Мы с Робертом обычно проводили перерывы вместе, сидя на низкой кирпичной стенке за магазином. Это спасало нас от комнаты отдыха в обществе "бессрочниц" - пожилых женщин, работавших здесь с каменного века и слишком серьезно воспринимавших свою работу. Как-то в среду вечером в игрушечном отделе царила тишь да гладь; с шести часов вечера, с начала моей смены, ни одного покупателя, ни одного посетителя, просто рассматривавшего товары. Ну, я и решил устроить себе перерыв пораньше. Я заглянул в музыкальный отдел, где хрупкий старичок в безобразной клетчатой куртке спорил с Робертом:
- Это не то, что я хотел, и вы знаете, что это не то, что я хотел!
Роберт вздохнул, будто повторял свои оправдания в тысячный раз:
- Я говорил, что вам это не понравится. Я вас предупреждал.
- Это не та музыка, которую я хотел! Я сказал вам, что хочу музыку из "Космоса"!
- Да. И вы сказали, что тема из "Космоса" называется "Рай и ад". А я сказал вам, что у нас есть альбом "Рай и ад" группы "Блэк Саббат", но это, вероятно, вовсе не то, что вы ищете, и я был уверен, что вам не понравится. Вы ее все равно купили, а я сказал, что, если это не та музыка, можете ее вернуть. Вы действительно ее принесли, и я вернул вам деньги. Я не знаю, что еще могу для вас сделать.
- Я хочу музыку из "Космоса".
- Ну, боюсь, что у нас ее нет. Может, посмотрите в магазине грампластинок?
- Я очень недоволен обслуживанием в этом магазине! Очень недоволен!
Роберт промолчал.
- Ваш начальник получит от меня письмо! - пообещал старик. - Можете не сомневаться!
Письмо.
У меня в голове будто вспыхнула лампочка. Я подождал, пока Роберт закончит возиться со стариком, и мы вышли через служебный вход на разгрузочную платформу. Мы говорили о предстоящем концерте группы U-2, на который купили билеты, а меня сверлила потрясающая мысль: я ведь мог написать письмо в "Джемко" с жалобой на Эллиса Кейна. Я вспомнил о быстрой реакции на жалобу в "Бургеры Бака", обо всех своих посланиях в заведения фастфуда и в парки развлечений.
Розничные предприятия торговли и питания больше всего на свете боятся недовольных клиентов.
В тот же вечер, вернувшись домой, я написал письма директору магазина и президенту компании в штаб-квартиру в Делавэр. Я выступил разгневанным отцом, пытавшимся купить новый набор гоночных машинок "Лего", но некомпетентный Эллис Кейн отделался туманными отговорками.
Из-за переработок на праздник Четвертого июля - я замещал постоянных работников, ушедших в отпуск, - следующая неделя оказалась у меня выходной, а когда я вернулся, Кейна уже не было. Не знаю, что происходило в закулисье; отчитало ли его начальство и он в припадке гнева ушел сам, или он набрал слишком много жалоб и моя стала последней соломинкой, и "Джемко" его уволил. Просто я вдруг обрел нового начальника, а Кейн исчез со сцены.
В тот вечер я шел домой в приподнятом настроении, я чувствовал себя могущественным.
Это чувство испарилось, как только я переступил через порог кухни.
- С чего это ты улыбаешься? - прорычал отец. Он сидел за кухонным столом, и можно было подумать, что он пьян. Лицо багровое и воинственное, как в те времена, когда он напивался до чертиков. Однако на столе не было ни бутылок, ни банок, только открытая Библия.
Я покачал головой, надеясь, что такого ответа будет достаточно, и попытался мирно проскользнуть в свою комнату.
- И куда это ты направляешься?
- Я устал.
- А чему улыбаешься?
- Ничему. Я просто вспоминал одну шутку.
- Какую шутку?
Будь он пьян, я бы уже давно от него избавился. Он был бы просто не в состоянии вести допрос. А так я мог простоять перед ним не один час.
- Где мама? - спросил я, пытаясь сменить тему.
- А какая разница?
В ту же секунду она вошла в кухню из гостиной и, хотя вопроса моего не слышала, ответ услышала и сделала вывод с почти сверхъестественной семейной логикой, присущей матерям.
- Вон из моей кухни, - без всякого выражения сказала она. Ее слова предназначались отцу, но я воспользовался предоставившимся шансом и бросился по коридору к своей комнате.
