Первое, на что я обратил внимание во внешности Дзатрула Ринпоче, воплощения богочеловека Падмасамбхавы, это его необычно большая голова, по форме напоминающая гигантскую сплющенную тыкву. Дикон рассказывал мне, что запомнил широкую, искреннюю, заразительную улыбку святейшего ламы. Улыбка на неестественно широком лице человека-бога действительно была широкой, но с тех пор, как Дикон видел настоятеля в последний раз, тот, похоже, лишился нескольких зубов.
Голос у Ринпоче чрезвычайно низкий и грубый, словно охрипший от многочасовых молитв. Внезапно до меня доходит, что он не молится, а задает вопрос Дикону или Реджи - или обоим. Как бы то ни было, Реджи переводит:
- Дзатрул Ринпоче хотел бы знать, почему мы опять пытаемся подняться на Джомолунгму, после гибели стольких путешественников-сахибов и шерпов.
- Можете сказать ему… "потому что она есть", - предлагает Дикон. Лицо нашего английского друга по-прежнему мрачное и напряженное.
- Могу, - соглашается Реджи. - Но не скажу. Хотите дать другой ответ, или мне ответить самой?
- Валяйте, - рычит Дикон.
Реджи поворачивается к святейшему ламе, кланяется и говорит на быстром и мелодичном тибетском наречии. Улыбка Ринпоче становится еще шире, и он слегка наклоняет голову.
- Вы сказали ему, что мы пришли затем, чтобы найти и должным образом похоронить тело вашего кузена Персиваля, - возмущенно говорит Дикон.
Реджи бросает на него короткий взгляд.
- Я в курсе, мистер Дикон, что вы немного знаете тибетский. Если не хотите, чтобы я отвечала, можете поговорить с Его Святейшеством без переводчика.
Дикон молча качает головой и еще больше мрачнеет.
Ринпоче снова что-то произносит, и Реджи кивает, а затем переводит для Дикона, Же-Ка и меня.
- Его Святейшество напоминает, что на подступах к вершине Джомолунгмы очень холодно и что там много опасностей для тех, кто не следует Пути. Там нечего делать, говорит он, кроме практики дхармы.
- Смиренно попросите его благословения и защиты, - говорит Дикон. - И заверьте Его Святейшество, что мы не будем убивать животных во время стоянки на леднике Ронгбук.
Реджи переводит. Ринпоче кивает, как будто довольный, потом что-то спрашивает. Не посоветовавшись с Диконом, Реджи отвечает. Настоятель снова кивает.
- Его Святейшество говорит, что он вместе с другими ламами следующие две недели будет проводить в монастыре очень мощный ритуал, и предупреждает, что такой ритуал всегда будит демонов и злых божеств горы.
- Поблагодарите его, пожалуйста, за предупреждение, - отвечает Дикон.
Реджи передает его слова Ринпоче, который отвечает довольно длинной тирадой. Реджи слушает, низко склонив голову, и отвечает святейшему ламе короткой, почти музыкальной фразой на тибетском.
- Что? - интересуется Дикон.
- Его Святейшество похвалил меня, - объясняет Реджи. - Он говорил, что при каждой нашей встрече все больше убеждается, что я - реинкарнация тантрической волшебницы одиннадцатого века Мачиг Лабдрон и что если бы я совершенствовала свой чод, то могла бы стать хозяйкой Джомолунгмы и всех окрестных гор и долин.
- И что вы ответили? - спрашивает Дикон. - Я уловил лишь тибетское слово "недостойный".
- Да, я сказала, что недостойна подобного сравнения, - говорит Реджи. - Но призналась, что практика чод меня привлекает, особенно теперь, когда, как я уже говорила, мир от меня устал.
- Можно задать вопрос? - шепчет Жан-Клод.
- Только один, - предупреждает Реджи. - Нужно приступать к церемонии благословения, если мы хотим вернуться в базовый лагерь к ужину.
- Я просто хотел знать, - шепотом продолжает Же-Ка, - действительно ли Джомолунгма означает "Божественная Мать Жизни", как говорил полковник Нортон и остальные.
