– Что они делают в нашем доме? – Она почти плачет. – Что ты сделал, Джо?
Я вижу лицо Чарли, высунувшееся из гостиной. Оно быстро исчезает, как только Джулиана поворачивается.
– Оставайтесь в своей комнате, юная леди, – бросает она, и в ее голосе больше испуга, чем гнева.
Входная дверь широко открыта. Любой проходящий мимо может заглянуть внутрь и увидеть, что происходит. Я слышу, как на втором этаже открываются дверцы и ящики, поднимаются матрасы и передвигаются кровати. Джулиана не знает, что делать. Какая-то часть ее хочет защитить дом от надругательства, но больше всего она желает получить от меня ответ. Однако у меня его нет.
Детективы вводят меня в кухню, где я вижу Руиза, смотрящего через французское окно в сад. Люди с лопатами и мотыгами перекапывают газон. Ди Джей с сигаретой во рту стоит, прислонившись к качелям Чарли. Он смотрит на меня сквозь дым – бесцеремонно, с ленивым любопытством. Легкая усмешка искривляет уголки его губ, как будто он наблюдает за тем, как владельца "порше" штрафуют за неправильную парковку.
Медленно повернувшись, он роняет сигарету на гравий, где она продолжает тлеть. Затем наклоняется и снимает пластиковые наличники с радиатора.
– Мы опросили ваших соседей, – объясняет Руиз. – Они видели, как вы что-то закапывали в саду.
– Золотую рыбку.
Руиз совершенно сбит с толку.
– Прошу прощения?
Джулиана смеется абсурдности происходящего. Мы живем в скетче Монти Пайтона.
– Он закапывал рыбку Чарли, – говорит она. – Она под сливой рядом с хомяком Харольдом.
Парочка следователей у нас за спиной не могут подавить смешки. Руиз мрачен как туча. Я знаю, что не следует его бесить, но так приятно посмеяться!
2
Матрас подо мной плотный и жесткий, как бетон. Едва я ложусь, кровь начинает стучать у меня в ушах, а мысли пускаются бегом. Я хочу провалиться в мирную пустоту. Но не могу отделаться от мыслей об опасности, увеличенной моим воображением.
К этому времени Руиз уже допросил Джулиану, его интересовало, где я был тринадцатого ноября. Она сказала ему, что я провел ночь с Джоком. Она не знает, что это ложь. Она повторит то, что сказал ей я.
Руиз уже поговорил и с Джоком, который сказал ему, что в тот день я ушел из его кабинета в пять часов. Он предложил мне выпить, но я отказался. Я сказал, что иду домой. Все наши истории не совпадают друг с другом.
Джулиана провела в приемной весь вечер в надежде повидать меня. Руиз сказал ей, что она может поговорить со мной пять минут, но я не в силах смотреть ей в глаза. Я знаю, что это плохо. Я знаю, что она растеряна, боится, сердится и до смерти переживает. Ей нужны объяснения. Она хочет услышать от меня, что все будет хорошо. Но я боюсь встречи с ней больше, чем с Руизом. Как я объясню ей Элизу? Как мне все уладить?
Джулиана спросила, не кажется ли мне странным, что убита женщина, которую я не видел пять лет, а полиция просит меня помочь установить ее личность. Я малодушно ответил, что совпадение – это просто два события, происходящих одновременно. Теперь совпадения начинают громоздиться друг на друга. Какова была вероятность того, что Бобби обратится ко мне за медицинской помощью? Или что Кэтрин позвонит мне в кабинет в ночь своей смерти? Когда совпадения перестают быть совпадениями и складываются в систему?
Я не параноик. Мне не мерещатся тени, ускользающие из поля зрения, и зловещие заговоры. Но то, что происходит сейчас, – нечто большее, чем просто сумма отдельных частей.
Я засыпаю с этой мыслью, а ночью внезапно просыпаюсь, тяжело дыша, с колотящимся сердцем. Я не вижу, кто или что охотится на меня, но знаю, что оно здесь, смотрит, выжидает, смеется.
