Мы с Пасангом добавили третий якорь - наполнили снегом пустой рюкзак, подобранный в четвертом лагере, закопали его как можно глубже и утрамбовали снег над ним, а затем я с помощью глухой петли и запасного немецкого карабина присоединил его к двум другим.
Но мы по-прежнему не доверяли этой чертовой веревке, оставленной немцами. К счастью, у каждого из нас имелась бухта из 120 футов "волшебной веревки Дикона", извлеченная из тайника в четвертом лагере, и теперь мы прикрепили эту веревку к поясу обвязки при помощи узла "восьмерка", а затем я навязал отдельные фрикционные узлы для свободного спуска. У нас с собой больше не было жумаров Жан-Клода. Я пожалел, что не попросил у него пару штук, когда он приходил поболтать со мной в пятом лагере.
Итак, в нашем распоряжении имелись две веревки, одной из которых мы доверяли, так что можно было одновременно спускаться по ледяной стене. Оставалось только достать из сумок валлийские головные лампы и перебрать запас батарей, чтобы найти среди них рабочие.
Затем - на этот раз я сменил Пасанга в роли лидера - мы перелезли, спиной вперед, через край Северного седла и быстро спустились по веревкам с самой горы Эверест к 900-футовому снежному склону, который ждал нас внизу.
Ниже третьего лагеря мы задумались, не остановиться ли на ночлег - у каждого был спальник, - но обоим хотелось продолжить спуск. Даже ночью, когда дорогу между расселинами на леднике будут освещать лишь тусклые головные лампы, мы к рассвету доберемся до базового лагеря - или еще дальше.
Мы только что покинули пустой третий лагерь - Пасанг шел первым, связанный со мной 30-футовой веревкой, - когда я провалился в скрытую под снегом расселину.
Услышав мой крик, Пасанг отреагировал мгновенно - и профессионально, как опытный альпинист, - глубоко вонзив ледоруб в снег у своих ног и приготовившись страховать, так что я пролетел не больше пятнадцати футов. Сам я тоже не выронил ледоруб из рук, и он застрял между стенками расселины над моей головой - надежная опора, пока я свободной рукой навязывал узлы Прусика для подъема.
Но потом я совершил ошибку, когда посмотрел вниз и лампа на моей голове осветила расселину.
В двадцати футах подо мной были мертвые синие лица, десятки лиц с раскрытыми ртами и застывшими, распахнутыми глазами. Мертвые руки с синими ладонями тянулись к моим ботинкам от присыпанных снегом тел.
Я закричал.
- Что случилось, Джейк? - крикнул Пасанг. - Вы ранены?
- Нет, со мной все в порядке, - прохрипел я, напрягая распухшее горло и поврежденную гортань. - Просто тяните меня… тяните…
- А может, вам использовать узел Прусика, а я буду страховать?
- Нет… просто вытягивайте меня наверх… скорее!
Пасанг так и сделал, не обращая внимания на то, что веревка врезается в острый край ледяной расселины. Он был очень сильным. Я освободил свой ледоруб и вырубал опоры для рук. И вот я уже на поверхности.
Я подполз к тяжело дышавшему Пасангу - он вообще не пользовался кислородом, берег все баллоны для меня - и описал то, что видел внизу.
- Понятно, - сказал доктор. - Мы случайно наткнулись на расселину, в которую герр Зигль и его друзья сбросили тела наших шерпов из третьего лагеря.
Меня била дрожь, и я никак не мог ее унять. Пасанг достал из одной из своих набитых до отказа брезентовых сумок одеяло и накинул мне на плечи.
- Вы не хотите… взглянуть? - спросил я.
- Есть вероятность, что кто-то из них жив? - поинтересовался он. В темноте пятна света от головных ламп плясали на груди друг у друга.
Я вспомнил о синих лицах, застывших глазах, окоченевших телах и руках, которые видел внизу.
- Нет.
- Тогда не хочу, - сказал доктор Пасанг. - Полагаю, я отклонился от тропы на несколько ярдов. Вы не могли бы какое-то время идти первым, мистер Перри, чтобы обойти следующие расселины?
- Конечно, - ответил я, вернул на место кислородную маску и занял лидирующую позицию в нашей связке.
Вешек почти не осталось, но немцы Зигля оставили вполне различимые следы в том месте, где между расселинами вилась наша безопасная тропа. Я опустил голову, направив луч лампы на дорогу впереди меня, и сосредоточился на том, чтобы не сбиться с пути, на какое-то время забыв обо всем. Я знал, что если потеряю дорогу, то Жан-Клод вернется и поможет мне.
Второй лагерь на высоте 19 800 футов и первый лагерь на высоте 17 800 футов просто исчезли. Не знаю, что сделали немцы с остатками палаток и грузов, но мы с Пасангом при свете своих ламп не могли найти от них даже следа. А поскольку спускались мы осторожно - хотя истинной причиной было то, что я просто не мог идти быстрее, - то последнюю милю от первого лагеря до базового лагеря на высоте 16 500 футов мы преодолевали при слабом свечении, которое обычно наблюдается перед восходом солнца. Если бы там нас ждали немцы, чего опасался Дикон, то наши шахтерские лампы были в буквальном смысле предательскими, но мы с Пасангом просто не могли остановиться - несмотря на жуткую усталость, - пока не покинем эту проклятую долину.
Я снова и снова представлял Реджи и Дикона, одиноких, возможно больных или раненых, застрявших наверху, в шестом или пятом лагере - совсем в другом мире, не таком, как эта ледниковая долина, - ждущих помощи от нас с Пасангом.
Помощь не придет. Дышать было так трудно, что я едва держался на ногах и все чаще спотыкался, спускаясь по длинному склону морены между нависающими пирамидами кальгаспор и ледяными стенами с обеих сторон. Я не смог бы вернуться и во второй лагерь, даже если бы от этого зависела моя жизнь, не говоря уже о том, чтобы пройти весь ледник.
Мы осторожно вышли из-за гребней морен и ледяных пирамид к тому месту, где был базовый лагерь. Теперь от него ничего не осталось. Все тела убрали, палатки сняли и, скорее всего, сожгли. Словно экспедиции Дикона - Бромли никогда и не было.
Небо начинало светлеть - чернота ночи сменялась серым предрассветным сумраком. Описав широкий полукруг и обойдя то место, где раньше стояли палатки и стены сангха базового лагеря, мы с Пасангом - зачем-то еще в связке - вышли на гравий перед крайними гребнями морены. Выключив лампы, спрятали их в брезентовые сумки, которые теперь закинули за спину, поверх кислородного аппарата. Там у меня были четыре тяжелых кислородных маски и еще куча вещей - от печки "Унна", которая нам так и не пригодилась, до котелков и сковородок, которые мы зачем-то таскали с собой.
- Что теперь? - прошептал я, преодолевая боль. - Могу я наконец снять эти последние кислородные баллоны?
- Пока нет, мистер Перри, - шепотом ответил мне доктор Пасанг. - Вам еще очень трудно дышать из-за воспаления и отека в горле. Мне совсем не хочется делать трахеотомию - только в случае крайней необходимости.
- Да будет так. - Даже шепот получался у меня хриплым. - Куда теперь? До монастыря Ронгбук одиннадцать миль, и там мы можем попросить помощи, но я сомневаюсь, что у меня хватит сил идти дальше, в Чобук или Шекар-дзонг.
- В монастыре герр Зигль мог оставить своих друзей, - заметил Пасанг.
- Дерьмо.
- Совершенно верно, - согласился шерпа. - Но можно попробовать дойти до окрестностей монастыря, а потом я переоденусь в наряд паломника, который захватил с собой, и произведу разведку в Ронгбуке, а вы будете ждать меня среди скал на подходе к нему. Если немцев там нет, мы попросим помощи и защиты у реинкарнации Падмасамбхавы, гуру Ринпоче, доброго Дзатрула Ринпоче, святейшего ламы монастыря.
- Я иду с мечем судия… - прохрипел я, но шутка не рассмешила даже меня самого. - Но сначала, мне кажется, мы должны…
Я не слышал выстрелов, пока в нас не ударили пули.
