли чоукидар, для каждого бунгало. Однако наш отряд становился лагерем примерно в миле перед даком или в двух милях от него, никогда не пользуясь удобствами бунгало, предназначенного для тех, кто в нем нуждается.
- Британские экспедиции пользовались даками, - сказал Дикон, когда мы расселись вокруг костра на одной из наших первых стоянок в джунглях Сиккима.
- Как и сотни других англичан, - кивнула Реджи. - Торговые представители, направляющиеся на север, в Гиантсе. Чиновники колониальной администрации. Натуралисты. Картографы. Дипломаты.
- Но мы не относимся к этим категориям, - сказал Дикон. - Одного взгляда на наше альпинистское снаряжение, мили веревок, а также носильщиков достаточно, чтобы поползли слухи, что мы направляемся в Тибет.
- Каким образом? - удивился Жан-Клод.
Дикон вытащил изо рта трубку и насмешливо улыбнулся.
- Мы не в такой глуши, как нам кажется, джентльмены. Даже здесь, в Сиккиме. Администрация протянула телефонные и телеграфные линии на север до Гиантсе, даже через высокогорные перевалы.
- Совершенно верно, - подтвердила Реджи. - Мы будем придерживаться главного торгового пути север-юг, пока не свернем на запад к Кампа-дзонгу, в Тибет. А пока мне кажется, что единственные, кого мы обманываем, разбивая примитивный лагерь и отказываясь от относительно комфортных ночевок в даках, - это пиявки, попадающиеся у нас на пути.
Мы вышли из Дарджилинга и стали спускаться к мосту через реку Тиста. Шерпы тронулись в путь еще до рассвета 26 марта, с лошадьми и поклажей, а наши рюкзаки и дополнительный запас продовольствия доставили до шестой мили два потрепанных грузовика; за рулем одного из них сидел Пасанг, а другого - Реджи. Там мы присоединились к остальным, а шофер Эдвард и еще один работник отогнали грузовики на плантацию, а мы с тридцатью шерпами, лошадьми и мулами продолжили спуск к реке Тиста и деревне Калимпонг, которая находилась уже на территории Сиккима.
Мы стали лагерем за Калимпонгом, потому что Реджи не хотела, чтобы о нас раньше времени узнал своенравный губернатор Сиккима майор Фредерик Бейли, английский резидент, который (по словам Реджи) мешал "Комитету Эвереста" получить разрешение на пребывание в Тибете, чтобы у него самого остался шанс покорить гору. На границе Сиккима нас встретил часовой - одинокий гуркх, который без возражений принял документ, выданный Реджи тибетскими властями. Мы с изумлением наблюдали, как пограничник выкрикивает команды самому себе: "Отдать честь правой рукой!", "Налево!", "Шагом марш!". Потом Дикон объяснил нам, что при отсутствии офицера или сержанта, который подает команды, гуркхи с удовольствием командуют сами собой.
Пока мы пересекали Сикким, нашу вереницу из шерпов, мулов и маленьких белых пони два раза догоняли смуглые люди в полицейских мундирах, но Реджи каждый раз отводила представителя власти в сторону, о чем-то шепталась с ним и - хотя это лишь мое предположение - давала ему денег. Как бы то ни было, в Сиккиме нас никто не пытался задержать, и всего через неделю, на протяжении которой нам приходилось вдыхать приторный аромат рододендронов, отрывать пиявок от всех незащищенных участков тела и брести по доходящей до пояса траве, мы подошли к высокогорному перевалу - Джелеп Ла, - который приведет нас в Тибет. Мы нисколько не жалели, что Сикким остался позади - там все время шел дождь, и вскоре наша одежда пропиталась влагой, и не выдалось ни единого солнечного дня, чтобы разложить ее и просушить. Мне казалось, что во время пребывания в Сиккиме только я подхватил легкую форму дизентерии, но потом выяснилось, что Же-Ка и Дикон тоже страдали от расстройства желудка. Только Реджи и Пасанг, похоже, устояли перед этим неприятным недомоганием.
Несколько дней я лечил себя опиумом, но затем Дикон заметил, что я болен, и отправил меня к доктору Пасангу. Высокий шерпа кивнул, когда я, смущаясь, признался в проблемах с кишечником, а затем сказал, что опиум, возможно, немного помогает при дизентерии, но побочный эффект от ежевечерней дозы может быть хуже самой болезни. Он дал мне бутылочку какого-то сладкого лекарства, которое за один день привело в порядок мой кишечник.
Поначалу я шел впереди своего белого пони и тащил в рюкзаке около 70 фунтов снаряжения, но Реджи убедила меня ехать верхом, а большую часть груза переложить на мулов.
- Вам понадобятся силы для Эвереста, - сказала она, и я вскоре убедился, что леди права.
