- А что случилось с Графом и Фольценбрехтом? - Я пытался вспомнить, продираясь сквозь боль и туман в голове, но помнил только, как начал поднимать "уэбли", потом мелькание чего-то серого, темные фигуры среди кружащегося снега, крики.
- Хороший вопрос, - ответил Пасанг. В его голосе слышалось что-то вроде предупреждения, но я был слишком поглощен своей болью и не обратил на это внимания.
- Если вы можете встать, Джейк, - сказал Пасанг, - помогу вам выйти, чтобы вы кое-что увидели, пока не налетели стервятники.
- Ты объяснишь, - сказал Джимми-хан Пасангу и похлопал меня по спине, прямо по повязке на ране. Я с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть.
На широком, плоском камне, около которого мы стояли, когда в нас стреляли из засады - очевидно, два немца прятались ярдах в двадцати от камня, за мемориальной пирамидой, насыпанной в память Мэллори, Ирвина и семерых пропавших в 1922 году шерпов, - на коротких кольях торчали головы Ульриха Графа и Артура Фольценбрехта, вплотную друг к другу. Широко раскрытые глаза - они только начинали подергиваться мутной пленкой смерти - как будто в изумлении смотрели на нас. Рядом с головами лежали четыре отрубленные руки - две правые слева от Графа, две левые справа от Фольценбрехта.
- Боже всемогущий, - прошептал я Пасангу и оглянулся на Джимми-хана, который с сияющим видом стоял в нескольких ярдах от нас. - Хан и его парни здорово обработали этих бедняг.
Доктор Пасанг пристально, не мигая, смотрел на меня. Потом заговорил, как мне показалось, слишком громко.
- Мистер Хан объяснил мне, что он и пятьдесят пять его людей прибыли примерно через полчаса после происшествия. Он и его люди находятся под сильным впечатлением от того, как четверо или пятеро йети, разгневанные присутствием немцев, позаботились о наших врагах.
- Это смешно… - начал я. Но потом до меня дошел смысл предупреждающих ноток в голосе Пасанга и его пристального взгляда, и я заткнулся. По какой-то причине бандиты хотели, чтобы мы поверили, что в вихре метели немцев убили йети, а не закутанные в меха бандиты верхом на лошадях. Я понятия не имел, зачем им это нужно, но уже пришел в себя и понял, что следует держать рот на замке. Эти бандиты один раз уже стукнули меня по голове.
Ветер, дувший от Эвереста вдоль длинного "корыта", свистел среди камней и шевелил короткие волосы на отрубленных головах, торчавших на кольях. Уже появились стервятники, число которых все увеличивалось. Свое пиршество они начали с глаз мертвецов, и я отвернулся.
- Сколько я был без сознания, Пасанг?
- Около пяти часов.
Я посмотрел на свои часы - они по-прежнему тикали. (Отец никогда не делал дешевых подарков.) Было чуть больше полудня. Джимми-хан и двое его подручных подошли ближе, скрестили руки на груди и довольно хмыкнули, глядя на отделенные от тел головы, четыре отрубленные руки и странно сморщенные ладони. Впервые за все время я заметил, ярдах в пятнадцати позади большого плоского камня, высокую груду того, что могло быть только внутренностями двух человек. Других останков тел не было.
- Метох-кангми, - сказал Джимми-хан, и два его подручных что-то пробурчали и согласно кивнули. - Йети.
- Хорошо. - Спотыкаясь, я отошел подальше от жутких трофеев на кольях и отрубленных частей тела, нашел маленький камень и сел. - Как скажете, мистер Джимми-хан.
- Я не обнаружил пулевых ран в черепах и других частях тела, - сообщил доктор Пасанг, словно это обеспечивало научную поддержку дурацкой версии бандитов о йети.
Хан улыбнулся, а я посмотрел на Пасанга взглядом, который мог бы его испепелить, но почему-то не испепелил. Вероятно, мои способности испепелять были ослаблены ужасной головной болью, которая не ослабевала ни на секунду.
- Что дальше? - спросил я.