От первой голова Пасанга дернулась вперед, и мне на лицо и на опущенную кислородную маску брызнула кровь. Мгновение спустя я почувствовал, как вторая пуля пробивает мой рюкзак и кислородный аппарат и ударяет мне в спину, правее и выше левой лопатки.
Пасанг уже упал, головой вперед, вероятно, бездыханный, на острые камни под нашими ногами. Не успев открыть рот, чтобы закричать, я почувствовал удар в спину и рухнул рядом с ним, потеряв сознание прежде, чем вытянул руку, чтобы смягчить падение.
Боль в спине и горле и подступающая тьма; потом осталась только тьма.
Глава 26
Очнувшись, я услышал два громких мужских голоса. Мужчины стояли футах в десяти от нас, выше по склону и с наветренной стороны - вдоль долины ледника Ронгбук снова дул яростный ветер, - и разговаривали на немецком, достаточно громко, чтобы я различал слова даже сквозь вой ветра.
Пасанг неподвижно лежал рядом со мной на животе, так близко, что наши лица разделяло несколько дюймов. Раньше он никогда не расчесывал свои черные волосы на пробор, но теперь кожаный шлем и шерстяная шапка под ним были сбиты, а жуткая белая полоса - я подумал, что это череп или мозг - тянулась от макушки вниз. Лицо его было залито кровью. Я хотел поднять руку, чтобы дотронуться до него, тряхнуть, убедиться, что он действительно мертв, но Пасанг прошептал, почти не шевеля окровавленными губами:
- Не шевелитесь, Джейк.
Его шепот был почти не слышен даже мне, с расстояния шести дюймов, не говоря уже о немцах, стоявших в шести футах от нас с подветренной стороны.
- Я переведу, - прошептал Пасанг.
- Ваша голова…
- Раны на коже головы сильно кровоточат, - еле слышно ответил он. - У меня будет болеть голова - если мы останемся в живых, - но не более того. Они нас не обыскали. Я буду переводить, Джейк, чтобы мы знали, когда доставать из-под курток пистолеты.
Я почти забыл о револьвере "уэбли", который сунул в карман пуховика Финча, и о полностью заряженном "люгере" в кармане куртки Пасанга.
Как это ни удивительно, я узнал голоса, которые слышал в Мюнхене. Грубый, низкий голос принадлежал телохранителю того крайне правого политика… как же его звали, того телохранителя? Ульрих Граф.
Обладатель второго голоса тоже сидел за нашим столом в тот вечер - он говорил мало, но я узнал его шепелявый выговор. Артур Фольценбрехт.
- SSSturmbannführer Sigl… hat gesagt, dass ich sie anhalten soil, und ich habe sie angehalten, - почти жалобно говорил Ульрих Граф.
Перед моими глазами предстала сюрреалистическая картина: кровавая маска, в которую превратилось лицо Пасанга, с закрытыми глазами и губами, движение которых почти скрывала засохшая кровь, начала синхронно переводить. Если я и знал, что доктор говорит по-немецки, то напрочь забыл.
- Штурмбаннфюрер СС Зигль сказал остановить их, и я их остановил.
Мне потребовалась целая секунда, чтобы вообразить, что Пасанг переводит слова Графа, а еще через секунду до меня дошло, что "они", которых нужно остановить, - это мы с Пасангом.
- Idiot! - рявкнул Фольценбрехт. - Sturmbannführer Sigl hat gesagt, dass Du sie anhalten sollst bevor sie das Tal verlassen können. Aber nicht, sie zürschiessen.
- Идиот! Штурмбаннфюрер Зигль сказал, чтобы мы не дали им выйти из долины. Но не стрелять в них! - шепотом перевел Пасанг.
Ветер принес нам голос Ульриха Графа, с интонациями глупого, капризного ребенка:
- Na ja, mein Schiessen hat sie dock angehalten, oder?
- Да, но разве мои выстрелы их не остановили? - прошептали окровавленные губы Пасанга.
Я услышал, как вздохнул Фольценбрехт.
- Sturmbannführer Sigl befahl uns, sie zu verhören, und sie dann nach Fotos abzusuchen. Aber keiner von ihnen sieht so aus, als ob wir sie noch verhören können.