Реджи улыбается и передает вопрос Ринпоче с громадной головой. Старик - ему еще не исполнилось семидесяти, но выглядит он старше - снова улыбается и отвечает мелодично, похожей на молитву фразой.
- Не совсем так, говорит Ринпоче, - переводит Реджи. - Его Святейшество благодарит вас за вопрос. Он утверждает, что сахибы всегда дают здешним местам названия, которые им нравятся, не обращая внимания на настоящие. Название Джомолунгма, говорит он, можно произнести так, что оно будет означать "Божественная Мать Жизни", но те, кто живет рядом с горой, обычно называют ее по-тибетски, Канг Джомолунг, что означает нечто вроде "Снег Земли Птиц". Однако, по его мнению, такой перевод с тибетского имени горы, которую мы называем Эверест, слишком упрощен. Более точный перевод имени Джомолунгма, говорит Его Святейшество, должен звучать так: "высокий пик, который можно видеть сразу с девяти сторон, с вершиной, которая становится невидимой, когда подходишь ближе, такая высокая гора, что все птицы, пролетающие над ее вершиной, мгновенно слепнут".
Мы с Жан-Клодом переглядываемся. Думаю, мы оба уверены, что Его Святейшество нас разыгрывает.
Снова грохочет низкий голос Дзатрула Ринпоче. Реджи переводит.
- Его Святейшество решил, что наш умерший, Бабу Рита, удостоится небесного погребения завтра на восходе солнца. Ринпоче спрашивает, есть ли среди нас близкие родственники Бабу Риты, которые могут пожелать остаться на церемонию.
Реджи затем переводит вопрос на непальский, но шерпы не поднимают взгляда. Очевидно, родственников Бабу Риты среди них нет.
Не сговариваясь и даже не взглянув друг на друга, мы с Жан-Клодом встаем и делаем шаг вперед, почтительно склонив голову.
- Пожалуйста, - говорю я, - мы с другом хотим, чтобы нас считали родственниками Бабу Риты и оказали нам честь, разрешив присутствовать на церемонии погребения завтра утром.
Я слышу, как скрипят стиснутые зубы Дикона. И, кажется, могу прочесть его мысли: "Еще одно потерянное утро и потерянный день для восхождения". Мне плевать. И Же-Ка тоже - я в этом уверен. Бессмысленная смерть Бабу потрясла меня до глубины души.
Реджи переводит, и Его Святейшество дает разрешение. Затем Реджи говорит Норбу Чеди, который немного говорит по-тибетски и по-английски, чтобы тот остался с нами на ночь и помог, если потребуется, переводить.
Дзатрул Ринпоче кивает, и снова раздается его низкий голос.
- Пора приступать к благословению, - говорит Реджи.
Сама церемония благословения для всех нас, сахибов и шерпов, занимает меньше сорока пяти минут. Дзатрул Ринпоче что-то произносит нараспев своим хриплым голосом - я так и не понял, это связные предложения, молитва или то и другое вместе, - а потом один из старших лам жестом приглашает благословляемых выйти вперед и получить его или ее благословение. Реджи и Дикона приглашают одновременно, и настоятель взмахом руки приказывает преподнести им подарки: каждый получает изображение Тринадцатого Далай-ламы и кусок шелка, слишком короткий, чтобы служить в качестве шарфа. Реджи и Дикон низко кланяются, но я замечаю, что они не опускаются на колени, как шерпы. Реджи хлопает в ладоши, и четверо шерпов приносят подарок для Ринпоче: четыре мешка готовой цементной смеси. Дзатрул Ринпоче снова широко улыбается, и я понимаю, что цемент пойдет на ремонт чортенов и других относительно новых построек на территории монастыря, которые разрушаются потому, что сооружены в основном из глины, камней, слюны и добрых намерений. Четыре мешка - это груз одного мула во время перехода (и источник еще одного конфликта между Диконом и Реджи), но, судя по радости святейшего и других лам, подарок чрезвычайно ценный.