Ослабленный дизентерией, от которой только-только начал оправляться, я привык к тому, что наша экспедиция останавливалась ранним вечером, и наши палатки Уимпера и большая брезентовая палатка для приготовления пищи уже установлены, спальные мешки разложены. Я также привык, что утром меня будит тихий голос: "Доброе утро, сахибы", - это Бабу Рита и Норбу Чеди приносят нам кофе. В соседней палатке пьет кофе Дикон, а Реджи, которая всегда встает раньше нас и успевает полностью одеться, вместе с Пасангом сидит у костра и завтракает чаем с оладьями.
И только когда мы поднялись на 14 500-футовый перевал Джелеп Ла, я понял, как ослабила меня болезнь в Сиккиме. Несколько лет назад в Колорадо я со своими друзьями альпинистами из Гарварда едва ли не бегом поднялся на Лонг-Пик высотой больше 14 000 футов и прекрасно себя чувствовал на ее широкой вершине, так что мог без труда сделать стойку на руках. Но когда я карабкался по напоминавшей американские горки тропе, а затем по мокрым и скользким камням - что-то вроде естественной лестницы - к вершине Джелеп Ла, то обнаружил, что после каждых трех шагов останавливаюсь и ловлю ртом воздух, опираясь на свой длинный ледоруб. Затем еще три шага. И это плохой признак - высшая точка перевала находится на высоте вдвое меньшей, чем вершина Эвереста.
Я вижу, что Жан-Клод дышит немного тяжелее и движется немного медленнее, чем обычно, хотя он покорил не одну вершину высотой 14 000 футов. Из нас троих только Дикон, похоже, уже привык к высоте, однако я заметил, что и ему тяжеловато выдерживать быстрый темп ходьбы и восхождения, заданный Реджи.
Мы добрались до Ятунга в Тибете - разница между Тибетом и Сиккимом просто поразительная. В верхней точке перевала Джелеп Ла нас засыпало снегом, и метель с сильным западным ветром сопровождала нас и после того, как мы вышли на сухую высокогорную тибетскую равнину. После буйства красок в джунглях Сиккима - все мыслимые оттенки розового и кремового, а также цвета, названий которым я не мог подобрать, но которые Реджи и Дикон назвали розовато-лиловым и светло-вишневым, - мы оказались в почти черно-белом мире. Серые облака у нас над головой, серые камни вокруг, и только красноватая тибетская почва добавляла немного краски в эту бесцветную картину. Вскоре наши лица покраснели от кружившейся в воздухе пыли, а когда от холодного ветра у меня стали слезиться глаза - до того, как я понял, что нужно надевать очки даже на этой относительно небольшой высоте, - покрытые коркой грязи щеки прочертили кроваво-красные бороздки.
Последнюю ночь нашего перехода мы провели поблизости от маленькой, продуваемой ветрами деревни Чодзонг. Это было в понедельник, 27 апреля, а на следующий день мы спустились в долину длиной восемнадцать миль, которая вела к монастырю Ронгбук, всего в одиннадцати милях от прохода к леднику Ронгбук, где мы планировали устроить базовый лагерь.
- Что означает название Ронгбук? - спрашивает Жан-Клод.
Дикон либо не знает, либо слишком занят, чтобы ответить.
- Снежный монастырь, - тут же поясняет Реджи.
Мы делаем довольно продолжительную остановку в монастыре и просим аудиенции и благословения верховного ламы Дзатрула Ринпоче.
- Шерпы не такие суеверные, как тибетские носильщики, - объясняет Реджи, пока мы ждем ламу, - но неплохо было бы получить такое благословение, перед тем как отправиться к базовому лагерю, не говоря уже о попытке покорить гору.
Однако нас ждет разочарование. Святой лама с титулом, похожим на звяканье жестянки, катящейся по бетонным ступенькам, передает, что теперь "неподходящее время" для нашей встречи. Дзатрул Ринпоче пригласит нас в монастырь, сообщает представитель ламы, если - и когда - Его Святейшество лама посчитает благоприятным почтить нас своим присутствием и благословением.
Реджи удивлена этим обстоятельством. У нее всегда были хорошие отношения с монахами и верховным ламой монастыря Ронгбук, говорит она. Но когда женщина спрашивает знакомого монаха, почему Дзатрул Ринпоче отказывает нам в аудиенции, бритый наголо старик отвечает - на тибетском, а Реджи потом переводит:
- Плохие предзнаменования. Демоны горы не спят и гневаются, а будет еще хуже. Метох-кангми на горе активные и злые, и…
- Метох-кангми? - переспрашивает Жан-Клод.
- Йети, - напоминает нам Дикон. - Те вездесущие волосатые, похожие на человека монстры.