- Штурмбаннфюрер Зигль приказал допросить их, потом обыскать на предмет фотографий. Но оба не выглядят достаточно живыми, чтобы их можно было допросить.
Я почувствовал, как во мне пробуждается надежда. Я упал так, что правая рука оказалась внизу, и теперь эта рука медленно двигалась, миллиметр за миллиметром, сначала под анорак, потом к правому карману пуховика Финча, где лежал револьвер "уэбли", больно впившийся мне в ребро.
- Was sollen wir nun machen? - сказал Граф. - Warten bis einer von ihnen wieder zu sich kommt?
Я уловил слабое движение со стороны Пасанга и понял, что он тоже перемещает руку к "люгеру" в кармане пуховика. Я с трудом расслышал его перевод:
- И что мы будем делать? Ждать, когда один из них очнется?
Ответ Фольценбрехта показался мне грубой имитацией немецкой пастушьей песни.
- Nein, vergiss das Verhör. Töte sie erst, und dann suchen wir sie ab. Aber nur einen Kopfschuss, nicht in ihre Körper.
- Нет. Забудь о допросе, - быстрым шепотом переводил Пасанг. - Сначала убьем их, потом обыщем. Только стреляй в голову, а не в туловище.
Эти слова убедили меня рискнуть и вытащить "уэбли" из кармана. Мой указательный палец нащупал скобу, затем спусковой крючок. Большой палец лег на курок. Я вспомнил: Дикон говорил мне, что у револьвера нет предохранителя. Пасанг опять слегка пошевелился, вытаскивая "люгер".
- Warum denn? - спросил Граф.
- Почему? - перевел Пасанг, и я понял, что этого тупого телохранителя интересует не причина, по которой нужно застрелить меня и доктора Пасанга, а почему нужно стрелять в голову, а не в туловище.
- So dass wir keine Fotos beschädigen, im Falle sie welche bei sich haben, Du Scheisskopf, - гаркнул Фольценбрехт. - Sturmbannführer Sigl sollte bald aus den Bergen zurückkommen. Stell Deine Schmeisser auf einen Schuss. Los, los!
Послышался хруст гравия под их ботинками, и еще до того, как Пасанг успел прошептать перевод, я догадался, что имеет в виду Фольценбрехт.
- Чтобы не повредить фотографии, если снимки спрятаны где-то на них. Штурмбаннфюрер Зигль скоро спустится с горы, так что переключай свой "шмайссер" на одиночный огонь и пойдем…
"Шмайссер"! Этот проклятый пистолет-пулемет! Нацистские ублюдки собирались выстрелить нам в голову, чтобы не продырявить непристойные фотографии, которые были у каждого из нас - у меня в брезентовой сумке, а у Пасанга в большом кармане шерстяной куртки. Через несколько секунд они пристрелят нас, а потом обыщут наши трупы. Время вышло.
Мы с шерпой одновременно откатились в разные стороны и поднялись на колени, вскинув пистолеты.
Я до сих пор не знаю, что произошло потом. Двое немцев шли к нам, и вдруг вокруг них замелькали какие-то серые тени. Массивные фигуры. Проблески серого меха среди снежного вихря. Что-то волосатое.
Я увидел летящую голову Ульриха Графа, которая внезапно отделилась от тела. И успел услышать пронзительный визг Артура Фольценбрехта, когда из метели возникло и нависло над ним что-то серое и очень большое.
Затем что-то ударило меня по голове, я выстрелил, но никуда не попал, потому что рука дернулась вверх; успел лишь увидеть, как Пасанг падает вперед - "люгер" уже выпал из его руки, глаза на залитом кровью лице снова закрыты, - а потом сам повалился ничком на камни, и меня окутала тьма.
Глава 27
Очнулся я в пахнущей новым шелком палатке, уткнувшись лицом в не очень свежие, судя по запаху, подушки. Мои запястья были привязаны к колышкам, вбитым в землю между красивыми персидскими коврами, покрывавшими почти все дно палатки. Голова у меня буквально раскалывалась от боли. Спина тоже болела, но в одном месте - там, куда попала немецкая пуля, когда в нас с Пасангом стреляли. Я покрутил головой, пытаясь оглядеться - еще ковры, высокие шесты, брезент, еще подушки, но Пасанга не было. Может, он мертв. А может, и я тоже.
Но для мертвого боль была слишком сильной. Я заметил, что лежу на холоде без рубашки - пошевелившись, я случайно сбросил одеяла, - но на моей спине было что-то большое и липкое. У меня мелькнула мысль, что пуля застряла у меня в позвоночнике, в легком или в районе сердца. Но голова болела так сильно, что думать я не мог - необходимое для этого умственное усилие было для меня недоступно.
Услышав какой-то шум у себя за спиной, я повернул голову - так резко, что едва не лишился чувств от пронзившей череп боли, - но сумел разглядеть тибетца азиатской наружности, или похожего на тибетца монгола, который вошел в палатку с дымящейся миской в руках. Заметив, что я пришел в себя, он поспешно скрылся.
Бандиты, сообразил я. Оставалось лишь надеяться, что это та самая банда, с которой дружила леди Бромли-Монфор и которую уже подкупила шоколадом и пистолетами. Как звали их предводителя?..
Джимми-хан. Разве такое имя можно забыть?
Маленький азиат в меховой одежде с дымящейся миской в руках вернулся вместе с доктором Пасангом. Следом вошел Джимми-хан. Пасанг перевязал себе голову и смыл кровь с лица. Он больше не был похож на мертвого. Я видел начало следа от пули - белый шарам на темной коже левого виска доктора.
Бандит Джимми-хан что-то сказал на тибетском, и Пасанг перевел.
- Джимми-хан говорит: хорошо, что вы очнулись.
Судя по нашей предыдущей встрече месяц назад, Джимми-хан понимал английский и немного говорил на нем.
- Почему я привязан, Пасанг? Я пленник?
- Нет, - ответил высокий шерпа. - Вы бредили, Джейк. Я решил удалить пулю, пока вы находились без сознания, а веревки были единственным способом удержать вас, чтобы вы не сбили повязку. - Он достал из кармана изогнутый нож и перерезал стягивающую мои запястья веревку.
- Я получил пулю в спину, но остался жив? - Голова у меня болела и кружилась.
- В нас обоих, по всей видимости, стрелял мистер Ульрих Граф - на его теле нашли документы, - сказал Пасанг. - Попавшая в меня пуля пропорола кожу головы и оставила бороздку на черепе. Я ненадолго потерял сознание. Пуля, застрявшая у вас в верхней части спины, пробила, насколько я могу судить, оба кислородных баллона, стальную арматуру регулятора подачи кислорода, а также печку "Унна" и два котелка, которые вы несли в противогазной сумке за плечом. Да, а еще пуля прошла через алюминиевую раму кислородного аппарата, прежде чем попасть в вас. И потеряла большую часть кинетической энергии к тому времени, как вонзилась в ваше тело, Джейк. Я извлек ее из-под дюйма кожи и тонкого слоя плечевой мышцы.
Я удивленно заморгал. Голова у меня болела сильнее спины. Меня подстрелили!
- Откуда вы знаете, что в нас стрелял именно Граф?
- Я нашел расплющенную пулю, оцарапавшую меня, под камнем, около которого мы стояли, - объяснил Пасанг. - Но окончательный ответ дала та пуля, которую я извлек из вашей спины. Обе девятимиллиметровые пули из патрона "парабеллум"… Вам повезло, что стреляли с большого расстояния, - иначе вы были бы мертвы.
- У Артура Фольценбрехта тоже в руке был "люгер", когда он приближался к нам в те последние секунды, - пробормотал я. "Какая разница, кто из этих нацистов в нас стрелял?" - мелькнуло у меня в голове.
- Совершенно верно. - Пасанг протянул мне сплющенный кусочек свинца. - По всей видимости, кончики девятимиллиметровых пуль для "шмайссера" маркируются черной краской. Обе наши пули имеют черные кончики. Такими же было заряжено оружие Графа.
Я сел на подушках и покачнулся - кружилась голова.