– И я, и твой отец, – взял штурвал на себя генерал Толстой, и вертолет плавно устремился вверх, – как могли и даже сверх того служили государству. Но согласись, какой смысл служить государству, когда оно превратилось в основной инструмент псевдоцивилизации? Что представляет из себя сегодня наше государство? Наше государство, – с величайшим отвращением произнес генерал Толстой, – это машина по переводу денег за границу и наделению собственностью разной сволочи, которая эту самую собственность сжирает как саранча. Я умываю руки! – он поднял руки над штурвалом, и получилось, что генерал как будто решил сдаться невидимому, но определенно находящемуся в небе противнику.
– Куда мы летим? – поинтересовался Илларионов, потому что внизу показались темная и извилистая под железными мостами Москва-река, Воробьевы горы, дома приемов и служебные особняки членов правительства.
– Я хочу подать рапорт, сынок, – в глазах крестного (или это только показалось Илларионову?) сверкнули слезы. – Мне пора на заслуженный отдых. Я хочу, чтобы ты заступил на мое место…
Илларионов и раньше знал, что его крестный любит покуражиться. Но нынешний его кураж был сродни знаменитому сталинскому: "Вы должны были жаловаться на меня в ЦК!", сказанному, кажется, Туполеву, которого после пяти лет отсидки в телогрейке доставили в Кремль.
– На чье имя вы будете писать рапорт? – спросил Илларионов. – Кто ваш непосредственный начальник? Директор ДФБ? Президент?
– Президент? – удивился генерал Толстой. – Да-да, в России сейчас правит президент…
Илларионов вспомнил последние слова умирающей гадалки Руби. Собственно, он знал, зачем генерал Толстой выдернул его из теплой квартиры в холодное небо, но не знал, к чему эти бредни о рапорте и пенсии. В нынешней России не существовало человека, которому генерал Толстой мог бы подать рапорт, вообще не существовало человека, который мог бы принять относительно генерала любое – не важно какое – решение.
– Говорят, что он еще жив, – добавил Илларионов, – и хочет досрочно переизбраться сразу на два срока. Чтобы больше не отвлекаться, не беспокоиться по таким пустякам.
Генерал Толстой заложил крутой вираж. Они прошли над высотным зданием университета в опасной близости от шпиля. Сидящие внизу на стилобате чугунные фигуры с книгами были освещены желтыми прожекторами, и казалось, страшные мужчина и женщина с прямыми спинами читают ночью книгу судьбы.
– Ты мой самый любимый ученик, – смахнул слезу генерал Толстой, – но у тебя есть один-единственный недостаток: ты непочтителен к старшим.
– Просто я ценю ваше время, товарищ генерал, – возразил Илларионов.
– Как ты думаешь, сынок, – задумчиво посмотрел вниз на определенно превышающий дозволенную скорость "мерседес-600", который буквально брали в клещи два не озаботившихся включить фары джипа, генерал Толстой, – что предопределило конец западной цивилизации?
– Конец? – усомнился Илларионов.
"Мерседес" в результате хитрого маневра с вылетом на проезжую часть почти ушел от джипов, но люди в джипах решили не искушать судьбу. Сразу две пунктирные огненные линии ушли в темный салон "мерседеса". Он ткнулся бампером в гранитную тумбу набережной, потом, как гимнаст на руки на перекладине, встал на фары и, проломив секцию ограды, ушел метров с пятнадцати, не меньше, вниз, в воду. Илларионов еще сильнее засомневался в близком конце западной цивилизации, когда увидел, что "мерседес" продолжает светить фарами и в воде, выявляя на дне какие-то бревна и завязанные в узлы металлоконструкции. Илларионов подумал, что вряд ли цивилизация, производящая столь совершенные механизмы, сдастся без боя.
– Конец, – повторил генерал Толстой. – Возникновение псевдоцивилизаций – верный признак конца основной цивилизации. Это метастазы. Вы – молодые – как-то невнимательно читаете Священное Писание. Никто же не говорит о царстве Люцифера или республике Бафомета. Люди, скажем так, в основной своей массе психологически не готовы славить огнедышащую сволочь, которая пришла, чтобы сжить их со свету. Речь идет о вполне интеллигентном парне, который даже внешне будет напоминать Христа. И речи его на первый взгляд будут звучать логично и убедительно. Я думаю, он будет говорить о праве наций на самоопределение, бичевать пороки власть имущих и провозглашать примат прав отдельной личности над правами организованных сообществ людей, то есть государства. Я бы так определил понятие псевдоцивилизации, сынок: внешняя копия с не поддающимся осмыслению внутренним содержанием – преддверие скорых потрясений.
Илларионов подумал, что определение – хоть сейчас огненными буквами на страницы черной книги, которую (в двух экземплярах) читали на стилобате перед университетом чугунные мужчина и женщина со страшными лицами и прямыми спинами.
– Сказано же, – продолжил генерал Толстой: – "И погубит их душа мертвая, механическая, коей дерзнут они подменить Божий промысел, то есть душу живую, богоданную".
– Где сказано? – удивился Илларионов.
– Ох уж эти древние рукописи, – покачал круглой лысой головой генерал Толстой, – чем ближе к оглавлению, тем проще с ними работать. В их пророчествах есть одна странная закономерность. Они наполняются смыслом по мере невозможности что-либо изменить. Эти древние письмена, сынок, расшифровываются исключительно при помощи тех самых новейших технологий, которые, как явствует из расшифрованных пророчеств, способствуют погибели мира. Сказано, сынок, сказано…
Илларионов взглянул на часы на руке. Одна минута первого. Это было совершенно невозможно! Не могли же они облететь всю Москву, обсудить проблемы мироздания за… три минуты?
– Компьютер, сынок, – сказал генерал Толстой, – есть альфа и омега конца цивилизации. Я понимаю, что рискую показаться дремучим ретроградом и врагом прогресса, но компьютер, сынок, это и есть покушение на человеческую душу в том виде, в каком замыслил ее Господь, замена ее некоей суммой скверных, разрушительных знаний, создание мертвого, механического аналога души. Компьютер – это медленная или быстрая смерть души. Всемирная компьютерная сеть Интернет имеет все шансы превратиться в отстойник вселенского зла. Эта электронная вершина горы Брокен, куда, как тебе известно, слеталась на шабаш вся нечисть мира. Но они слетались туда всего раз в год, то есть арендовали гору только на одну ночь. Интернет будет принадлежать им целиком и полностью. Мне, естественно, можно возразить: по Интернету, мол, как по венам течет живая и светлая кровь знаний. Да, отвечу я, но эта кровь заражена СПИДом! Интернет открыт злу, сынок, равно как и всем низменным, извращенным инстинктам. Никто, сынок, ни генеральный секретарь ООН, ни папа римский, ни президент Соединенных Штатов Америки, не в силах контролировать входящие туда и исходящие оттуда потоки информации. Попавшему туда поначалу кажется, что он попал в райский мир знаний, но на самом деле он попал в страну Антихриста! Как только создание всемирной компьютерной сети будет завершено, как только в нее будет вовлечена большая часть человечества – настанет его эра. Он уже сейчас – нематериально – живет в компьютерных сетях. Но, я полагаю, не так уж долго осталось ждать и его материального воплощения. Я пытался этому помешать. Но каждый раз обстоятельства оказывались сильнее меня, сынок. Один раз я потерял друга – твоего отца, – горько вздохнул генерал Толстой, – другой – семьдесят семь миллионов долларов. Я знаю, что не в деньгах счастье, но… – вдруг замолчал. – Я остался без ста рублей и ста друзей…
Илларионов прекрасно знал, что его начальник никогда не говорит ничего лишнего. Особенно когда делает вид, что жалеет о сказанном. Цифра семьдесят семь миллионов возникла не случайно. Илларионов подумал, что лично для него, полковника-отставника, это очень значительная сумма. Но в то же время сумма ничтожна, если речь идет о попытке предотвратить рождение (воплощение, материализацию?) Антихриста.
– Что остается делать нам – скромным контрразведчикам – в сложившейся ситуации? – отечески посмотрел на Илларионова генерал Толстой. – Только читать древние рукописи. И скорбеть… Ты, конечно, можешь послать меня куда подальше, сынок, но его появление предсказано.
– Боже мой, неужели вы верите в эту галиматью? – ужаснулся Илларионов.
– Я бы не верил, сынок, – развел руками крестный, – если бы там речь не шла о том, чему я сам был свидетелем. Видишь ли, сынок, его путь прослежен, начиная с шестого колена. Это страшные страницы – их можно расшифровать только с помощью самого современного компьютера, но смысл этих древних текстов меняется в зависимости от сегодняшних обстоятельств! Более того, – понизил голос, как будто приготовился сказать что-то крайне вынужденное и неприличное, – от изменений политической обстановки… Я выдаю тебе последнюю государственную тайну России, сынок. Чего ее хранить, раз государство превратилось в инструмент уничтожения государства? Иногда мне кажется, – продолжил генерал Толстой, – что основная цель этих страниц не столько предупредить о нем, сколько защитить его! То есть увести охотников по ложному следу. Я действительно хочу на пенсию, – потер пальцами виски. – Хотя, сынок, у нас есть еще в запасе лет… тридцать относительно спокойной жизни. Не обязательно в России. Мне так хочется приобрести остров где-нибудь в Полинезии, естественно, подальше от атолла Муруроа, где эти подонки-французы взрывают ядерные бомбы. Я бы позаботился, чтобы ненужные люди меня не беспокоили, открыл бы на острове школу пророков… Потом бы передал ее тебе, сынок… Тридцать лет, конечно, не Бог весть какой срок, но… как там у Пушкина? На свете счастья нет, но есть покой и воля. Тридцать лет покоя и воли… – мечтательно покачал головой генерал Толстой.
– Сколько вам будет через тридцать лет? – не выдержал Илларионов. – Сто двадцать?
– Я знаю, о чем ты думаешь, сынок, – погрозил ему пальцем крестный.
– Я готов хоть сейчас на остров, – решил не продолжать скользкой (опасной) темы Илларионов. – Как говорится, не выходя из вертолета.
Он подумал, что если и впрямь уподобить душу компьютеру, то слова: "Я знаю, о чем ты думаешь" всегда таят в себе опасность. На жестком диске души было много разных файлов и далеко не всеми из них следовало гордиться.
– Ты думаешь, отчего бы мне не заняться более приличествующими вещами, такими, к примеру, как поиски философского камня, определение формулы эликсира вечной юности, выращиванием в колбе гомункулуса? – спросил генерал Толстой. – Все это было и ушло, исчезло. Все сущее, сынок, уходит исчезая и исчезает уходя…
– Полагаю, это для вас пройденный этап, – уважительно заметил Илларионов. – Принимая за доказательство ваш возраст, физическую форму, а также понесенные финансовые потери.
– Я вынужден констатировать, сынок, – рассмеялся генерал Толстой, – что мне не удается задурить тебе голову. Это еще один довод в пользу того, что ты должен занять мое место.
– Предпочел бы составить вам компанию на острове в школе пророков, – не согласился Илларионов.
– Я не могу бросить страну, сынок, – тихо произнес генерал Толстой, – пока не исчерпаю всех своих и чужих, – бросил быстрый взгляд на Илларионова, – возможностей спасти ее. Благо страны для меня превыше всего. Я не могу, как твой отец, сойти с дистанции.
– Категория блага темна и многопартийна, генерал, – возразил Илларионов. – Но прежде чем вы поставите передо мной задачу, так сказать, исчерпаете мои возможности, я бы хотел знать, хотя бы в общих чертах, конечную цель.
– Я научу тебя видеть сквозь стены, – словно не расслышал его крестный, – гипнотизировать с помощью стеклянного паука, приколотого к галстуку, предсказывать ближайшее будущее по положению луны относительно средней звезды на кремлевской башне, определять верность или неверность женщины по левой стороне листа фикуса, научу гадать по кошачьему глазу, по…
– Картам Руби, – подсказал Илларионов, – картам мертвых. – Он посмотрел вперед, и инстинктивно выставил руку. Прямо на лобовое стекло кабины неудержимо наплывал огромный аэростат с фосфоресцирующей надписью: "Финансово-промышленная группа "ДроvoseK".
Но генерал Толстой бросил вертолет вниз как пикирующий бомбардировщик, а над самыми крышами в тонких шипах и белых лилиях спутниковых телевизионных антенн плавно вывел машину из пике. Крыша была так близко, что Илларионов заметил полыхнувшие у трубы многочисленные кошачьи глаза. Сейчас гадать по ним было просто – кошки были насмерть перепуганы.
– Мы вступаем в область еще более темную и многопартийную, чем понятие блага, – устало произнес генерал Толстой. – Зачем тебе туда, сынок? Человек должен жить в единственном – своем – мире. Проникнув в смежные миры, ты можешь приобрести власть или богатство, но тамошние приобретения здесь оказываются для тебя бесполезными, потому что нарушается основной принцип мироздания – принцип подобия. Добытые там дары превращаются здесь в свою противоположность, а попросту говоря, в страдание. Смертным людям, сынок, не дано понять эту тоску. Она сильнее времени, сильнее пространства, не говоря об обычных человеческих чувствах. Мы – самые несчастные существа во Вселенной, сынок. Граница между мирами, сынок, есть граница превращения нечто в ничто. Я могу жить еще хоть десять тысяч лет, но я ничто во всех мирах, потому что однажды я имел несчастье перейти границу.
– Я бы этого не сказал, – Илларионов посмотрел на генерала Толстого и сам испытал ужас, сравнимый с ужасом кошек на крыше у трубы, когда на них спикировал вертолет. У крестного вдруг ввалились глаза, круглая лысая голова как-то съежилась или усохла. Илларионову показалось, что он смотрит в пустые глазницы мертвеца, точнее не человека. Ему захотелось перекреститься. Он едва удержал рвущуюся ко лбу руку.
– Крестись, крестись, сынок, иногда это помогает, – философски заметил вернувший себе прежний облик генерал Толстой. – Кстати, тебе пригодились подарки, которые я дарил тебе в детстве?
– Зеркало, медный жук и бабочка? Нет. Разве только зеркало. Один раз.
– Вот видишь, – опечалился генерал Толстой, – а ведь эти вещицы суть отражение той власти, которая, как ты полагаешь, что-то значит. Теперь ты понимаешь, сынок, сколь иллюзорно мое могущество…
– Где мой отец? – задал Илларионов совершенно неуместный для присутствовавшего на отцовских похоронах сына вопрос.
– Боюсь, что не смогу ответить на твой вопрос, – пожал плечами генерал Толстой. – Там, где он сейчас – там нет логики, там не действуют привычные для нас законы. Я даже не знаю, помнит ли он тебя?
– О чем он плакал тогда? – перед мысленным взором Илларионова-младшего пронесся рассекающий пространство и время черный ворон со стекающей кровавой слезой. – О чем лил кровавые слезы, когда был вороном?
– О чем может лить слезы ворон, сынок? – усмехнулся крестный. – Или о том, что клевал падаль, или – что пил живую кровь. Но скорее всего – что запивал падаль живой кровью.
– Я… увижу его? – Илларионов-младший, впрочем, не был уверен в точном соответствии глагола "увижу" предполагаемому действию.
– Обещаю, сынок, – проникновенно и искренне, как и положено при обмане, произнес генерал Толстой. – Я знаю, тебя беспокоит "Технология-36". Я расскажу тебе про нее, сынок, хоть и не думаю, что это доставит тебе удовольствие. Я отвечу на любые твои вопросы. Это твое последнее задание, сынок. Потом ты примешь решение. Если захочешь – займешь мое место, я проведу решение через коллегию, подготовлю соответствующий указ президента. Или купишь себе остров в Полинезии, сам откроешь школу пророков и будешь жить там в свое удовольствие.
Ядам тебе столько денег, сколько ты пожелаешь. Это даже не задание, сынок. У меня уже нет морального права тебе приказывать. Я всего лишь прошу тебя, сынок, помочь России. Я не могу оставить эту страну, пока существует хоть малейший шанс… Ты ведь знаешь, зачем я поднял тебя в небо, что мне от тебя нужно?
– Выборы, – сказал Илларионов. – Гадалка Руби сказала про выборы. Но почему вы так уверены, что они состоятся?
– Не имеет значения, состоятся они или не состоятся! – генералу Толстому, похоже, надоело играть роль доброго дяди, ласкового мудреца, волшебника из страны Оз. – Пусть эта плоскость реальности тебя не волнует. Отдай мне выборы, сынок.
– Вы хотите сказать, что не знаете результатов предстоящих выборов? – тихо спросил Илларионов. – Вам не известен результат этих сраных выборов? Гадалка Руби сказала, что…
– Мне известен результат сраных выборов, – еще тише ответил генерал Толстой. Илларионову не раз приходилось наблюдать приступы управляемого генеральского бешенства. – Я знаю, что сказала гадалка Руби. Я не сказал, что мне хотелось бы узнать результаты выборов, полковник Илларионов! – в прозрачной вертолетной кабине голос генерала гремел, как голос пророка в храме или сержанта на плацу. – Мне нужны сами выборы! Мне нужны все возможные и невозможные варианты их окончательного исхода! Ваша задача заключается не в том, чтобы сообщить мне, кто победит, а кто проиграет – это мне и без вас известно, а в том, чтобы предоставить мне возможность самому решить, кто победит, а кто проиграет. Я ясно излагаю свои мысли, полковник?
– Вы хотите подменить на этом отрезке истории России Господа Бога? Я вас правильно понял, товарищ генерал? – Илларионов посмотрел вниз. Вертолет висел на Сивцевым Вражком. Длинный, извилистый переулок был тих и непроницаем, как мистическая река народного волеизъявления. Но рядом ярко и нагло, как фальсификация, светил огнями пьяный Арбат.
– С одна тысяча девятьсот сорок девятого года, – ответил генерал Толстой, – мир управляется по законам киберпространства, то есть беззаконно. Сразу во все стороны, задом наперед и в темноте. Путь человечества более не освещается светом праведных душ. Я хочу вернуть Божий промысел на рельсы линейности, сынок. И ты мне в этой поможешь.
– А если нет?
– До сих пор у нас речь шла о прянике, – генерал Толстой плавно повел вертолет вниз. – Мне бы не хотелось говорить о кнуте, сынок. Единственно могу сказать: это не смерть, это гораздо хуже.
– "Технология-36"? – спросил Илларионов.
– Ты вынуждаешь меня цитировать Достоевского, – рассмеялся генерал Толстой, без малейшего смущения посадил вертолет прямо во дворе дома Илларионова. – С умным человеком и поговорить приятно… Я не ставлю жестких сроков, сынок, но, сам понимаешь, затягивать смысла нет. – Нажал кнопку на пульте, и прозрачная полость кабины со стороны Илларионова плавно раздвинулась. В теплую кабину ворвался холодный ветер.
– Мне будут нужны те древние рукописи, – сказал, покидая кабину, Илларионов.
– Я знаю, сынок, – ответил генерал. – Всю свою жизнь я только тем и занимаюсь, что меняю прошлое на будущее. Ты их получишь.
И когда Илларионов удалился на несколько шагов:
– Сынок! Ты ничего не хочешь сказать своему старому крестному?
– Только одно, товарищ генерал, – остановился Илларионов. – Надеюсь, вы знаете, что делаете.
– Хорошо сказано, сынок! – одобрил генерал Толстой. – Помни про саранчу.
Над вертолетом почти бесшумно закрутился винт. Генерал Толстой погрозил кулаком слишком близко приблизившимся к машине бомжам. Бомжи, однако, не сильно держались за жизнь, а потому проявляли в своем движении настойчивость зомби. Возможно, мысль подставить пропащую голову под рубящий винт казалась им не лишенной смысла. Генералу Толстому пришлось поторопиться со взлетом.
Когда вертолет оторвался от земли, Илларионов, наконец, понял, что именно он напоминает: саранчу!