Когда меня вызывают вперед, я низко кланяюсь, и Ринпоче дотрагивается до моей головы предметом, который похож на белую металлическую перечницу, хотя Же-Ка сказал мне, что это одна из разновидностей молитвенного колеса. Вскоре все мы, сахибы, получили соответствующее благословение, и наступает очередь шерпов. Это занимает немного больше времени, поскольку каждый шерпа падает ниц на холодный каменный пол и ползет к Ринпоче, не поднимая головы и не встречаясь взглядом со святым старцем, чтобы получить его благословение.
Только у Пасанга такой вид, что он будет проклят, если его благословят; он наблюдает за церемонией с легкой улыбкой, удивленно, но уважительно, однако его не вызывают монахи, и он явно уже отказывался от подобного ритуала. Дзатрул Ринпоче, похоже, не обращает на это внимания.
Наконец ритуальное благословение заканчивается, шерпы уходят - не поворачиваясь спиной к Ринпоче и другим ламам, - и настоятель обращается к нам (Реджи переводит):
- Родственники умершего могут остаться для утреннего небесного погребения.
Затем Его Святейшество тоже уходит.
Мы с Же-Ка выходим из главного здания монастыря, чтобы попрощаться с Реджи, Пасангом и Диконом. Шерпы уже пустились в долгий путь к базовому лагерю.
- Вы можете пожалеть, что решили присутствовать на небесном погребении, - говорит Ричард.
Я спрашиваю почему, но Дикон игнорирует мой вопрос и заставляет пони пуститься в некое подобие галопа, торопясь догнать шерпов.
- Расскажите нам об этом Падмасамбхаве, воплощением которого считается нынешний Ринпоче, - обращается Жан-Клод к высокому доктору. - Он был человеком или богом?
- И тем, и другим, - говорит Пасанг.
- В восьмом веке Падмасамбхава принес буддизм в Тибет, - прибавляет Реджи. - Он завоевал Джомолунгму с помощью буддийской истины, а затем сокрушил злую силу всех демонов, богов и богинь горы, превратив их в защитников дхармы. Самая мрачная и самая могущественная из демонических богинь, королева небесных танцовщиц дакини, была превращена в белоснежный пик Джомолунгму, а ее юбки простираются до самой долины Ронгбук. Первый из построенных здесь храмов воздвигли на ее левой груди. Под ее вульвой погребена белая раковина, которая по сей день является источником доктрины дхармы и буддийской мудрости.
Я снова густо краснею. Сначала "яички", теперь "вульва"… Эта женщина предпочитает все говорить вслух.
- Если гуру Ринпоче, - тихо говорит Жан-Клод, - Великий Учитель, Великий мастер, сам Падмасамбхава победил всех богов и демонов и превратил их в последователей Будды, почему Дзатрул Ринпоче говорит, что они сердятся и что он попросит за нас?
Реджи улыбается и запрыгивает на своего белого пони.
- Горные боги, богини и демоны укрощены по большей части для тех, кто следует Пути, Джейк, - говорит она. - Для тех, кто овладел дхармой. Но неверующие и те, у кого вера слаба, по-прежнему в опасности. Вы уверены, что хотите посмотреть небесное погребение?
Мы с Же-Ка киваем.
Реджи что-то говорит шерпе Норбу Чеди, затем пускает пони галопом, вдогонку за шерпами и Диконом. Их фигуры уже растворились в серых сумерках. Доктор Пасанг кивает нам и тоже торопится присоединиться к остальным.
- Надвигается буря, - говорит он нам на прощание.
Все вокруг серое. Снова появились облака, пошел снег, а температура упала градусов на тридцать, не меньше.
- Муссон? - спрашиваю я.
Же-Ка качает головой.
- Этот фронт надвигается с севера. Муссон придет с юга и с востока, прижимаясь к Гималаям, пока не обрушится на вершины, словно цунами на низкий волнолом.
Из здания выходят два монаха и что-то говорят Норбу Чеди.
- Они покажут нам, где мы будем спать, - объясняет нам шерпа. - И еще будет легкая закуска из риса и йогурта.