Я запер за собой дверь, что практически вошло у меня в привычку, и задумчиво уставился на пишущую машинку. А ведь я могу устроить так, что папашу уволят! Заманчивая идея! Сколько я себя помнил, отец обращался со мной по-свински, и, если бы он не был единственным кормильцем семьи, если бы мы не нуждались в его деньгах, я давно отослал бы письмо в "Автоматик интерфейс" и ублюдка выгнали бы в два счета.
Я только представил, как на него орут за какой-то воображаемый проступок, как начальник унижает его, и мне сразу стало легко и спокойно. Я почувствовал себя счастливым.
В тот вечер родители отправились куда-то поужинать; чрезвычайно редкое событие. Том поспешил к своим мерзким дружкам и перед уходом, поигрывая косячком с марихуаной, предупредил меня:
- Ябедничать не советую!
- Да плевал я на тебя.
И это была чистая правда. В прошлом году Том закончил школу, но до сих пор жил дома, потому что ничего, кроме почасовой работы в "Билдерз эмпориум", не нашел. Неудачник! Кажется, он закончил первый курс двухгодичного городского колледжа, но никогда всерьез не задумывался ни об учебе, ни о работе, ни о будущем. Был ли он хорошим спортсменом? Не знаю, но и здесь заметных достижений не наблюдалось. Родители еженедельно читали ему нотации: предлагали взяться за ум или выметаться из дому, а уж если он живет под их крышей, то пусть не нарушает установленных ими правил. Я все это слушал с удовольствием.
Поразмыслив, я решил, что все-таки расскажу родителям о Томе и его марихуане.
Целый вечер дом принадлежал мне одному. Я все еще подумывал о том письме и ради забавы открыл блокнот и начал писать жалобу папашиному начальнику от лица анонимного коллеги, заметившего, как в обеденный перерыв Хэнфорд пил в туалете спиртное, а на стоянке приставал к несовершеннолетней девушке и…
Зазвонил телефон.
Я вскочил, скомкал листок и швырнул его в мусорное ведро. Телефон зазвонил снова. Поскольку, кроме меня, в доме никого не было, я поспешил в гостиную и поднял трубку.
- Алло?
- Добрый вечер, сэр. Вы хозяин дома?
Кто-то что-то пытается продать.
- У меня клевые яйца! - выпалил я и бросил трубку.
И расхохотался. Собственное остроумие привело меня в восторг. Было в том кратком разговоре с телефонным продавцом что-то от анонимной власти моих писем, хотя я не действовал, а просто реагировал. И вдруг мне действительно захотелось накатать жалобу на папашу. Недолго думая, я написал пятистраничное письмо, насыщенное подробностями и обвинениями, какие только я смог придумать, не очень-то представляя себе отцовскую работу. Я уже собирался запечатать конверт, когда увидел на портьере отсветы фар приближающегося автомобиля. До того момента, как родители вошли в дом, я успел порвать все страницы и спустить обрывки в унитаз.
В ту ночь мне приснился сон, будто я написал письмо самому себе, и начиналось оно словами: Мой отец - член. А потом я вышел из своей комнаты и заглянул в родительскую спальню. Мой отец сидел на краю кровати.
Его голова представляла собой голый купол со щелью наверху, на цилиндрическом теле не было рук.
Он превратился в пенис.
Он стал членом.
3
Мамаша снова разбушевалась. Вообще-то она всегда на кого-то злилась, но на этот раз объектом ее гнева был Том, а не я. Мать стояла в коридоре перед запертой дверью комнаты брата и орала как сумасшедшая, а я непривычно коротал вечер в гостиной с отцом. Хотя мы не разговаривали - он читал газету, я смотрел телевизор, - это странно напоминало нормальную семью, и я вдруг с особой остротой осознал, насколько моя семейка далека от идеала.
- Наконец-то город взялся за очищение Ист-Сайда, - сказал отец, складывая газету.
Я знал, что он имеет в виду. Разговоры об этом ходили годами. В восточной части городка жили бедняки, по большей части испанского происхождения, и такие, как мой отец, хотели снести все их домишки и построить дорогие жилые комплексы, то есть избавиться от нынешних обитателей и привлечь в район более богатое и, главное, белое население. Похоже, что городской совет наконец решился. Как только отец отложил газету, я схватил ее и прочитал статью, озаглавленную: "Проект реконструкции одобрен". Далее сообщалось, что участок к северу от Восьмой авеню между Мердок и Гранд будет расчищен и там появится огороженный жилой комплекс под названием "Озера" с двумя искусственными озерами и полем для гольфа на восемнадцать лунок. Дряхлеющее нагромождение лавчонок, многоквартирных, двухквартирных и односемейных домов к югу от Восьмой авеню превратится в торгово-развлекательный район с многозальным кинотеатром, дорогими ресторанами и магазинами и торговым центром с прилегающими паркингами.