- …ваш генерал Брюс три года назад заверял нас, что все британские альпинисты принадлежат к одной из сект Англии, которые поклоняются горе, и что они пришли для паломничества к Джомолунгме, но теперь мы знаем, что генерал Брюс лгал. Вы, англичане, не поклоняетесь горе, - Реджи переводила с такой же скоростью, с какой говорил старый монах.
- Это он о танцующих монахах и том проклятом фильме Ноэла? - спрашивает Дикон.
Реджи игнорирует его вопрос и не переводит монаху. Она что-то произносит на певучем тибетском наречии, низко кланяется, и мы впятером, в том числе Пасанг, выходим из кельи монаха. Старик начинает вращать молитвенное колесо.
Снова оказавшись на холодном ветру, Реджи вздыхает.
- Это очень плохо, джентльмены. Наши шерпы - особенно отобранные "тигры", которые пойдут с нами на гору, - нуждаются в этом благословении и очень хотят его получить. После устройства базового лагеря я вернусь в монастырь и попробую убедить ламу, что мы заслуживаем благословения подняться на гору.
- Если старик не хочет давать своего дурацкого благословения - так и черт с ним, - рычит Дикон.
- Нет. - Реджи непринужденно вскакивает на спину своего крошечного белого пони. - С чертом придется иметь дело нам, если мы не получим благословения для наших шерпов.
Еще в конце марта, когда мы стояли лагерем у первой большой деревни Сиккима, Калимпонг, к Дикону пришел таинственный незнакомец.
Я обратил внимание на высокого худого мужчину, когда доктор Пасанг привел его в лагерь и Реджи начала болтать с ним. Несмотря на традиционную одежду непальских шерпов и коричневую шапку, больше похожую на тюрбан, а также смуглую кожу и густую черную бороду незнакомца, я подумал, что этот необычно высокий шерпа может быть родственником Пасанга. И еще я заметил на его ногах прочные, хотя и очень потертые, английские туристические ботинки.
Оказалось, что он не только белый и англичанин, но и чрезвычайно известный англичанин.
Прежде чем слухи о личности незнакомца начали распространяться по лагерю, личный шерпа Дикона, Нийма Тсеринг, пришел за нашим другом.
- Сахиб хочет видеть вас, сахиб, - обратился он к Дикону и, как обычно, хихикнул.
Дикон вместе с Же-Ка возился с проточным клапаном кислородного аппарата. Когда он поднял голову и взглянул на высокого бородатого мужчину в одежде непальского крестьянина и в прочных туристических ботинках, то моментально вскочил и побежал пожать руку гостю. Я думал, что Дикон приведет незнакомца к костру и познакомит со мною и Жан-Клодом, но вместо этого они вдвоем - довольно невежливо, по моему мнению, - отошли к небольшому ручью, впадавшему в реку Тиста, через которую мы только что переправились. Сквозь завесу листьев мы видели, что незнакомец присел на корточки, как шерпа, а Дикон сел на маленький валун на берегу ручья, и они о чем-то увлеченно заговорили.
- Кто это? - спросил я Реджи, когда она наконец подошла к нам и спросила, не хотим ли мы еще кофе.
- К. Т. Овингс, - ответила Реджи.
Даже новость о втором пришествии Христа не произвела бы на меня такого впечатления.
Кеннет Терренс Овингс был одним из моих литературных идолов с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Его называли "поэтом-альпинистом", и до Первой мировой войны он не только входил в пятерку самых известных английских альпинистов, но также считался одним из лучших британских поэтов, писавших верлибром, наряду с Рупертом Бруком и другими великими поэтами, погибшими на войне - Уилфредом Оуэном, Эдвардом Томасом, Чарльзом Сорли, - или теми, кто остался жив, чтобы написать о них, в том числе Зигфридом Сэссуном и Айвором Герни.
К. Т. Овингс выжил на войне, пройдя путь от лейтенанта до майора, но никогда не писал о боях. Насколько мне известно, после войны он не написал ни единой поэтической строчки. В этом смысле они с Диконом были похожи - до войны тот тоже был известен своими стихами, но после начала боев не опубликовал - и, очевидно, не написал - ни одного стихотворения. Овингс также не вернулся в Альпы, где, подобно Джорджу Мэллори и Дикону (а зачастую в компании Дикона), получил такую известность в предвоенные годы. Он просто исчез. Некоторые газеты и литературные журналы сообщали, что Овингс уехал в Африку, где в одиночку поднялся на гору Килиманджаро и просто отказался спускаться. Другие были уверены, что он отправился в Китай покорять неизвестные горы и там погиб от рук бандитов. Но большинство авторитетов придерживались версии, что К. Т. Овингс - чтобы избавиться от воспоминаний времен войны - построил маленький парусник и попытался обогнуть земной шар, но утонул во время сильного шторма в Южной Атлантике.
