Дома меня ждал сюрприз. Папаша расстарался.
Ничего подобного я не ожидал и понятия не имел, с чего это он сорвался с катушек. Просто, войдя в свою комнату, я увидел полный разгром. На полу валялись обломки текстового процессора, а отец восседал на скомканной постели и свирепо на меня таращился. Долго разглядывать разгромленную комнату мне не пришлось. Отец набросился на меня, размахивая кулаками, словно чокнутый. Я изо всех сил старался защититься, но, во-первых, он поймал меня врасплох, а во-вторых, я устал, а он был сосредоточен и свеж как огурчик. Не знаю точно, но, кажется, я вырубился. Вроде только что защищал голову от ударов, а очнувшись, увидел, что за окном светло.
Все тело болело, голова раскалывалась, но я заставил себя сползти с кровати и потащился на кухню. Часы над плитой показывали половину одиннадцатого.
- Что это с тобой? - удивилась мать.
- Он явился домой в таком виде, - солгал отец. Подонок восседал за кухонным столом с кружкой кофе в руке. - Я спросил его, что случилось, но он промолчал. Думаю, драка на выпускном вечере или еще что.
- Ложь! - выкрикнул я и - что случалось всего несколько раз за всю мою жизнь - обратился к матери за сочувствием и поддержкой. - Это сделал он! Набросился на меня, когда я пришел домой, и разгромил мою комнату! Можешь сама посмотреть!
Она мне явно не поверила. Взглянула сурово, в голосе прозвучал укор.
- Что ты несешь, Джейсон?
- Я предъявлю обвинение! Вызови полицию! Пусть возьмут у него отпечатки!
- За всю жизнь я тебя и пальцем не тронул, - невозмутимо заявил отец.
Я склонился почти к самому его лицу:
- Лживый мешок с дерьмом.
Он не заглотнул наживку. Отвернулся, отпил кофе. На его губах блуждала странная улыбка.
Я ударил по чашке, и, к моему восторгу, отец взревел от ярости и боли, когда горячая жидкость выплеснулась на его щеки и подбородок, потекла по шее. Не дожидаясь возмездия, я бросился в свою комнату и запер за собой дверь. Меня трясло, кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Я ждал, что отец вот-вот снесет дверь с петель.
Не дождался.
С кухни доносился тихий шепот, но я не услышал ни звука приближающихся шагов, ни визгливых обвинений. Смолчали и мать и отец.
Я в ярости обвел взглядом свою комнату. Все. Хватит. Это была последняя капля. Забираю свои сбережения, стипендию и выметаюсь из дома навсегда.
Только этого мне было мало.
Я хотел, чтобы отец поплатился за вчерашнее.
Ублюдок должен сдохнуть. И я знал, как этого добиться.
Я стал судорожно разбирать кучу обломков и обрывков на своем столе и нашел чудом уцелевшие чистый лист бумаги и карандаш. В прошлые выходные погибла Розита Агилар. На Седьмой авеню ее насмерть сбил водитель, удравший с места происшествия. Поскольку свидетелей не нашлось, полиция рассчитывала на заявления друзей или родных убийцы. Я знал Розиту. Не очень хорошо, но достаточно, чтобы поболтать, если мы случайно сталкивались вне школы. Ее брат и ее парень были членами уличной банды, и я точно знал, что виновника гибели Розиты они скорее убьют, чем выдадут полиции.
Я написал брату Розиты анонимное письмо. На тот случай, если письмо все же попадет в полицию, я изменил почерк и сделал все необходимое, чтобы не оставить отпечатки пальцев на бумаге. Я написал, что я был свидетелем наезда… только это не был несчастный случай. Какой-то мужчина попытался снять Розиту, а она отказала. Мужчина не смирился с отказом. Когда девушка бросилась прочь, выкрикивая, что заявит в полицию, он завел мотор, намеренно наехал на нее и умчался прочь. Я запомнил номера и проследил за машиной.
Я написал номер отцовской машины, наш адрес и подробное описание папашиной внешности.
Не самая правдоподобная история в мире, но лучшей я не придумал. Зато я вложил в письмо столько чувств, что они вполне могли заменить истину. Вечером, когда родители куда-то ушли, я нашел в телефонной книге адрес Роберто Агилара и отправил письмо.
Дело было сделано.