Я посмотрел на фотографию нынешнего Ист-Сайда и проект застройки, выполненный художником.
В том районе, прямо за железнодорожными путями около рынка Эль-Нопале, жил мой приятель Фрэнк Хернандес. Почти рядом в крохотной лавчонке на первом этаже продавались мои любимые тако - настоящие горячие маисовые лепешки с начинкой из рубленого мяса, сыра, лука и бобов с острой подливой. Их приходилось заказывать по-испански, потому что хозяева не понимали по-английски.
Многие дети автоматически верят в то, во что верят их родители, и повторяют их мнение. С моими родителями мне в их число попасть не грозило, но лишь недавно я начал всерьез подвергать сомнению их слова. Мой отец был двумя руками за "очищение" восточного района города, однако мне все нравилось так, как сейчас. И право государства на отчуждение частной собственности, которое мы только что изучали по теме "Управление США", казалось мне незаконным и бесконечно недемократичным.
Ну, я и написал об этом письмо в газету.
Не знаю, верил ли я в то, что мое письмо опубликуют, но его опубликовали. "Акация леджер", нечто вроде местного приложения к "Ориндж каунти реджистер" или "Лос-Анджелес таймс", выходила дважды в неделю, и в следующем выпуске главным письмом колонки "Письма редактору" было мое.
Собственное имя, напечатанное типографским шрифтом, привело меня в восторг, а вот папаша словно с цепи сорвался. Явившись домой с работы, он швырнул в меня газетой. Я пытался унюхать запах алкоголя, но ничего не унюхал.
- Как ты посмел так меня унизить? О чем ты думал, черт побери? - взревел он и начал меня лупить.
Я боролся с искушением дать ему сдачи. Он заплыл жиром и давно потерял форму, а я, далеко не атлет, все же был моложе, худее и подвижнее. Конечно, я понимал, что отец все равно мог здорово избить меня, только я успел бы пару раз хорошенько ему вмазать. Будь я хоть чуточку храбрее, я так бы и сделал, но я просто в меру сил защищался от пощечин, пытаясь объяснить, что всего лишь написал письмо и выразил свое мнение, то есть использовал право, защищенное конституцией США.
Том стоял в дверях кухни и хохотал, и в тот момент я понял, как сильно его ненавижу. Тут вмешалась мамаша: заставила отца прекратить избиение, но, как всегда, встала на его сторону, и они стали орать на меня дуэтом. Я терпел, однако в душе радовался, что написал то письмо, и гордился собой за то, что сумел так вывести их из себя. Мои слова имели власть.
В следующем выпуске газеты на странице редактора напечатали письма, осуждающие меня. Одно было от мэра, другое от управляющего городом, два от возмущенных горожан. Сама газета в редакционной статье поддержала мнение города, назвав мои идеи "подстрекательскими и усугубляющими ситуацию". Я не ожидал, что мое мнение будет воспринято столь серьезно - ведь я всего лишь ученик средней школы! - и понятия не имел, что подниму такую бурю. Конечно, расистам не нравится, когда их называют расистами, и, вероятно, моя прямота ударила по больному месту.
Я знал, как защититься, но, когда сочинял в тот вечер ответ, меня вдруг осенило: эффект был бы куда больше, если бы меня защитили другие люди.
Ручка замерла над бумагой, а мозги заработали с новой энергией.
Я мог бы придумать фальшивое имя и фальшивый адрес, притвориться кем-то другим, притвориться обычным читателем, ознакомившимся с обоими мнениями и решившим, что аргументы Джейсона Хэнфорда гораздо более убедительны.
Или можно выдумать фальшивую организацию.
Еще масштабнее, еще лучше. Я уставился на чистый лист бумаги, заправленный в пишущую машинку. Название должно быть правдоподобным, но ни в коем случае не совпадать с названием существующей группы. Союз борцов за гражданские права испаноязычного населения? Звучит красиво, но вроде я где-то это уже слышал. Ассоциация борцов за права латинос… Охрана прав чикано… Лига защиты прав американцев мексиканского происхождения? Беда была в том, что все названия казались реальными.
