- Я просто хотел поблагодарить вас, - начал я, влезая на соседний табурет. - Вы настоящий артист, мистер Суит.
- Зови меня "Тутс", сынок. Я не кусаюсь.
- Хорошо, пусть будет "Туте".
Лицо у него было широкое, темное и морщинистое, будто брикет выдержанного табаку. Густые волосы цветом напоминали сигарный пепел. Тело пианиста распирало синий саржевый костюм так, что он едва не трещал по швам, но ноги в черно-белых туфлях были маленькие и изящные, как у женщины.
- Мне понравился блюз, который вы сыграли в конце.
- Я написал его когда-то в Хьюстоне, на обратной стороне салфетки, - рассмеялся он. Внезапная белизна его улыбки расколола темное лицо. На одном из передних зубов показалась золотая коронка с вырезом в форме перевернутой пятиконечной звезды. Я заметил это.
- Это ваш родной город?
- Хьюстон? Господи, нет, я просто был там на гастролях.
- А откуда вы родом?
- Я-то? Я - паренек из Нью-Орлеана, со всеми моими потрохами. Перед тобой мечта антрополога. Я играл в дешевых борделях Сторивилла, когда мне не было и четырнадцати. Знавал всю эту шайку: Банка, Джелли и Сачельмаута. Потом тронул вверх по реке, в Чикаго. Хо-хо-хо. - Туте расхохотался и хлопнул себя рукой по крупным коленям. В полумраке сверкнули перстни на его толстых пальцах.
Я улыбнулся и пригубил напиток.
- Как здорово, должно быть, помнить о многом…
- Ты пишешь книгу, сынок? Уж я-то распознаю писателя быстро, как лис курицу.
- Вы почти угадали, старый лис. Я работаю над очерком для "Лук".
- Неужто, Туте появится в "Лук"? На равных с Дорис Дэй! Ну и дела!
- Не буду вам вкручивать, Туте. Очерк будет о Джонни Фейворите.
- Кто это?
- Певец. Выступал со свинг-бэндом Спайдера Симпсона в начале сороковых.
- Ага. Я помню Спайдера. Ух и барабанил он, мать его, будто отбойными молотками.
- А что вы думаете о Джонни Фейворите?
Темное лицо Эдисона Суита стало невинным, как у студента, прячущего шпаргалку на глазах преподавателя.
- Ничего о нем не помню; ну разве, что он, кажется, сменил имя и стал Фрэнком Синатрой. А по уик-эндам Виком Дамонэ.
- Может, у меня неверная информация, - сказал я, - но мне казалось, что вы с ним дружили.
- Сынок, когда-то он сделал запись одной из моих песен, и я благодарен ему за тот давно потраченный гонорар, но это не делает нас приятелями.
- Я видел фотографию, на которой вы поете вместе. Она была в "Лайф".
- Ага, я помню тот вечер. Это было в баре Дики Уэллса. Я встречал его раз-другой, но он никогда не навещал меня на окраине, где я работал.
- А кого он там навещал?
Туте Суит насмешливо закатил глаза.
- Ты заставляешь меня раскрывать тайны, сынок.
- Какое они имеют значение после стольких лет? - возразил я. - Так значит, он навещал какую-то леди?
- Да, и та леди была на все сто, это точно.
- Назовите мне ее имя.
- Это не секрет. Любой, кто входил в нашу компанию перед войной, знает, что Эванджелина Праудфут всерьез уцепилась за Джонни Фейворита.
- Но городская пресса ничего об этом не сообщала.
- Сынок, если в те дни кто-то нарушал приличия, он вовсе не хвастал этим.
- Кем была Эванджелина Праудфут?
- Прекрасной и сильной вест-индианкой, - улыбнулся Туте. - Она была лет на десять-пятнадцать старше Джонни, но выглядела такой красоткой, что он рядом с нею и вовсе терялся.
- Не знаете, как мне ее найти?
- Не видел Эванджелину много лет, но ее магазин все еще там и она, быть может, тоже.
- Что это за магазин? - спросил я, изо всех сил маскируя полицейскую назойливость вопроса.
- У Эванджелины был магазин лекарственных трав на Ленокс-авеню. Он работал до полуночи ежедневно, кроме воскресенья. - Туте нарочито подмигнул. - Нам пора поиграть еще. Ты побудешь здесь еще отделение, сынок?
- Я вернусь.
Глава четырнадцатая
Аптека "Праудфут Фармасютикэлс" находилась на углу Ленокс-авеню и 123-й улицы. Я поставил машину за полквартала от нее и подошел поближе. На витрине, облитые призрачным синим светом, лежали пыльные образцы товаров. На маленьких круглых полках по сторонам витрины лежали выцветшие коробочки с гомеопатическими лекарствами. К задней стене кнопками была прикреплена многоцветная анатомическая диаграмма человеческого тела с частично удаленными мускулами и плотью, позволяющая увидеть кишечную "набивку". Каждая картонная полка соединялась с соответствующим внутренним органом провисающими атласными лентами. На лекарстве, соединенном с сердцем значилось: "Благотворный экстракт из белладонны Праудфут".
Сквозь витрину была видна часть магазина. С потолка из прессованной жести свисали лампы дневного света; старомодные, застекленные полки из дерева тянулись вдоль дальней стены.
Я вошел внутрь. В воздухе витал едкий запах благовоний. Дверь закрылась, и над головой звякнули колокольчики. Я быстро огляделся. На вращающейся металлической подставке у входа располагалась коллекция "сонников" и брошюр по любовным проблемам, соперничающих в борьбе за покупателя своими яркими разноцветными обложками. "Порошки удачи", расфасованные в высокие цилиндрические коробки из картона, были сложены в горку в виде пирамиды; насыпь немного порошка себе на костюм утром и номер, взятый наугад из "сонника", обеспечит тебе на сегодня большой куш.
Я разглядывал ароматизированные цветные свечи, гарантирующие удачу при длительном пользовании, когда из задней комнаты вышла симпатичная девушка в белом халате поверх платья и встала за прилавок. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать. Волнистые, до плеч волосы напоминали оттенком полированное красное дерево. На изящной кисти позвякивало несколько тонких серебряных обручей.
- Чем могу помочь? - спросила она и, несмотря на тщательно смодулированную дикцию, в ее голосе слышалось мелодичное "каллипсо" Карибского моря.
Я сказал первое, что пришло в голову:
- У вас есть корень "Джон-завоеватель"?
- В порошке или целиком?
- Мне нужен целый корень. Разве действие амулета не зависит от его формы?
- Мы не продаем амулеты, сэр. У нас гомеопатическая аптека.
- А как назвать эти штуки на витрине? Патентованными лекарствами?
- У нас не лавка новинок. Поздравительные открытки, например, продаются в других местах.
- Я пошутил. Не хотел вас обидеть.
- Никакой обиды. Скажите, сколько "Джона-завоевателя" вам нужно, и я взвешу его.
- Нет ли поблизости мисс Праудфут?
- Это я мисс Праудфут.
- Мисс Эванджелина Праудфут?
- Я Эпифани. Эванджелина была моей матерью.
- Вы сказали "была"?
- Мама умерла в прошлом году.
- Мне очень жаль.
- Она долго болела и лежала пластом несколько лет. Может, то, что она умерла было даже к лучшему.
- Она оставила вам милое имя, Эпифани, - сказал я. - Оно вам идет.
Ее лицо кофейно-молочного оттенка слегка порозовело.
- Она оставила мне гораздо больше. Эта аптека дает прибыль как и сорок лет назад. У вас были дела с мамой?
- Нет, мы никогда не встречались. Я надеялся, что она ответит на некоторые вопросы.
Топазовые глаза Эпифани потемнели.
- Вы что, легавый?
Я улыбнулся, и на моем серебряном языке было выгравировано алиби журнала "Лук", но мне показалось, что она слишком умна, чтобы купиться на эту байку, и поэтому сказал:
- Частная лицензия. Могу показать фотокопию.