Старые монахи - на двоих у них не больше пяти зубов - ведут нас в маленькую комнату, без окон, но с ужасными сквозняками, где, по словам Норбу, мы должны провести ночь, а на рассвете нас разбудят для участия в похоронах Бабу Риты. У нас одна свеча, три чашки риса, общая чашка йогурта и немного воды. На каменном полу расстелены три одеяла.
Прежде чем уйти, монахи останавливаются в темной нише и высоко поднимают свои свечи, чтобы мы увидели настенную роспись.
- Боже правый, - шепчу я.
Дьяволы с раздвоенными копытами сбрасывают альпинистов в глубокую пропасть. Место для проклятых тут совсем не похоже на ад Данте, - снег, камень и лед. На фреске изображен вращающийся смерч, нечто вроде снежного торнадо, который уносит несчастных альпинистов все ниже и ниже. Гора - это, несомненно, Эверест, а по обе стороны от нее скалят зубы два сторожевых пса огромных размеров. Но большую часть фрески занимает фигура человека, лежащего у подножия горы, - в такой позе обычно изображают распростертую на алтаре жертву. Тело у человека белое, а волосы черные - явно сахиб. На нем многочисленные раны, один дротик все еще торчит из тела. Жертву окружают рогатые демоны, и, шагнув ближе, мы с Же-Ка видим, что живот у него вспорот. Он еще жив, но внутренности вывалились на снег.
- Чудесно, - говорю я.
Два монаха улыбаются, кивают и уходят, забрав с собой свечи.
Мы садимся на холодный пол, заворачиваемся в одеяла и пытаемся есть рис с йогуртом. Поднявшийся ветер гуляет по всему монастырю, и его вой напоминает крики испуганной женщины. В комнате очень холодно и с каждой минутой становится все холоднее.
- Интересно, сколько лет этой фреске, - произносит Жан-Клод.
- Ее нарисовали только прошлой осенью, сахибы, - говорит Норбу Чеди. - Я слышал, как об этом говорили другие монахи.
- После исчезновения Мэллори и Ирвина, - уточняю я. - Зачем?
Норбу Чеди тыкает пальцем в свой рис.
- В монастыре, в Тингри и других деревнях стали поговаривать, что сахибы в своих лагерях наверху оставили много еды - рис, масло, тсампу и всякое другое.
- Что такое тсампа? - спрашиваю я.
- Поджаренная ячменная мука, - объясняет Норбу Чеди. - В общем, когда деревенские жители и пастухи из долины поднялись на ледник Северный Ронгбук, чтобы забрать брошенную еду, то примерно в том месте, где вы с сахибом Диконом поставили третий лагерь, из своих ледяных пещер выскочили семь йети и погнались за молодыми пастухами и крестьянами, пока не прогнали с ледника и из долины. Поэтому Дзатрул Ринпоче приказал нарисовать эту картину - предупреждение жадным и глупым, которые хотят пойти за чужеземными сахибами в такие опасные места.
- Замечательно, - говорю я.
Мы сворачиваемся калачиком под своими одеялами, но холод не дает заснуть. До нас доносится свист гуляющего по монастырю ветра, приглушенный стук деревянных сандалий, монотонные молитвы и непрестанное шуршание вращающихся молитвенных колес.
Не сговариваясь, мы оставляем горящую свечу между нами и фреской.
Пятница, 15 мая 1925 года
Лама приходит за нами - я не могу сказать "будит нас", потому что ни я, ни Жан-Клод в ту ночь не сомкнули глаз - приблизительно в половине пятого утра. Норбу предпочел спать снаружи, на холодном ветру, и я его понимаю. Свеча в руках священника, как и все свечи в монастыре Ронгбук, представляет собой топленое масло в крошечной чашке. Запах ужасный.