- Мистер Хан и его товарищи позволили мне поставить одну палатку, чтобы я мог вырезать у вас пулю, а вы могли бы отдохнуть несколько часов, - тихо сказал Пасанг, - однако они не станут разбивать свой лагерь поблизости от этого места. Очевидно, они полагают, что Гуру Дзатрул Ринпоче в монастыре Ронгбук будет недоволен, если узнает о насилии, которое здесь имело место сегодня.
- Мне казалось, Гуру Ринпоче нравилось распространять рассказы о том, что в долине Ронгбук водятся йети, - сказал я. - Помните относительно новую фреску в монастыре? Она помогла держать его людей и монахов подальше от этих гор.
- Мистер Хан и его друзья настаивают, чтобы мы пустились в путь на восток немедленно - сегодня днем. У них есть монгольские лошади для нас обоих.
- Мы не можем отсюда уехать. - Я был шокирован. - Реджи и Дикон…
- Не спустятся… по крайней мере, этим путем, - сказал Пасанг. - В этом я уверен. Поэтому мы должны поехать с Джимми-ханом и его дружелюбными бандитами, Джейк. Они предложили сопроводить нас на восток отсюда, а затем на юг, через перевал Серпо Ла. Этот путь приведет нас прямо в Индию. А поскольку мы путешествуем налегке, то если на перевалах сохранится хорошая погода, весь обратный путь займет три недели или даже меньше, а не пять недель, которые мы потратили, чтобы добраться сюда. Джимми-хан и его банда поедут с нами и будут охранять нас до самого Дарджилинга и предоставят вам паланкин, если рана и головная боль будут вас беспокоить.
- Должно быть, он что-то потребует за такую дружескую помощь, - растерянно пробормотал я. Даже его давней приятельнице Реджи пришлось заплатить, чтобы проехать по территории, контролируемой его бандой.
- Я предложил ему тысячу фунтов стерлингов, если мы целыми и невредимыми будем доставлены на плантацию леди Бромли-Монфор.
- Что? - вскрикнул я. - У нас нет тысячи фунтов стерлингов на уплату этим бандитам! На двоих у нас не наберется и сотни.
- Вы забыли, мистер Перри. - Голос Пасанга был печален. - Леди Бромли-Монфор передала плантацию в мои руки, в полное владение, если она не вернется - хотя я искренне молю Спасителя, чтобы она вернулась. И как можно скорее. Единственное ее условие заключалось в том, чтобы я отправлял одну треть доходов леди Бромли в Линкольншир, до тех пор, пока жива ее тетя. Внезапно - и даст Бог, временно - я оказался не стесненным в средствах. В любом случае, учитывая, насколько важным мистер Дикон и леди Бромли-Монфор считают то, что вы должны доставить в Лондон, я решил, что тысяча фунтов будет приемлемой суммой для того, чтобы на обратном пути Хан предоставил нам охрану и пони. Люди Хана редко углубляются в Индию до окрестностей Дарджилинга, так что мистер Хан проявил чрезвычайную любезность. Он даже оставит на две недели двух своих людей у базового лагеря, на тот случай, если наши друзья будут возвращаться этим путем.
На это мне было нечего возразить.
Я посмотрел вверх, на Эверест - по большей части скрытый тяжелыми от снега тучами, которые яростный ветер гнал от Северного гребня и Северного седла, - а затем перевел взгляд на головы двух немцев на камне. Пир у стервятников был в самом разгаре.
- Если мы не собираемся сами сидеть тут несколько дней или недель и ждать, не вернутся ли этим путем Дикон и Реджи, - медленно произнес я, пытаясь разогнать туман в голове, - то чем раньше мы двинемся в сторону Дарджилинга, тем лучше. Пойдемте взглянем, что за лохматых пони они нам выбрали.
Глава 28
В середине августа в Лондоне редко бывает жарко, но разливавшийся в воздухе холод напомнил мне о нашем посещении Королевского географического общества десять месяцев назад. Разумеется, в августе деревья еще не сбрасывают листья, но в воздухе уже чувствовался какой-то привкус… наверное, дыма от каминов, которые топят дровами и углем. На мне был старый скромный костюм - из толстой шерсти, с жилетом, поскольку другой, сшитый на заказ, пропал за время моего отсутствия, - и я надеялся, что холодный фронт сделает мой вынужденный выбор не столь заметным.