- Спрячьте вашу фотокопию из дешевой лавчонки.
О чем вы хотели поговорить с мамой?
- Я ищу человека по имени Джонни Фейворит.
Она напряглась. Словно кто-то прикоснулся к ее затылку ледяным кубиком.
- Он умер, - сказала она.
- Нет, он жив, хотя многие думают, что он умер.
- Для меня разница невелика.
- Вы знали его?
- Мы никогда не встречались.
- Эдисон Суит сказал, что Джонни был другом вашей матери.
- Это было до моего рождения.
- А ваша мать когда-нибудь говорила о нем с вами?
- Послушайте, мистер… как-вас-там, неужели вы думаете, что я поделюсь с вами признаниями матери?
Я пропустил это мимо ушей.
- Может, вы скажете мне, встречался ли вам или матери Джонни Фейворит последние лет пятнадцать или около того?
- Повторяю, мы никогда не встречались и кстати, меня всегда представляли всем друзьям матери.
Я вытащил бумажник, тот, в котором носил наличные, и дал ей карточку своей конторы "Кроссроудс".
- Ну ладно, - согласился я. - На особую удачу я и не рассчитывал. Там, на карточке, номер телефона моего агентства. Я хочу, чтобы вы позвонили, если что-то вспомните, или услышите о ком-то, встречавшем Джонни Фейворита.
Она улыбнулась, но довольно холодно.
- Зачем вы его преследуете?
- Вовсе не преследую; просто хочу узнать, где он находится.
Она сунула карточку в стакан, стоявший на кассовом аппарате.
- А если он умер?
- Мне заплатят в любом случае.
На этот раз на ее лице заиграла настоящая улыбка.
- Надеюсь, вы отыщете его под шестью футами земли.
- Меня это не опечалит. Пожалуйста, не потеряйте мою карточку. Никогда не знаешь, как повернутся обстоятельства.
- Это верно.
- Спасибо за внимание.
- Так вы не захватите с собой "Джонни-завоевателя"?
Я расправил плечи.
- Неужели похоже, будто я в нем нуждаюсь?
- Мистер "Кроссроудс", - начала она и рассмеялась от всей души, - вы похожи на человека, нуждающегося в помощи от кого угодно.
Глава пятнадцатая
Когда я вернулся в "Красный петух", музыканты уже отыграли отделение; Туте сидел на том же табурете у стойки бара, держа в руке бокал с шампанским. Протиснувшись к нему через толпу, я закурил сигарету.
- Ты нашел то, что искал? - равнодушно спросил Туте.
- Эванджелина Праудфут умерла.
- Умерла? Вот жалость-то. Она была прекрасной леди.
- Я поговорил с ее дочерью. Она не смогла мне помочь.
- Может, тебе лучше выбрать для своего очерка кого-то другого?
- Не думаю. Это дело интересует меня все больше.
Пепел с сигареты упал мне на галстук, оставив на нем пятно рядом с суповым.
- Кажется, вы довольно хорошо знали Эванджелину Праудфут. Вы не могли бы рассказать что-нибудь о ее романе с Джонни Фейворитом?
Туте Суит грузно слез с табурета на маленькие ножки.
- Не могу рассказать тебе ничего, сынок. Я слишком пузатый, чтобы прятаться под кроватями. Да и работенка не ждет.
Он блеснул своей "звездной" улыбкой и направился на оркестровый пятачок. Я затрусил рядом, словно преданный пес.
- Может быть, вы помните кого-то из ее старых друзей? Тех, которые знали ее и Джонни, когда они были вместе?
Туте уселся за рояль и оглядел комнату, отыскивая своих припозднившихся музыкантов.
- Пожалуй, потешу себя музыкой. Может, что-то при этом и вспомнится.
- Я не спешу. Могу слушать вашу игру всю ночь.
- Посиди хотя бы отделение, сынок. - Туте поднял резную крышку кабинетного рояля. На клавишах лежала куриная лапа, покрывающая целую октаву - от острого желтого когтя на чешуйчатом пальце до окровавленного обрубка над суставом. Под кустиком белых перьев скрывалась перевязанная "бантиком" черная лента. Он резко захлопнул крышку. - Не торчи у меня за плечом! - проворчал он. - Мне надо играть.
- Что это было?
- Ничего особенного. Не бери в голову.
- Что происходит, Туте?
Гитарист сел на свое место и включил усилитель. Глянув на Тутса, он покрутил ручку громкости. У него были проблемы со звуковым фоном.
- Ничего такого, о чем тебе следует знать, - прошипел Туте. - Теперь я с тобой не разговариваю. И после отделения тоже. Никогда!
- Кто вас преследует, Туте?
- Убирайся отсюда.
- При чем тут Джонни Фейворит?
Туте заговорил медленно, не обращая внимания на появившегося за его спиной басиста.
- Если ты не уберешься отсюда к чертям собачьим, прямо на улицу, то пожалеешь, что твоя беленькая, нежная задница родилась на свет!
Я встретился с беспощадным взглядом басиста и огляделся. Кругом полно народу. Я понял, как чувствовал себя Кастер на холме у Литтл Бигхорна.
- Мне стоит крикнуть словечко, - пригрозил Туте.
- Можешь не утруждать свою глотку, Туте.
Я бросил окурок на пол танцплощадки, придавил его каблуком и вышел прочь.
Моя машина по-прежнему стояла напротив Седьмой и, подождав смены сигнала светофора, я направился к ней. Компания на углу уже исчезла и их место занимала тощая смуглая женщина в потасканной лисьей горжетке. Она покачивалась взад-вперед на высоких каблуках, к чему-то жадно принюхиваясь, словно заядлая марафетчица после трехдневной непрерывной "подзарядки".
- Гульнем, мистер? - спросила она, когда я проходил мимо. - Гульнем?
- Не сегодня, - сказал я.
Сев за руль, я закурил очередную сигарету. Тощая следила за мной еще пару минут, а затем, пошатываясь, пошла прочь. Было около одиннадцати.
К полуночи у меня кончилось курево. Я прикинул, что Туте не сорвется из клуба раньше, чем отработает. Времени было навалом. Я прошел полтора квартала вверх по Седьмой в ночную лавку и купил две пачки "Лаки" и пинту "Эрли Таймс". На обратном пути я пересек авеню и на минуту задержался у "Красного петуха". Внутри гремело характерное для Тутса попурри из музыки дешевого салуна и Бетховена.
Ночь была холодной, и я то и дело заводил мотор, прогоняя озноб. Лучше не нагревать салон, иначе легко заснуть. Без четверти четыре, когда закончилось последнее отделение, пепельница на приборной доске была полна, а бутылка "Эрли Таймс" пуста. Я чувствовал себя прекрасно.
Туте вышел из клуба за пять минут до его закрытия. Застегивая свое тяжелое пальто, он попрощался с гитаристом. Проходящее мимо такси резко затормозило на его пронзительный, в два пальца свист. Я включил зажигание и завел "шеви".
Движение было редким, и мне захотелось дать им форы пару кварталов, поэтому я, не включая фар, следил в заднее зеркальце за тем, как такси разворачивается на 138-й улице и направляется назад по Седьмой в направлении ко мне. Я отпустил их вперед, затем включил фары и отъехал от тротуара.
Я преследовал такси до 152-й, где оно свернуло налево. Посреди квартала такси остановилось у одного из Гарлемских "риверхаусов". Я проехал дальше до Мэйком-плейс, свернув к центру и, обогнув жилой микрорайон, вырулил обратно на Седьмую. Почти на углу, перед открытой дверью, я увидел такси. На заднем сиденье никого не было. Туте взбегал вверх по лестнице, очевидно, спеша избавиться от куриной лапы. Я выключил передний свет и встал бок о бок рядом с припаркованной у тротуара машины таким образом, чтобы видеть такси. Довольно быстро Туте вернулся. Он нес на плече красную клетчатую сумку из брезента для кегельбанных шаров.