Не могу определить, что я чувствовал в тот момент. Сожаление? Нет, точно не сожаление. Думаю, удовлетворение. Так должен чувствовать себя человек, успешно завершивший важную работу. Я пошел домой. Родители уже вернулись. Я взглянул на них, проходя мимо гостиной в спальню. Я ничего не чувствовал. Ни жалости, ни печали, ни раскаяния.
Прошло несколько дней. Неделя. Ничего не случилось, но я не сомневался и не тревожился. Брат Розиты отомстит. Я верил. Я верил в Роберто, но больше всего остального я верил в свое письмо. Может, в любых других обстоятельствах я был не очень уверенным в себе человеком, но, садясь за письменный стол, глядя на чистый лист бумаги и заполняя его, я был владыкой мира.
В следующий четверг вечером отец задержался в магазине.
Это случилось.
Не знаю, как я узнал, но я знал. Отец поехал купить выпивку себе и тампоны матери, и не так уж сильно он задержался. Он мог попасть в пробку, заболтаться с кем-нибудь в очереди, что угодно. Но воздух вокруг меня будто сгустился, наэлектризовался. Я отчетливо ощущал изменения.
Его убили.
Я был совершенно спокоен. Спокоен и немного… доволен. Это может показаться странным, но так было. Я посмотрел на свои руки. Они не дрожали. Я чувствовал себя крестным отцом мафии: мог приказать убить и не сомневаться в результате - если делал это письменно. Я прекрасно понимал, что могу осуществлять свои желания и вершить перемены только через письма. И если это была власть, то именно мои письма даровали ее мне.
Я сидел в своей комнате, зная, что мой отец мертв, и думал обо всех написанных мною письмах и о том, чего достиг с их помощью. Я в общем-то чувствовал, что столь мистический взгляд на такую прозаическую деятельность, как сочинение писем, смехотворен, но не мог не думать именно в этом ключе. Как поэты-песенники, заявлявшие, что музыка приходит к ним из какой-то высшей сферы. Мне казалось, что мои письма превращаются в таинственную силу, гораздо более великую, чем я сам.
Звонок раздался через час.
Мать уже распалила себя, подготовилась к взбучке, которую намеревалась устроить отцу, как только он войдет в дом, и перестроилась не сразу. А когда перестроилась, выражение ее лица кардинально изменилось. Я внимательно следил за ней, видел, как гнев превращается в жалость, в жалость к себе. Я не знаю, любила ли она когда-нибудь моего отца, но в тот момент, когда она узнала о его смерти, все ее чувства сконцентрировались на ней самой. Я ясно понимал, что она думает о новой ответственности, которую ей придется взвалить на свои плечи, о том, что ей придется больше работать, о дополнительных финансовых трудностях… Меня тошнило от ее эгоизма.
Правда, когда она повесила трубку и заговорила со мной, то впервые в жизни выглядела настоящей матерью. Она подошла ко мне, обняла, заплакала, сказала, что отец умер, стал случайной жертвой уличной перестрелки, спросила, все ли со мной в порядке, и казалась искренне озабоченной моим эмоциональным состоянием. Но за те считаные мгновения, что я попытался обнять ее и уверить, что держусь, она успела снова стать той самой стервой, какую я так хорошо знал.
Мы разомкнули объятия. Нам снова стало неловко друг с другом.
- Надо сообщить Тому, - осторожно предложил я.
- Я даже не знаю, где он. - В ее голосе снова звучал металл. Мать обвела взглядом комнату, будто что-то искала. - Я знаю, у отца была страховка. Я заставила его застраховаться. Дай бог, она полностью оплачена.
Затем мать начала перечислять финансовые неудачи отца, снова распаляя себя, и я убрался в свою комнату подальше от ее гнева, притворившись, будто мне нужно время, чтобы справиться с такой ужасной новостью.
На самом деле мне нужно было время для личных дел.
Время, чтобы спланировать свой побег.
Ибо я ни за что на свете не собирался оставаться в этом доме наедине с мамашей. С ними-то двоими было плохо, но теперь, кроме меня, ей не на кого было бросаться, не на кого изливать свой гнев. Я не мог остаться. Необходимо было найти новое жилье. Я достал калькулятор, прибавил к банковскому счету стипендию, прикинул, сколько смогу сэкономить, если, не бросая "Джемко", найду на лето еще что-нибудь на неполный, а может, и на полный рабочий день.
И съехать надо было как можно скорее. Хорошо бы сегодня вечером. До того, как начнутся разговоры о похоронах, до того, как начнут составлять конкретные планы и втянут меня во всю эту тягомотину. Но что взять с собой? Возвращаться нельзя, поэтому придется сразу прихватить все самое важное. И все это должно уместиться в чемодан и пару рюкзаков. Тогда придется бросить коллекцию пластинок. И стереопроигрыватель. Без письменного стола, кровати и другой мебели я проживу, а текстовый процессор все равно разбит вдребезги. Только вот без своей музыки я прожить не мог. Я столько усилий, времени и денег потратил на свою коллекцию. Нет, я не мог просто бросить ее.
Придется отложить до завтра.
Пока мать ездила к коронеру опознавать тело, я позвонил Роберту и Эдсону, но об отце рассказывать не стал, хотя было ясно, что скоро они узнают. Я просто сказал им, что собираюсь жить самостоятельно и мне нужна их помощь. Они оба были потрясены и, думаю, немного шокированы, однако согласились приехать назавтра по моему звонку и помочь мне перевезти барахло.
Утром я прятался в своей комнате за запертой дверью, притворялся, будто сплю без задних ног, и выжидал. Наконец мать отправилась выбирать похоронное бюро и готовиться к похоронам. Как только она уехала, я позвонил друзьям. Полночи я паковал пластинки и одежду, необходимые книги и документы, и когда парни приехали на "джипе-чероки" отца Роберта, я был готов.
Разговора с мамашей я бы не выдержал, поэтому поспешно нацарапал ей записку, в которой сообщил о своем отъезде. Пусть, мол, не волнуется, у меня остались деньги, заработанные в "Джемко", и стипендиальный фонд. У меня все будет в порядке (как будто это ее волновало). Если бы мы были нормальной семьей, я позвонил бы Тому, съехал бы к нему, но я даже не знал, где он живет. В общем, в поисках квартиры Роберт возил нас по Акации и Анахайму, Фуллертону и Бри.
В конце концов мы нашли однокомнатную студию в Ориндже, в добрых десяти милях от дома матери, в районе, куда она никогда не совалась. Я позвонил из телефона-автомата по номеру, указанному в табличке "Сдается", и владелец согласился встретиться со мной в квартире через полчаса.
- Никак не могу поверить, что ты это делаешь, - сказал Эдсон, тряся головой. - Может, надо было немного подумать?
Я решил пойти ва-банк:
- Вчера вечером убили моего отца.
Мое откровение повисло в гробовой тишине. Ребята не знали, что сказать, как отреагировать. Конечно, они знали, что мы с отцом не ладили… но все же он был моим отцом. А как бы они отреагировали, если бы знали, что его убили из-за моего письма? Интересно. По их лицам я видел, что они еще в большем замешательстве, чем раньше. Бросить мать в такой скорбный час? Когда я ей нужен? Что же я за сын? Что же я за человек?
Они не представляли, какой была моя жизнь в том доме, сказал я себе, но что-то надо было сказать и заставить их встать на мою сторону.
- Мать выгнала меня, - солгал я. - Мы с отцом давно не ладили, но только он удерживал нашу семью от распада. Теперь же… - Я пожал плечами.
- Дерьмо, - посочувствовал Роберт. Эдсон только покачал головой. - И что же ты собираешься делать?
- Надеюсь как можно больше работать летом, а осенью - в колледж.
Я не знал, кажется ли им мой план наивным или просто нереалистичным, но, судя по их скептическим физиономиям, они явно не считали его выполнимым. Плевать. В данный момент я нуждался в их помощи, но уже думал о них как о части своей старой жизни. Сейчас я начинал новую жизнь.
Студия оказалась отличной и, что самое важное, дешевой. Я снял ее. Я показал владельцу свои права, где было указано, что мне восемнадцать, подписал контракт и заплатил наличными за первый месяц, последний месяц и уборку. В последний момент я решил перевезти свой пружинный матрас и каркас кровати, поскольку все это влезало в "чероки", и теперь очень этому радовался. Нескоро еще я смогу позволить себе хоть какую-то мебель.
Черт побери, а нужна ли мне мебель?
Нет, решил я. Пока у меня есть крыша над головой, место для сна, плита и холодильник, обойдусь. Стереопроигрыватель я тоже захватил, что возместит мне отсутствие телевизора.
Двадцать минут ушло на то, чтобы распаковать вещи, еще пять-десять минут на сборку кровати, и вот уже мы трое неловко стоим посреди комнаты, не зная, что еще делать и о чем говорить.
Роберт откашлялся:
- Пожалуй, нам пора. Я должен вернуть машину.
У каждого из них был родной дом, любящие родители. Я понимал это умом, но не на эмоциональном уровне. И все еще немного ревновал. И у тебя был бы дом, если бы ты не подстроил смерть своего отца, - робко проклюнулся внутренний голос, но я велел ему заткнуться.
Мы распрощались. Я закрыл и запер за друзьями дверь, обвел взглядом свое маленькое жилище. Дом.
Теперь это мой дом.
Я заглянул в кухонный уголок, открыл пустой холодильник, пустил воду в раковине… и понял, что у меня даже стакана нет. И тарелок, и столовых приборов. Я прошел в ванную комнату, открыл аптечный шкафчик и дверцу в крошечную душевую кабинку, обновил унитаз. Продолжая экскурсию, прошел вдоль южной стены, выглянул в окно, проверил железную корзинку, висевшую под щелью для корреспонденции.
И нашел письмо.
Я схватил конверт. Письмо было адресовано мне.
Еще в час дня я понятия не имел, где буду жить, и только в последний момент выбрал эту квартиру.
Однако меня уже ждало письмо с аннулированной датой на штемпеле. Без обратного адреса.
Меня зазнобило. Я хотел выпустить конверт из рук, хотел выбросить его, хотел уехать отсюда и найти другую квартиру… Но я вскрыл конверт.
Загадочное послание и краткое. И безликое: Сэр, это для вас. Еще в конверте была фотография. Сначала я увидел заднюю сторону с водяными знаками "Фуджифильм" и почему-то вспомнил Киоко Йосицуми. Какую-то долю секунды я думал, что старая подружка по переписке выследила меня, чтобы возобновить общение, и прислала мне свою фотографию.
Потом я перевернул фотографию и увидел шатер из моего сна.
Тот самый, с детьми и доисторическим скелетом внутри. Я выронил фотографию и тупо смотрел, как она планирует на пол.
Это для вас.
Я не понимал, что происходит, но, что бы то ни было, мне стало страшно. Я почувствовал связь со смертью отца -
с убийством
- и с письмом, которое я написал брату Розиты. Я ощущал себя персонажем из "Предательского сердца", хотя меня мучило не чувство вины, а страх быть пойманным. Кто-то знал, что мое письмо можно изъять, исследовать и научно доказать, что автор - я, что я виновен в убийстве моего отца.
Этот совершенно нелогичный вывод показался мне верным, и я решил отучиться от привычки писать письма. Не в первый раз у меня возникло твердое убеждение в том, что сочинение писем подвело меня опасно близко к краю какого-то более глубокого пласта реальности, недоступного большинству людей. И эта мысль меня испугала.
Я должен остановиться, сказал я себе. Я должен прекратить.
В ту ночь мне приснился мрачный заводской цех, где вдоль конвейера сидели скелеты и штемпелевали конверты, плывущие мимо них по конвейерной ленте.
Утром в моем почтовом ящике лежал конверт без обратного адреса.
Я разорвал его, не заглянув внутрь, и выбросил клочки в мусорный бак позади дома.
Глава 7
1
Лето пролетело быстро, а осенью я записался в колледж университета Бри. Если бы мать захотела меня найти, то это ей особого труда не составило бы, но она не предприняла никаких попыток, и я был этому рад. У меня не было никакого желания встречаться с ней.
Я нашел работу для студентов при колледже и, к счастью, получил дешевую комнату в кампусе. На моем этаже жил парень, которому отец подарил новый джип, и я дешево купил его старый "додж дарт".
Эдсон тоже учился в колледже университета Бри, но мы посещали разные курсы и почти не виделись. Роберт поступил в Калифорнийский университет и жил в Уэствуде. Что случилось с Фрэнком, я точно не знал. Как я и ожидал, теперь, когда нас не связывала совместная учеба, мы разошлись, как в море корабли.
Но меня это совсем не волновало.
Я легко встроился в жизнь колледжа. Она мне нравилась.