Я снова посмотрел сквозь ветки деревьев. Там был Овингс, одетый в нечто, напоминающее чистые тряпки, и с черной бородой с серебристыми нитями. Он сидел на корточках и о чем-то оживленно болтал с Диконом. В это было трудно поверить.
Я встал, взял металлическую бутыль для воды и пошел к ручью.
- Мистер Дикон хотел, чтобы их не беспокоили, - сказала Реджи.
- Просто собирался набрать воды. Мешать им я не буду.
- Обязательно прокипятите, прежде чем пить, - предупредила Реджи.
Я почти на цыпочках подошел к ручью, стараясь, чтобы между мной и двумя собеседниками была густая завеса из ветвей. Наклонившись влево, к ветвям, чтобы лучше слышать, и наполняя водой большую металлическую бутыль, я обнаружил, что Дикон говорит слишком тихо, и его слов не разобрать, но хриплый голос Овингса звучал громко.
- …я поднялся довольно высоко и видел, что у гребня есть большая ступень, каменная стена высотой около сорока футов, непосредственно под вершиной гребня… Я видел ее в бинокль из долины, а потом еще раз, когда взобрался выше Кам…
О чем это он? Похоже, Овингс предупреждает Дикона насчет первой или второй ступени… скорее всего второй, потому что гребень вершины находится прямо под ней… на Северо-Восточном хребте Эвереста. Но о первой и второй ступени знают все, хотя никто - возможно, за исключением Мэллори и Ирвина в день их исчезновения - не поднимался достаточно высоко, чтобы сразиться с ними (особенно с более высокой и крутой второй ступенью). Обе ступени можно разглядеть на фотоснимках, которые делали начиная с экспедиции 1921 года. Почему Овингс теперь предупреждает Дикона о таких очевидных вещах? И почему называет Северное седло термином Кам, а не седлом? Вероятно, у поэта-альпиниста имеются свои названия для всевозможных особенностей рельефа, обнаруженных разведывательной экспедицией 1921 года. Может, Овингс пытался покорить Эверест в одиночку, но его остановили эти препятствия в виде громадных каменных ступеней на Северо-Восточном хребте? Они были главной причиной - наряду с жутким ветром на гребне хребта, - почему Мэллори и остальные переместились на северный склон и попытались подняться по практически вертикальному Большому ущелью.
- …возможно, с перилами… - Это все, что мне удается расслышать из тихого ответа Дикона.
- Да, да, это может сработать, - согласился Овингс. - Но я не могу обещать лагерь или склад прямо под…
Дикон снова что-то сказал тихим голосом. Наверное, просил Овингса говорить не так громко, поскольку следующие слова поэта-альпиниста были едва слышны.
- …худший участок - это, вне всякого сомнения, ледопад… - Голос Овингса звучал настойчиво.
Ледопад? Я задумался. Неужели он говорит о почти вертикальной стене из снега и льда ниже Северного седла в начале ледника Восточный Ронгбук? Да, участок непростой - в 22-м году там под лавиной погибли семеро носильщиков-шерпов, - но как он может быть "худшим участком" экспедиции на Эверест? Две группы уже преодолевали его, и даже ежедневно поднимали по льду тяжелые грузы. Десятки раз. В прошлом году Сэнди Ирвин соорудил веревочную лестницу с деревянными планками, чтобы облегчить подъем носильщикам. Даже Пасанг и Реджи - если ей можно верить, а я верил - преодолели ее свободным стилем, с трудом вырубая ступени во льду, и смогли добраться до лагеря на Северном седле и даже выше, прежде чем погода заставила их повернуть назад. Мы привезли с собой спелеологические лестницы, новые "кошки" Же-Ка с двенадцатью зубьями, а также приспособление под названием "жумар", чтобы сделать подъем на Северное седло для носильщиков быстрее и безопаснее.
- Я придумал последовательность, - сказал Овингс своим хриплым голосом. - Белый, зеленый, затем красный. Только убедись… как можно выше, очень высоко, и…
Мне это казалось полной бессмыслицей. Внезапно мой ботинок соскользнул с камня, на котором я сидел на корточках у ручья, уже наполнив бутылку, и я услышал голос Дикона:
- Ш-ш, кто-то есть поблизости.
Я покраснел и, стараясь сохранять невозмутимость, закрыл бутылку и как ни в чем не бывало пошел к лагерю, не зная, могут ли видеть меня сквозь густую листву Дикон и его знаменитый друг.
Они передвинулись еще чуть ниже по течению, подальше от всех, остановились на поляне, так, чтобы никто не мог подкрасться к ним незамеченным, и их оживленный разговор продолжался еще несколько минут. Потом Дикон вернулся к костру один.
- Разве мистер Овингс не поужинает с нами? - спросила Реджи.