Здание было бурым от времени и копоти, а вестибюль - очень внушительным. Звук шагов эхом отражался от изразцов и мрамора. Первому встреченному охраннику я сообщил, что у меня назначена встреча с канцлером казначейства, и тот провел меня к секретарю, который отвел меня к клерку, передавшему меня помощнику важной персоны, а тот, в свою очередь, усадил на потрепанный кожаный диван в оклеенной обоями приемной, где я подождал всего две или три минуты, прежде чем попасть в кабинет канцлера казначейства.
Канцлер казначейства. Теперь я оценил изящество шифра, который придумали Реджи и Дикон, когда говорили о "нашем общем друге, который теперь любит выписывать чеки" или "нашем общем друге, который предпочитает золото". Последняя фраза, как я узнал из газет и разговоров с другими пассажирами во время долгого плавания из Индии в Англию, относилась к решению канцлера казначейства в правительстве Болдуина вернуть британскую экономику к золотому стандарту.
Это произошло в мае, когда мы с друзьями штурмовали Эверест, и я не знаю, дошли ли до Дикона и Реджи слухи о возвращении золотого стандарта, или они просто знали о том, что этот человек отдает предпочтение экономике, основой которой служит золото. Во время морского путешествия в Англию я прочел все, что только мог, о возвращении золотого стандарта - а также о поднявшемся шуме и о неодобрении многими экономистами и этого шага, и самого канцлера казначейства.
Секретарь вышел, оставив нас вдвоем. В противоположном конце просторной комнаты с довольно потертым ковром, большим письменным столом и креслом - в данный момент пустым - спиной ко мне стоял очень полный человек. Он стоял молча, смотрел в закопченное окно и курил сигару; ноги у него были расставлены, почти как у боксера в стойке, пухлые руки сцеплены за спиной.
Примерно через минуту после того, как секретарь - или адъютант, или как он там еще называется - представил меня, хозяин кабинета повернулся, смерил меня взглядом с головы до ног, слегка нахмурился, вероятно, из-за моего шерстяного костюма, и сказал:
- Перри, правильно?
- Да, сэр.
- Хорошо, что вы пришли, мистер Перри. - Он указал мне на неудобный, судя по виду, стул, а сам уселся в большое мягкое кресло за письменным столом.
Я слышал имя Уинстона Черчилля, когда жил в Лондоне перед началом экспедиции, но, кажется, не видел его фотографии. Я смутно припоминал, что о нем много писали в прессе в 1924 году, когда он вернулся в консервативную партию после того, как несколькими годами раньше перешел на сторону либералов. Как-то раз мы разбирали снаряжения в номере лондонского отеля, и Дикон смеялся над редакционной статьей в "Таймс" и цитировал Черчилля нам с Жан-Клодом (тогда юмор до меня не дошел): "Переметнуться может каждый, но для того, чтобы переметнуться назад, требуется особое искусство".
Очевидно, тактика сработала: теперь Черчилль - избранный член парламента от Эппинга и занимает высокий пост в консервативном правительстве Болдуина. Единственное, что я знал о должности канцлера казначейства, - это то, что она давала Черчиллю право называться "достопочтенным", а также бесплатно пользоваться квартирой в доме № 11 по Даунинг-стрит, вероятно, по соседству с резиденцией премьер-министра.
- Вы американец, мистер Перри?
Это вопрос или утверждение?
- Да, сэр, - ответил я.
Признаюсь, что если этот человек действительно был главой разведки, отправившим на смерть лорда Персиваля Бромли - и по всей вероятности, также бывшего капитана Ричарда Дэвиса Дикона и леди Кэтрин Кристину Реджину Бромли-Монфор, - то он никак не походил на шпиона. Он напоминал мне большого ребенка в костюме в тонкую полоску и с сигарой во рту.
- Вы, американцы, ставите меня - и правительство Ее Величества - в крайне неудобное положение, - прогудел он с противоположного края широкого стола. Потом открыл коробку сигар и подтолкнул ее ко мне. - Сигару, мистер Перри? Или сигарету?
- Нет, спасибо, сэр. - Я понятия не имел, что он имел в виду, когда говорил о "неудобном положении". Вне всякого сомнения, это не могло иметь отношения к предстоящей передаче конверта с семью проклятыми фотографиями и негативами, который я сунул в карман своего слишком широкого пиджака. Больше всего на свете мне хотелось покончить с делом и убраться из этого кабинета - и из Лондона.
- Речь идет о военном долге, - сказал этот Черчилль. - Великобритания задолжала вам, янки, невероятную сумму в четыре миллиарда девятьсот тридцать три миллиона семьсот одну тысячу и шестьсот сорок два фунта. Одни ежегодные выплаты превышают тридцать пять миллионов фунтов. И ваш президент, государственный секретарь и министр финансов настаивают на своевременной выплате. Я спрашиваю вас, мистер Перри, как это возможно, пока французы не вернут правительству Его Величества их военный долг? Господь свидетель, Франция получает свою долю репараций и часть немецких доходов от продажи стали из Рурской долины, но платить французы не торопятся - как арендатор, который тратит ежемесячный доход на лотерею вместо того, чтобы платить землевладельцу.
Я неопределенно кивнул. За те несколько недель, что я провел в Индии, и за время морского путешествия с горлом у меня стало лучше, и я уже не квакал, как лягушка, а нормально говорил, хотя голос оставался еще хриплым, но в данном случае я просто не знал, что сказать. Фотографии словно хотели прожечь дыру в моей груди, и я чувствовал, что если этот толстый коротышка не заткнется и не перестанет пускать облака сигарного дыма в мою сторону, я брошусь на этого странного сукиного сына через широкий письменный стол, и пусть англо-американские отношения катятся ко всем чертям.
- Но это не ваша вина, не ваша вина, - произнес канцлер казначейства Черчилль. - Вы принесли?
- Вы имеете в виду фотографии и негативы от лорда Персиваля, сэр? - спросил я, вероятно, нарушив не менее пятидесяти заповедей шпиона.
- Да, да. - Он погасил сигару и скрестил на груди пухлые пальцы.
Я извлек из кармана конверт и положил на стол - настолько далеко, насколько это было возможно, не вставая со стула. К моему величайшему удивлению, Черчилль даже не взглянул на конверт - пухлые руки просто смахнули его со стола и сунули в красный портфель, стоящий у его ног.
- Хорошо, - сказал он.
Я воспринял это как разрешение уйти и встал.
- Сегодня пятница, - произнес Черчилль, продолжая сидеть. Он даже не поднялся, чтобы на прощание пожать мне руку. И я знал, какой сегодня день, черт возьми, - договаривался с его лизоблюдами о встрече именно на этот день.
- Думаю, нам нужно обсудить обстоятельства, касающиеся получения этих предметов, - сказал Черчилль. - Что у вас на завтра?
На завтра? Что, черт возьми, это должно означать? Я никогда не чувствовал себя таким одиноким и ненужным, как в эти несколько дней в Лондоне, без Дикона и Жан-Клода. Эти англичане так странно разговаривают - загадками.
Вероятно, Черчилль заметил мой растерянный взгляд.
- Я имею в виду ужин.
- Нет, сэр. - Сердце у меня упало. Я совсем не хотел общаться с этим… просто человеком… которого винил в смерти своих лучших друзей, а также кузена моего друга.
- В таком случае будем планировать ваш приезд в Чартвелл на послеобеденное время, - сказал он, как будто я уже согласился. - Клемми в эти выходные отсутствует, но на ужин приедут несколько интересных гостей, и разумеется, дети тоже будут. Поужинаете, мистер Перри, переночуете, и мы подробно поговорим, когда нам никто не будет мешать. У нас принято одеваться к ужину, - продолжал канцлер казначейства. Я где-то читал, что ему около пятидесяти, но выглядел он гораздо моложе - коротышка с розовыми и пухлыми, как у ребенка, щеками и неуемной энергией. - Вы, случайно, не захватили в Лондон белый галстук-бабочку, фрак и все такое?
- Нет, сэр. - Мне уже до смерти надоело называть этого ничтожного Черчилля "сэром". - Только тот костюм, который на мне.
Черчилль глубокомысленно кивнул и нажал на кнопку какого-то устройства у себя на столе. В кабинете, как по волшебству, появился уже знакомый мне секретарь.
- Полковник Тейлор, - сказал Черчилль, - пожалуйста, проводите этого парня к моему портному на Сэвил-роу и закажите приличный вечерний костюм, а также летний и один или два осенних, а еще пижаму, несколько рубашек с галстуками… Все должно быть готово к завтрашнему полудню. И скажите ему, что счет будет оплачен Казначейством Его Величества.
Я не знал, что и подумать, не говоря уже о том, что сказать - хотя мне очень хотелось выпалить: "Не нужны мне белый галстук-бабочка, фрак и вся ваша благотворительность", - и поэтому просто кивнул Черчиллю, который закурил новую сигару и углубился в бумаги, даже не дожидаясь моего ухода.
- Подождите. - Я остановился и обернулся. - Еще кое-что.
Из противоположного конца комнаты на меня смотрело круглое лицо с ангельской улыбкой на губах. Черчилль ждал.
- Что такое Чартвелл и где это находится? - услышал я свой голос.
Глава 29
Чартвелл оказался загородным домом Черчилля неподалеку от Уэстерхэма в графстве Кент, приблизительно в двадцати пяти милях от Лондона. В полдень я зашел к портному, примерил одежду, которую тот признал годной, остался в одной из белых рубашек, которые он для меня выбрал, и только что сшитом костюме рыжевато-коричневого цвета - к нему портной подобрал скромный галстук в бордовых и зеленых тонах - и с помощью автомобиля, присланного министерством (я понятия не имел, что это за "министерство"), успел на поезд в 13:15. Другой лимузин с шофером встретил меня на станции Уэстерхэм и за несколько минут доставил в сам Чартвелл.
Я ожидал увидеть еще одно громадное поместье, как у леди Бромли, которое я посетил, или как у Ричарда Дэвиса Дикона, о котором я слышал и от которого он отказался после войны, однако Чартвелл больше напоминал уютный деревенский дом где-нибудь в Массачусетсе. Гораздо позже я узнал, что здесь - в обыкновенном кирпичном доме, который в XIX веке испортили пристройки и неудачная ландшафтная архитектура, - не жили несколько десятков поколений предков Черчилля. Дом был куплен сравнительно недавно и в той или иной степени перестроен нанятыми Черчиллем рабочими.
И самим Черчиллем.
Слуга показал мне комнату и удалился, чтобы я мог немного "освежиться", и через некоторое время появился другой слуга, постарше, и сказал, что мистер Черчилль хотел бы повидаться со мной, если мне удобно. Я ответил, что удобно.
Я ожидал, что меня проводят в громадную библиотеку, но высокий седовласый слуга - на вопрос, как его зовут, ответивший "Мейсон, сэр" - повел меня вокруг дома, где Уинстон Черчилль в белой фетровой шляпе и темном, заляпанном раствором комбинезоне клал кирпичи.
- А, добро пожаловать, мистер Перри, - воскликнул он и мастерком выровнял раствор, прежде чем положить следующий кирпич.
Это была длинная стена.
- Десять часов в день я провожу в своем кабинете в Лондоне, но вот это - моя настоящая работа, - продолжал Черчилль. Я уже понял, что любимой формой разговора у него был монолог. - Это - и писать рассказы. Я обратился в профсоюз каменщиков, прежде чем сложить свою первую стену. Они сделали меня почетным членом, но я по-прежнему плачу взносы. Настоящая работа, которую я должен сделать за эту неделю, - написать две тысячи слов и положить двести кирпичей.
Он отложил мастерок и, внезапно подхватив меня под локоть, повел за дом.