У Мэйком-плейс такси свернуло налево и продолжало двигаться к центру от Восьмой-авеню. Я держался в трех кварталах позади, не упуская его из виду всю дорогу до Фредерик Дуглас-серкл, где машина свернула на восток по 110-й и прошла вдоль северной стены Центрального парка до того места, где Сент-Николас и Ленокс-авеню начинают расходиться. Проезжая мимо, я увидел Тутса, держащего в руках бумажник в ожиданий сдачи.
Резко свернув влево, я встал на углу Сент-Николаса и успел пробежать назад до 110-й вовремя, чтобы заметить отъезжавшее такси и удаляющуюся фигуру Тутса Суита, силуэт, скользнувший в чрево темного и молчаливого парка.
Глава шестнадцатая
Он держался дорожки, идущей по западному краю Гарлем-Меер, появляясь и исчезая в конусах света, отбрасываемого уличными фонарями, подобно Джимми Дэранте, прощающемуся с миссис Калабаш. Я шел за ним, прячась в тени, но Туте Суит ни разу не оглянулся. Он торопливо шагал по краешку водоема и вскоре исчез под аркой Хаддлстонского моста.
Тропинка петляла вниз, в глубокий овраг, где теснились деревья и кусты, совершенно скрывая его от города. Здесь было темно и очень тихо. На миг мне показалось, что я потерял Тутса, но вдруг услышал барабаны.
Я осторожно пробирался между деревьев, пока не достиг огромного камня, за которым и укрылся. В тусклом свете четырех свечей в блюдцах я насчитал пятнадцать человек. Трое барабанщиков играли на инструментах разной величины. Самый большой из них напоминал "конгу". По нему колотил голой рукой и маленьким деревянным молотком тощий, седовласый человек.
Девушка в белом платье выписывала в танце разные фигуры и полными пригоршнями рассыпала муку вокруг круглой дыры, выкопанной в утоптанной земле. Девушка повернулась, и ее лицо осветило пламя свечи. Это была Эпифания Праудфут.
Зрители покачивались из стороны в сторону, распевая и хлопая в такт барабанному бою. Несколько мужчин потряхивали погремушками из долбленых тыкв, а одна женщина извлекла яростное стакатто из пары железных трещоток. Я смотрел, как Туте Суит взмахивает маракатсами, словно Ксавьер Кугат, управляющий своим румба-бэндом. Пустая клетчатая сумка для кегельбанных шаров лежала у его ног.
Несмотря на холод, Эпифани плясала босая. Когда фигуры были завершены, она отпрыгнула назад, поднимая белые, как у призрака, руки над головой, словно вещающий судьбу пророк. Ее похожий на приступы эпилепсии танец вовлек в себя всю толпу.
Тени метались в неровном пламени свеч. Демонический бой барабанов околдовал танцующих своими пульсирующими чарами. Глаза их закатились в глазницах, слюна пенилась на поющих заклинания губах. Мужчины и женщины стонали, прижимаясь к друг другу, а белки глаз блестели на потных лицах подобно опалам.
Кто-то играл на детском свистке. Барабаны ворчали и рычали, ритм их был настойчивым, как жар, вовлекающий тело в лихорадочный транс. Одна из женщин рухнула на землю и принялась извиваться, как змея.
Белое платье Эпифани прилипло к ее молодому влажному телу. Она потянулась к плетеной корзине и вытащила из нее петуха со связанными ногами. Птица гордо подняла голову, и гребень ее приобрел при свете свеч кроваво-красный оттенок. Танцуя, Эпифани водила белым оперением по своим грудям, и, кружась среди толпы, ласкала птицей каждого. Пронзительный петушиный крик заставил замолчать барабаны.
Грациозно приблизившись к круглой ямке, Эпифани наклонилась и перерезала петуху яремную вену проворным движением бритвы. Кровь хлынула в темную дыру. Гордый, петушиный крик перешел в захлебывающийся вопль. Крылья умирающей птицы бешено забились. Танцоры застонали.