За бесконечную бессонную ночь я понял, что ненавижу все запахи в этом якобы священном месте. И дело не в грязи - монастырь Ронгбук можно назвать одним из самых чистых мест, которые я только видел в Тибете, - а скорее в вездесущей смеси из смрада немытого человеческого тела (тибетцы обычно принимают ванну раз в год, осенью) и горящего топленого масла, а также густого аромата благовоний и запаха самих камней здания, имеющего какой-то медный привкус, как у свежепролитой крови. Я ругаю себя за это последнее сравнение, поскольку буддисты в Тибете - противники всякого насилия. В соседних бейюлах - священных долинах, которые благодаря белой магии гуру Ринпоче много веков назад стали источником энергии дхармы, - животных не трогали на протяжении многих поколений. Дикон рассказывал нам, что дикий горный баран может зайти к тебе в палатку, дикие лебеди едят с руки. Говорят, даже гималайский белый волк здесь не убивает свою добычу.
Из полумрака появляется монах, и мы следуем за ним и его мерцающей лампой через лабиринт комнат монастыря. Норбу Чеди трет глаза кулаками. К нам присоединяется второй монах.
Я думал, что похоронный обряд будет проходить в самом монастыре, но монахи выводят нас через заднюю дверь и ведут по тропе, проложенной прямо по скале. Наша безмолвная процессия преодолевает лабиринт из огромных валунов, за которыми тропа уходит вверх. Место церемонии удалено от монастыря не меньше чем на полмили.
Наконец мы останавливаемся на открытой площадке, где четверо тибетцев - очень бедных, если судить по тряпкам, прикрывающим их тела, - ждут нас около необычного плоского камня. Позади большого каменного алтаря (по крайней мере, так мне кажется) на более высоких скалах вырезаны фигуры, напоминающие гигантских горгулий.
Первый монах что-то произносит, и Норбу Чеди переводит нам:
- Священник говорит, что эти четыре тибетца - отец, два сына и внук из семьи Нгаванг Тенцин, и они будут могильщиками Бабу Риты. Священник говорит, что во время церемонии вы можете сидеть здесь. - Норбу Чеди указывает на длинный плоский камень и уходит.
- Погоди! - окликает его Жан-Клод. - Разве ты не останешься с нами?
- Не могу, - не оборачиваясь, отвечает Норбу Чеди. - Я не родственник Бабу Риты. И мне не положено видеть небесное погребение. - Он ныряет в темный лабиринт из камней и исчезает в нем вместе с двумя монахами, которые привели нас сюда.
На востоке небо начинает светлеть, но день обещает быть облачным и холодным. Я захватил с собой еще один свитер, который натянул ночью, но ни он, ни фланелевая рубашка, ни тонкая норфолкская куртка не в состоянии меня согреть. Я жалею, что не положил в рюкзак пуховик Финча вместо двух шоколадок и свитера. Же-Ка тоже дрожит от холода.
Мы киваем семье Нгаванг Тенцин - старику с седой щетиной на лице, вероятно дедушке, двум тучным мужчинам средних лет, у которых на двоих всего две брови, и худому, как щепка, мальчику, скорее всего, подростку, выглядящему младше своих лет. Никто из них не отвечает на приветствие. Похоже, мы кого-то ждем.
Наконец из каменного лабиринта выходят четыре священника, вероятно, выше рангом, чем те монахи, которые привели нас сюда. Сам монастырь находится внизу, за нашими спинами, и отсюда не виден. Я почему-то ждал, что обряд небесного погребения будет проводить сам Дзатрул Ринпоче. Но, по всей видимости, простой шерпа у белых сахибов не заслуживает присутствия святейшего ламы и реинкарнации Падмасамбхавы.
За этими священниками идут четыре прислужника с телом Бабу Риты - по-прежнему на импровизированных носилках, которые мы соорудили, чтобы доставить его в монастырь. Четыре ручки носилок лежат на плечах прислужников, а белая палаточная ткань, которая служила саваном для Бабу Риты, теперь заменена белой полупрозрачной тканью, похожей на шелк.
Они ставят носилки на широкий низкий камень, вокруг которого ждет семья Нгаванг Тенцин - их род занятий Норбу Чеди определил как "убирающие мертвых".