Каждый звук резонирует в пустой камере. Я лежу без сна и вслушиваюсь в скрип пружин кровати и падение капель, сонное бормотание пьяных и эхо шагов охранника, доносящееся из коридора.
Сегодня полиция либо предъявит мне обвинение, либо отпустит. Мне полагается быть более взволнованным и озабоченным. Я же в основном чувствую себя отрешенным от происходящего. Я хожу по камере, размышляя о том, какой причудливой может быть жизнь. Только взгляните на все ее изгибы и повороты, совпадения и несчастные случаи, ошибки и недомолвки. Я не сержусь и не огорчаюсь. Я верю в систему. Очень скоро они поймут, что улики против меня недостаточно весомы. Им придется меня отпустить.
Этот оптимизм поражает меня, когда я задумываюсь о том, как цинично я привык относиться к закону и порядку. Каждый день страдают невинные. Я видел такие случаи. Это неоспоримо. И все же я не боюсь того, что со мной произойдет.
Я обычно осуждаю свою мать за ее неколебимую веру в представителей власти вроде полицейских, судей и политиков. Она выросла в деревне в Котсуолдсе, где городской констебль ездил на велосипеде, знал всех жителей по именам и раскрывал любое преступление за полчаса. Он был воплощением справедливости и честности. С тех пор, несмотря на многочисленные рассказы о полицейских, фальсифицирующих улики и показания, берущих взятки, мама так и не изменила своих убеждений. "Господь создал больше хороших людей, чем плохих", – говорит она, словно простой подсчет способен решить все проблемы. А когда это кажется в высшей степени маловероятным, она добавляет: "Они никогда не войдут в Царствие Небесное".
Нижняя часть двери открывается, и по полу продвигается деревянный поднос. Я получаю апельсиновый сок в пластиковой бутылке, какую-то сероватую жижу, в которой подозреваю яичницу, и пару ломтиков хлеба, которые подержали над тостером. Я отодвигаю все это в сторону и жду Саймона.
Он выглядит очень весело в своем галстуке с рисунком из остролиста и серебряных колокольчиков. Галстук наподобие этого Чарли дарит мне на Рождество. Интересно, был ли Саймон женат и есть ли у него дети?
Он не может задержаться надолго, его ждут в суде. Я замечаю, что из портфеля торчат пряди его парика. Саймон говорит, что полиция запросила образцы крови и волос. У меня с этим нет проблем. Они также пытаются получить разрешение на допрос моих пациентов, но судья отказал им в доступе к моим записям. Очень мило с его стороны.
Самая большая новость касается двух телефонных звонков Кэтрин в мой кабинет. Мина, да будут благословенны ее хлопковые носочки, сказала детективам, что дважды говорила с Кэтрин в начале ноября.
Я совершенно забыл о том, что ищу нового секретаря. Мина поместила объявление в разделе медицинских вакансий в "Гардиан". Требовалась секретарша с подготовкой медсестры или опытом работы в медицинских учреждениях. Мы получили около восьмидесяти заявок. Я начинаю объяснять это Саймону, все больше воодушевляясь:
– Мина уже составила список из двенадцати кандидатур.
– Кэтрин в него входила.
– Да. Возможно. Должно быть. Это объясняет ее звонок. Мина должна об этом знать. – Знала ли Кэтрин, что поступает секретарем ко мне? Вероятно, Мина упоминала мое имя. Возможно, Кэтрин хотела преподнести мне сюрприз. Или же думала, что я не допущу ее до собеседования.
Саймон сжимает между пальцами галстук, словно хочет его обрезать.
– С чего бы женщине, которая обвинила тебя в сексуальном домогательстве, пытаться занять должность твоего секретаря? – Он говорит как обвинитель.
– Я ее не домогался.
Он никак не реагирует. Смотрит на часы и закрывает портфель.
– Я думаю, тебе больше не стоит отвечать на вопросы полиции.
– Почему?
– Ты только глубже себя закопаешь.
Саймон накидывает пальто и, наклонившись, смахивает прилипшую грязь с зеркальной поверхности ботинок.
– У них еще восемь часов. Если они не обнаружат ничего нового, этим вечером ты будешь дома.
Лежа на койке, положив руки под голову, я смотрю на потолок. Кто-то написал в углу: "День без солнечного света похож на… ночь". Высота потолка около двенадцати футов. Как только он умудрился туда забраться?
Странное чувство испытываешь, будучи отгороженным от мира. У меня нет ни малейшего представления о том, что произошло там за последние сорок восемь часов. Интересно, что я пропустил? Надеюсь, родители уехали в Уэльс. У Чарли начались рождественские каникулы, котел починили, Джулиана упаковала подарки и положила их под елку… Джок почистил свой костюм Санта-Клауса и, по традиции, обошел детское отделение. И еще есть Бобби – что делал он?
В середине дня меня опять вызывают в комнату для допросов. Меня ждут Руиз и тот же самый сержант. Приходит Саймон, запыхавшийся после подъема по лестнице. Он держит сандвич в пластиковом контейнере и бутылку апельсинового сока.
– Запоздалый обед, – извиняется он.
Включают диктофон.
– Профессор О'Лафлин, не поможете ли мне еще раз? – Руиз выдавливает вежливую улыбку. – Правда ли, что убийца всегда возвращается на место преступления?
Зачем ему это? Я смотрю на Саймона, и он делает мне знак ответить.
– Чаще это всего лишь миф, но некоторые возвращаются.
– Кто возвращается и зачем?
– У такого убийцы есть поведенческий стереотип, на месте преступления оставляется некая тень преступника, своего рода подпись. Это может быть особый способ связывать жертву или придавать телу определенное положение. Некоторые чувствуют потребность вернуться на место преступления.
– Почему?
– Существует множество причин. Возможно, кому-то необходимо предаться фантазиям и освободиться от содеянного или забрать что-нибудь на память. Некоторые могут испытывать вину и хотят быть поближе.
– И поэтому похитители часто помогают разыскивать жертву?
– Да.
– А поджигатели помогают бороться с огнем?
Я киваю. Сержант изображает статую с острова Пасхи. Руиз открывает папку и достает несколько фотографий.
– Где вы были в воскресенье, двадцать четвертого ноября?
Ах вот оно что, вот что он обнаружил.
– Я навещал свою двоюродную бабушку.
В его глазах зажигается искра возбуждения.
– В котором часу это было?
– Утром.
– И где она живет?
– На кладбище Кенсал-грин.
Правда его разочаровывает.
– У нас есть следственные фотографии вашей машины на парковке. – Он подталкивает фотографии ко мне. Я передаю Чарли коробку сухих листьев.
Руиз вытаскивает еще один лист бумаги.
– Вы помните, как мы обнаружили тело?
– Вы сказали, что его нашла собака.
– Звонивший не оставил ни имени, ни контактного телефона. Он звонил из автомата у входа на кладбище. Вы видели кого-нибудь поблизости?
– Нет.
– Вы звонили из этого автомата?
Не может же он предполагать, что это звонил я.
– Вы сказали, что убийца должен быть хорошо знаком с местностью.
– Да.
– А как бы вы описали степень своей осведомленности?
– Инспектор, мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Даже если бы я действительно убил Кэтрин и закопал ее тело на берегу канала, неужели вы в самом деле думаете, что я привез бы туда свою жену и дочь, чтобы они посмотрели, как ее откапывают?
Руиз резко захлопывает папку и рычит:
– Я здесь задаю гребаные вопросы. А вы побеспокойтесь об ответах.
Вмешивается Саймон:
– Думаю, нам всем нужно остыть.
Руиз наклоняется ко мне через стол, и я вижу сосуды на его носу. Кажется, что он может дышать сквозь поры.
– Не хотите ли побеседовать со мной без своего адвоката?
– Если вы отключите диктофон.
Саймон возражает и хочет поговорить со мной наедине. В коридоре мы честно обмениваемся мнениями. Он говорит мне, что я веду себя глупо. Я соглашаюсь. Но если я заставлю Руиза выслушать меня, может, мне удастся заставить его получше присмотреться к Бобби.
– Я хочу, чтобы мое возражение было занесено в протокол.
– Не беспокойся, Саймон. Тебя никто не упрекнет.
Руиз ждет меня. Он внимательно смотрит, как в пепельнице догорает сигарета. Серый пепел образует уродливую башню, которая обрушится при малейшем дуновении.
– Я думал, вы бросаете курить.
– Так и есть. Я просто смотрю.
Пепел осыпается, и Руиз отодвигает пепельницу в сторону.
Кивает.
Теперь, когда мы вдвоем, комната кажется гораздо больше. Руиз отодвигает стул и кладет ноги на стол, демонстрируя стершиеся набойки на черных разношенных ботинках. Над одним из носков, на его белой коже – полоска черной ваксы.
– Мы отнесли вашу фотографию во все бары и пабы на Лестер-сквер и Черинг-кросс, – говорит он. – Ни бармены, ни официанты вас не помнят.
– У меня неприметная внешность.
– Сегодня мы снова займемся этим. Возможно, нам удастся освежить чью-либо память. Но почему-то я так не думаю. Я не верю, что вы были в Вест-Энде.
Я не отвечаю.
– Мы также показали вашу фотографию служащим отеля "Гранд Юнион". Никто не вспомнил, что встречал вас. Они помнят Кэтрин. По заявлениям некоторых парней, она была очень мило одета. Один из них предложил купить ей выпить, но она сказала, что кого-то ждет. Вас?
– Нет.
– А кого?
– Я все еще думаю, что Бобби Морана.
Руиз издает глухое рычание, переходящее в сухой кашель.
– Вы не унимаетесь.
– Кэтрин умерла не в ночь своего исчезновения. Ее тело нашли только через одиннадцать дней. Тот, кто ее мучил, долго пытался сломить ее дух, возможно, несколько суток. Бобби мог это сделать.
– Ничто на него не указывает.
– Я думаю, что он ее знал.
Руиз иронически смеется.
– Вот в чем разница между тем, что делаете вы, и тем, что делаю я. Вы основываетесь на причудливых поворотах мысли и эмпирических моделях. Жалостливая история о тяжелом детстве – и вы готовы приговорить человека к терапии на десять лет. Я же имею дело с фактами, и в данный момент они указывают на вас.
– А как же интуиция? Чутье? Я думал, что они необходимы следователям во все времена.
– Только не тогда, когда надо получить деньги на слежку за подозреваемым.
Мы сидим в тишине, измеряя пропасть между нами. Наконец Руиз говорит:
– Вчера я беседовал с вашей женой. Она сказала, что в последнее время вы несколько "отдалились". Вы предложили, чтобы семья отправилась в путешествие… в Америку. Предложение было неожиданным. Она не могла объяснить ваших мотивов.
– Это не имеет никакого отношения к Кэтрин. Я просто хотел увидеть мир.
– Еще не поздно. – Его голос смягчается. – Расскажите мне о своей болезни. Паршиво, должно быть, узнать такое – особенно если у тебя красавица-жена, маленькая дочь, успешная карьера. Сколько лет вы потеряете? Десять? Двадцать?
– Не знаю.
– Я полагаю, получив подобное известие, человек может ощутить обиду на весь мир. Вы ведь работали с больными раком. Скажите, они чувствуют себя разочарованными и обманутыми?
– Некоторые.
– Держу пари, иные из них хотят разорвать мир на части. Почему это только им достается такой паршивый удел? Что бы вы сделали в такой ситуации? Приняли бы ее спокойно или восстали против смерти? Вы могли бы выставить старые счета и потребовать компенсации. Нет ничего плохого в суровой справедливости, если ждать больше ничего.
Меня смешат его неуклюжие попытки психоанализа.
– Вы бы так поступили, инспектор? – Руиз только через несколько секунд понимает, что я изучаю его. – Вы думаете, что вами бы овладел злой дух?
В глазах Руиза появляется сомнение, но он изгоняет его. Он хочет двигаться дальше, сменить тему, но сначала я должен снабдить его информацией о людях со смертельными и неизлечимыми заболеваниями. Да, некоторые предаются отчаянию при мысли о безнадежности и беспомощности. Но горечь и гнев вскоре проходят. Вместо того чтобы чувствовать жалость к себе, они встречают свою болезнь с гордо поднятой головой и продолжают жить. И решают наслаждаться каждым мгновением, которое им осталось, пить сок жизни, пока он не потечет по подбородку.
Опустив ноги на пол, Руиз поднимается, опираясь ладонями на стол. Не глядя на меня, он говорит:
– Я хочу, чтобы вам было предъявлено обвинение в убийстве, но прокурор считает, что у меня недостаточно доказательств. Он по-своему прав, но я буду продолжать поиски, пока не найду что-нибудь еще. Это вопрос времени. – Он смотрит на меня так, словно я нахожусь где-то очень далеко.
– Я ведь вам не нравлюсь, так? – спрашиваю я.
– Не особенно.
– Почему?
– Потому что вы считаете меня вонючим тупицей, который не читает книг и думает, что теория относительности связана с инбридингом.
– Это не так.
Он пожимает плечами и берется за дверную ручку.
– Сколько в этом деле обусловлено вашим личным отношением? – спрашиваю я.
Его ответ доносится до меня через закрывающуюся дверь:
– Не надо себе льстить.
3
Все та же женщина-полицейский, которая тенью ходила за мной последние сорок восемь часов, протягивает мне мою теннисную ракетку и сверток с часами, кошельком, обручальным кольцом и шнурками.
Мне приходится пересчитать деньги, включая мелочь, и расписаться в их получении.
Часы на стене в приемной показывают без пятнадцати десять вечера. Какой сегодня день? Среда. Семь дней до Рождества. Маленькое серебристое деревце расположилось на стойке, украшенное пригоршней мишуры и покосившейся звездой. За ним на стене висит плакат с надписью: "Мира и добра всем людям".
Моя спутница предлагает вызвать кеб. Я жду в приемной, пока водитель не сигналит снаружи. Я устал, немыт и пахну потом. Мне надо ехать домой, но, когда я усаживаюсь на заднее сиденье кеба, моя храбрость испаряется. Я хочу попросить шофера ехать в противоположную сторону. Мне не хочется встречаться с Джулианой. Ее не устроят мои измышления. Только голая правда.
Я никогда никого так не любил, как Джулиану и Чарли. Моему обману нет оправдания. Я знаю, что скажут люди. Они назовут это классическим кризисом среднего возраста. Я перешагнул за сорок и, боясь собственной смерти, провел ночь с другой женщиной. Или же объяснят это жалостью к себе. В тот самый день, когда я узнал о своем прогрессирующем неврологическом заболевании, я переспал с другой, получив свою порцию секса до того, как мое тело распадется.
Тому, что случилось, нет извинений. Это не было случайностью или помрачением рассудка. Это было ошибкой. Это был секс. Слезы, семя и другая женщина. Не Джулиана.
Джок тогда только что сообщил мне дурные вести. Я сидел в его офисе, неспособный пошевелиться. Чертовски большая бабочка, должно быть, взмахнула крыльями на Амазонке, потому что колебание воздуха сбило меня с ног.
Джок предложил мне сходить выпить. Я отказался. Мне надо было на воздух. Следующие несколько часов я бродил по Вест-Энду, заглядывая в бары и пытаясь почувствовать себя простым человеком, выпивающим, чтобы расслабиться.
Сначала я решил, что хочу побыть один. Потом понял, что мне нужно с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь, кто не был бы частью моей безупречной жизни, с кем-нибудь, кто не знал бы ни Джулиану с Чарли, ни моих друзей и родственников. Вот так я и очутился на крыльце у Элизы. Это не было случайностью. Я ее искал.