А что, если такие организации действительно существовали?
Вот в чем была юридическая проблема. Однако, даже если представитель одной из тех организаций подаст иск о незаконном использовании названия и заявит, что я не точно выразил их взгляды, это случится уже после публикации.
Я начал печатать.
Составление письма заняло много времени. Я работал, пока не начал клевать носом, а закончил письмо уже на следующий день после занятий и успел отпечатать его до прихода отца с работы. В честь Карлоса Сантаны и Артуро Сандоваля, двух музыкантов, чьи пластинки я видел на днях в магазине "Доброй воли", я назвался Карлосом Сандовалем, председателем Союза борцов за гражданские права испаноязычного населения. Я утверждал, что захват городом земельного участка в пользу застройщиков под прикрытием права государства на принудительное отчуждение частной собственности является попыткой вытеснения мексиканского населения. Что муниципалитет проводит политику изменения демографии города за счет увеличения белого населения, что является дискриминацией.
Для подкрепления своей точки зрения я быстренько настрочил письмецо якобы от возмущенного жителя города. Я придумал старую даму, родившуюся в Акации и прожившую здесь всю свою жизнь. Мол, она считает отвратительным фанатизм, столь очевидно влияющий на политику чиновников, избранных горожанами и изгоняющих жителей ее любимого города.
"Леджер" опубликовал оба письма (неужели они публикуют все, что получают?), и спор разгорелся с новой силой. Совсем рядом с моими письмами оказалось неофициальное мнение известного расиста-экстремиста, без чьей поддержки, в чем я был абсолютно уверен, городской совет вполне мог бы обойтись.
В бой ринулась альтернативная пресса: одна из двух подпольных газет округа Ориндж напечатала совершенно лживую историю, будто Карлос Сандоваль посетил собрание местных испаноязычных лидеров, и украла цитату из моего письма; другая опубликовала передовицу (без подписи) с пересказом всех моих мыслей. Я был польщен и взволнован тем, что оказался в центре этого конфликта, но понимал, что темп сбавлять нельзя. Поэтому я написал письмо в "Лос-Анджелес таймс", на этот раз от лица бизнесмена, проживающего в приличной части города и возмущенного тем, что чиновники отнимают бизнес у мелких собственников и передают его своим приятелям.
В редакции потекли письма согласных и несогласных со мной. Я написал еще одно письмо, заявив, что обсуждаемый городской район является исторической достопримечательностью, и пусть мелкие политиканы с неизвестными мотивами не марают его своими грязными лапами. Для всех своих писем я придумывал фальшивые имена и адреса; брал из телефонной книги настоящие и изменял одну цифру или букву. Ни разу мне не отказали. Все мои письма были опубликованы.
Отец постоянно комментировал полемику по Ист-Сайду, ругая противников реконструкции, но, похоже, он совершенно забыл о том, что инициатором все этой шумихи был я, что именно мое письмо заварило эту кашу. Как-то вечером я печатал очередное гневное письмо Карлоса Сандоваля, председателя Союза борцов за гражданские права испаноязычного населения, направленное против городского совета, как вдруг вошел отец. Я быстро вытащил письмо и небрежно положил его на стол текстом вниз, а в машинку вставил чистый лист.
- Что с тобой происходит? - спросил явно недовольный и раздраженный папаша. - Вместо того чтобы бегать за девчонками, ты прячешься в своей комнате, печатаешь письма. Я в твоем возрасте укладывал девок направо и налево. Как Том.
- Ну, ну. Звучит не очень-то по-христиански.
Отец угрожающе надвинулся на меня.
- Ты что, издеваешься надо мной?
- Нет, - солгал я.
- Я христианин, но и мужчина, черт побери. Чего о тебе не скажешь. - Он хмуро уставился на меня, и я отвел взгляд. - Почему у тебя нет подружки, Джейсон? Почему ты ни с кем не встречаешься, а?
Я сам этому удивлялся. А сейчас подумал, что, может, это шанс наладить с ним отношения. Может, стоит мне только открыться, и он тоже сделает шаг навстречу, и мы установим хоть что-то похожее на отношения отца с сыном. Лучше поздно, чем никогда? Я глубоко вздохнул и признался:
- Я не знаю, как встречаться с девушками.
Отец изобразил фальшивое недоумение: