– Не могу сказать точно. – В ее голосе слышится неуверенность. – Я тогда здесь не работала. Семейная драма? – Но она может кое у кого спросить. У учителей. Она записывает название моей гостиницы и обещает оставить сообщение.
Вернувшись к разноцветным томам, я вновь просматриваю имена. С чего бы Бобби изменять фамилию лишь на одну букву? Он порывал с прошлым или пытался ускользнуть от него?
В третьем томе обнаруживаю запись о Роберте Джоне Моргане. Родился 24 сентября 1980 года в больнице при Ливерпульском университете. Мать: Бриджет Элси Морган (в девичестве Ахерн). Отец: Леонард Альберт Эдвард Морган (моряк с торгового судна).
Я все еще не до конца уверен, что это Бобби, но вероятность велика. Я заполняю розовый бланк требования, чтобы заказать копию полного свидетельства о рождении. У чиновника за стеклянной перегородкой агрессивный подбородок и раздувающиеся ноздри. Он бросает мне бланк обратно.
– Вы не указали причину требования.
– Я восстанавливаю семейную историю.
– Домашний адрес?
– Я заберу его отсюда.
Даже не взглянув на меня, он шмякает на бланк печать величиной с кулак.
– Приходите в новом году. Мы с понедельника закрываемся на праздники.
– Я не могу так долго ждать.
Он пожимает плечами:
– Зайдите в понедельник. До обеда мы еще работаем.
Через десять минут я покидаю здание биржи с квитанцией в кармане. Три дня. Я не могу так долго ждать. Переходя улицу, я составляю новый план.
Здание, где располагается редакция "Эха Ливерпуля", похоже на зеркальный кубик Рубика. Фойе заполнено пенсионерами, приехавшими на дневную экскурсию. У каждого сумка-сувенир с приклеенным именем.
Молодая секретарша сидит на высоком стуле за темным деревянным столом. Она маленькая и бледная с желтоватыми глазами. Дверь-вертушка слева отделяет нас от лифта.
– Меня зовут профессор Джозеф О'Лафлин, и я надеялся воспользоваться вашей библиотекой.
– Извините, но мы не разрешаем пользоваться нашей библиотекой. – Рядом с ней на стойке расположился большой букет цветов.
– Они прекрасны.
– К сожалению, не мои. Все достаются редактору отдела моды…
– Я уверен, вы получаете больше, чем отдаете.
Она понимает, что я заигрываю с ней, но все равно смеется.
– А что, если я захочу заказать фотографию? – спрашиваю я.
– Заполните этот бланк.
– А если я не знаю ни даты, ни имени фотографа?
Она вздыхает:
– Вам ведь нужна не фотография, не так ли?
Я качаю головой.
– Я ищу заметку о смерти.
– Как давно?
– Около пятнадцати лет назад.
Она просит меня подождать и звонит наверх. Потом спрашивает, нет ли у меня с собой чего-нибудь вроде пропуска или визитной карточки. Я протягиваю ей свое удостоверение, и она кладет его в пластиковый кармашек, который прикалывает мне к рубашке.
– Библиотекарь знает о вашем приходе. Если кто-нибудь спросит вас, что вы делаете, скажите, что проводите расследование для медицинского издания.
Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж и иду по коридору. Порой мне попадаются на глаза большие редакционные комнаты за открытыми дверями. Я опускаю голову и иду с озабоченным видом. Нога часто немеет и двигается, словно загипсованная.
Библиотекарше за шестьдесят, у нее крашеные волосы и очки, болтающиеся на цепочке. На большом пальце правой руки – резиновый наперсток для переворачивания страниц. Ее стол окружен десятками кактусов.
Она замечает, что я смотрю на них.
– У нас здесь слишком сухо, чтобы могло расти что-то другое, – объясняет она. – Сырость разъедает типографскую краску.
Длинные столы завалены газетами. Какие-то люди вырезают статьи и складывают их аккуратными стопками. Другие читают и подчеркивают ключевые имена и фразы. Третьи, ориентируясь по этим пометкам, сортируют статьи по папкам.
– У нас есть переплеты стопятидесятилетней давности, – говорит библиотекарша. – Вырезки так долго не сохраняются. Со временем они рвутся по краям и распадаются в пыль.
– Я думал, что сейчас все в компьютерах, – говорю я.
– Только за последние десять лет. Сканировать все подшивки слишком дорого. Их микрофильмируют.
Она включает компьютер и спрашивает, что мне нужно.
– Я ищу объявление о смерти, опубликованное около тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Леонард Альберт Эдвард Морган….
– Назван в честь старого короля.
– Думаю, он был кондуктором в автобусе. Возможно, жил или работал в районе Хейуорт-стрит.
– В Эвертоне, – говорит она, щелкая по клавишам двумя пальцами, – большинство местных автобусов начинают или заканчивают маршрут в Пир-хед или на Парадайз-стрит.
Я отмечаю это на листочке, стараясь писать большими ровными буквами. Это напоминает мне о подготовительном классе: я вывожу большие буквы на дешевой бумаге карандашом, который едва не упирается мне в плечо.
Библиотекарша проводит меня по лабиринту стеллажей, тянущихся от пола до разбрызгивателей под потолком. Наконец мы подходим к деревянному письменному столу, изрезанному лезвиями. В центре стоит проектор для просмотра микрофильмов. Она нажимает на выключатель, зажигает лампочку, и на экране появляется светлый квадрат.
Она выдает мне шесть коробок пленки за период с января по июнь 1988 года. Намотав первую пленку на держатели, она быстро меняет кадры, пробегая по страницам и интуитивно угадывая, где остановиться. Она указывает на раздел объявлений о рождениях и смертях, и я записываю номер страницы, надеясь, что в каждой газете она будет примерно той же.
Я веду пальцем вниз по списку имен в алфавитном порядке до буквы "М". Убедившись, что здесь нет Моргана, я перехожу к следующему дню… потом к следующему. Фокус постоянно приходится подстраивать. Иной раз надо двигать пленку туда-сюда, чтобы колонки совпали с экраном.
Покончив с первой партией, я принимаю от библиотекарши следующие шесть коробок. Газеты в период Рождества толще, и на их просмотр требуется больше времени. Когда я подхожу к концу ноября 1988 года, мое волнение возрастает. Что, если мои поиски напрасны? У меня немеют плечи и ноет спина из-за неудобной позы, которую я вынужден принимать. Глаза болят.
Пленка фиксирует очередной день. Я нахожу объявления о смерти. Несколько секунд тупо смотрю на страницу, а потом понимаю, что увидел. Вот оно! Я прикладываю палец к имени, словно боясь, что оно исчезнет.
Ленни А. Морган, 55 лет от роду, умер в субботу, 10 декабря, от ожогов, полученных при взрыве в инженерной мастерской Карнеги. Мистер Морган, известный кондуктор депо Грин-лейн в Стенли, был в прошлом моряком торгового судна и активным членом профсоюза. У него остались две сестры, Руфь и Луиза, и сыновья, Дэвид, 19 лет, и Роберт, 8 лет. Отпевание состоится в час пополудни во вторник в церкви Святого Джеймса в Стенли. Семья просит всех желающих переводить деньги в пользу Социалистической рабочей партии.
Я прокручиваю пленку на неделю назад. О таком происшествии должны были сообщить. На пятой страниwе, внизу, нахожу колонку новостей. Заголовок гласит: "Рабочий погиб при взрыве в депо".
Ливерпульский кондуктор автобуса погиб при взрыве в инженерной мастерской Карнеги в субботу утром. Пятидесятипятилетний Пенни Морган получил ожог восьмидесяти процентов тела после того, как сварочное оборудование воспламенило газовые пары. Взрыв и пожар нанесли мастерской существенный ущерб, уничтожив два автобуса.
Мистера Моргана отвезли в больницу Рэтбон, где он скончался в субботу вечером, не приходя в сознание. Коронер Ливерпуля начал расследование причин взрыва.
Вчера друзья и коллеги мистера Моргана отдали ему дань уважения, описав погибшего как любимца пассажиров, которым нравились его чудачества. "Ленни надевал шапку Санта-Клауса и пел пассажирам рождественские гимны", – говорит старший мастер Берт Макмюллен.
В три часа я скручиваю пленку, упаковываю ее в коробочки и благодарю библиотекаршу за помощь. Она не спрашивает, нашел ли я, что хотел. Она слишком занята попытками приклеить корешок к подшивке, которую кто-то уронил.
Просмотрев газеты еще за два месяца, я тем не менее не обнаружил других упоминаний о несчастном случае. Вероятно, было дознание. В лифте просматриваю свои записи. Что я ищу? Какую-нибудь связь с Кэтрин. Я не знаю, где она выросла, но ее дедушка работал в Ливерпуле. Инстинкт подсказывает мне, что они с Бобби познакомились под опекой: в детском доме или психиатрической клинике.
Бобби не говорил, что у него есть брат. Учитывая, что Бриджет родила Бобби в двадцать два года, Дэвида либо усыновили, либо, что более вероятно, он был ребенком от первого брака Ленни.
У Ленни было две сестры, но я знаю только их девичью фамилию, так что найти их будет трудно. Даже если они не вышли замуж, сколько Морганов окажется в телефонном справочнике Ливерпуля? Я не хочу идти этим путем.
Толкая вращающуюся дверь, я так задумываюсь, что дважды прохожу по кругу, прежде чем оказываюсь снаружи. Осторожно спустившись по ступенькам, я ориентируюсь на местности и направляюсь к Лайм-стрит-стейшн.
Должен признаться, я получаю удовольствие от своих поисков. У меня есть мотив. У меня есть миссия. Поздние покупатели высыпают на улицу и выстраиваются в очереди на автобусных остановках. Я чувствую искушение сесть на 96-й номер и посмотреть, куда он меня привезет. Но полагаться на удачу – удел тех, кто любит неожиданности. Я же ловлю кеб и прошу отвезти меня в автобусное депо Грин-лейн.
8
В одной почерневшей руке механик держит карбюратор, а другой показывает мне дорогу. Паб называется "Отель Трамвай", и Берт Макмюллен обычно сидит у барной стойки.
– Как я его узнаю?
Механик усмехается и возвращается к мотору, ныряя во внутренности автобуса.
Я довольно легко отыскиваю "Трамвай". На грифельной доске снаружи кто-то написал: "Пиво дает тебе возможность никогда не говорить: "Я хочу пить"". Толкнув дверь, я вхожу в плохо освещенную комнату с грязным полом и нелакированной деревянной мебелью. Красные лампочки над баром окрашивают помещение в розоватые тона, словно это бордель на Диком Западе. Стены украшают черно-белые фотографии трамваев и старинных автобусов вперемежку с плакатами современных исполнителей.
Я не спеша оглядываюсь и замечаю восемь человек, включая несколько подростков, играющих в пул в задней нише рядом с туалетом. Я стою рядом с пивными кранами, ожидая, когда меня обслужит бармен, который пока не удосужился оторваться от "Рейсинг пост".
Берт Макмюллен расположился у дальнего конца стойки. Его мятая твидовая куртка заплатана на локтях и украшена всевозможными значками и булавками с изображениями автобусов. В одной руке он держит сигарету, а в другой – пустой пинтовый стакан. Он ощупывает стакан пальцами, словно ища какую-то тайную надпись, выгравированную на боку.
Берт огрызается на меня:
– На кого это ты пялишься? – Кажется, его густые усы растут прямо из носа; и капельки пива и пены повисли на концах черных и седых волос.
– Извините, я не хотел быть навязчивым. – Я предлагаю купить ему еще пинту. Он поворачивается в мою сторону и изучает меня. Его глаза, словно водянистые стеклянные яйца, останавливаются на моих ботинках.
– Сколько стоят эти ботинки?
– Не помню.
– Примерно.
Я пожимаю плечами:
– Сто фунтов.
Он с отвращением качает головой:
– Я бы не дал за них ни дерьма. Не успеешь пройти в этих хреновинах и двадцати миль, как они развалятся в хлам. – Все еще глядя на ботинки, он машет рукой бармену: – Эй, Фил, глянь-ка на эти ботинки.
Фил перегибается через стойку и пялится на мои ноги.
– Как вы их называете?
– Лоферы, – отвечаю я осторожно.
– Иди ты! – Оба смотрят друг на друга с недоверием. – Зачем носить ботинки с таким названием? – говорит Берт. – У тебя что, мозгов нет?
– Они итальянские, – отвечаю я, словно это меняет дело.
– Итальянские? А чем плохи английские? Ты что, ниггер?
– Нет.
– А чего носишь ниггерские ботинки? – Берт придвигается ко мне. Я чувствую запах печеных бобов. – Ты что, из господ в пиджаках?
– Что это значит?
– Никогда не снимаешь пиджака и не закатываешь рукава.
– Я работаю достаточно.
– Ты голосовал за лейбористов?
– Не думаю, что это ваше дело.
– Ты веришь в Деву Марию?
– Я агностик.
– Аг… что, черт возьми?
– Агностик.
– Боже правый! Ладно, последний шанс. Ты болеешь за великий "Ливерпуль"?
– Нет.
Он с отвращением вздыхает.
– Проваливай домой, твоя мамочка уже приготовила тебе сладкое.
Я смотрю в пространство между Бертом и барменом. С ливерпульцами есть одна проблема. Никогда не поймешь, шутят они или говорят серьезно, пока тебе в лицо не полетит стакан.
Берт подмигивает своему приятелю:
– Пусть купит мне выпить, но нечего ему тут рассиживаться. Пусть проваливает через пять минут.
Фил широко улыбается мне. Его уши увешаны серебряными кольцами и подвесками.
Столы в пабе составлены у стен, в центре оставлена площадка для танцев. Подростки все еще играют в пул. Единственная девушка среди них – явно несовершеннолетняя. Она одета в облегающие джинсы и топ, открывающий ее плоскую грудь. Мальчишки пытаются произвести на нее впечатление, но сразу видно, кто ее парень. Перекачанный на тренажерах, он похож на гнойный нарыв, который вот-вот прорвет.
Берт смотрит на пузырьки, поднимающиеся на поверхность его "Гиннесса". Проходят минуты. Я чувствую, как становлюсь все меньше и меньше. В конце концов он подносит стакан к губам, и его кадык начинает ходить вверх-вниз, когда он глотает.
– Я хотел спросить вас о Ленни Моргане. Я справлялся в депо. Мне сказали, что вы дружили.
Он не реагирует.
Я продолжаю попытки:
– Я знаю, что он умер при пожаре. Знаю, что вы с ним работали. Я просто хочу выяснить, что произошло.
Берт зажигает сигарету.
– Не понимаю, какое тебе до этого дело.
– Я психолог. У сына Ленни неприятности. Я пытаюсь помочь. – Услышав свои слова, я ощущаю укор совести. Разве я это собираюсь сделать? Помочь ему?
– Как его зовут?
– Бобби.
– Я помню этого пацана. Ленни приводил его в депо на праздники. Парень забирался повыше и подавал сигнал, чтобы водители выезжали. И что он натворил?
– Избил женщину. Ему скоро вынесут приговор.
Берт сардонически ухмыляется.
– Это случается. Спросите мою старуху. Я пару раз ей врезал, но она колотит меня посильнее. Наутро все забывается.
– Эта женщина сильно пострадала. Бобби вытащил ее из кеба и бил посреди улицы до потери сознания.
– Он с ней спал?
– Нет. Он ее не знал.
– И на чьей ты стороне?
– Я пытаюсь оценить его состояние.
– То есть ты хочешь, чтобы его заперли?
– Я хочу ему помочь.
Берт фыркает. Свет фар снаружи проплывает по стенам.
– Мне это все по барабану, сынок, но не понимаю, при чем тут Ленни. Он умер четырнадцать лет назад.
– Потеря отца могла стать для него большим ударом. Полагаю, это поможет кое-что объяснить.
Берт задумывается над моими словами. Я знаю, что он выбирает между голосом своих предрассудков и инстинктом. Ему не нравятся мои ботинки. Не нравится моя одежда. Ему не нравятся чужаки. Он готов зарычать и наброситься на меня, но ему нужен достаточный повод. Еще одна пинта "Гиннесса" решает дело.
– Знаешь, что я делаю каждое утро? – спрашивает Берт.
Я качаю головой.
– Час лежу в кровати, и моя спина так болит, что я даже не могу дотянуться до курева. Я смотрю в потолок и раздумываю, что буду сегодня делать. То же, что и всегда: встану, потащусь в ванную, потом в кухню, а после завтрака приплетусь сюда и сяду на эту табуретку. Знаешь, почему?
Я снова качаю головой:
– Потому что я открыл секрет мести. Переживи мерзавцев. Спляши на их могилах. Возьми Мегги Тэтчер. Она погубила рабочий класс в этой стране. Закрыла заводы, шахты и доки. Но теперь она где-то ржавеет – что твои корабли. Недавно у нее был удар. Неважно, эсминец ты или шлюпка, соль до тебя все равно доберется. И когда эта стерва сдохнет, я плюну на ее могилу.
Он осушает свой стакан, словно смывая изо рта дурной вкус. Я киваю бармену. Он наливает следующий.
– Бобби был похож на своего отца?
– Не-а. Паренек был похож на большой пудинг. В очках. Он обожал Ленни, таскался за ним, как щенок, бегал с поручениями и приносил чай. Когда Ленни приводил его сюда, пацан сидел снаружи и пил лимонад, пока Ленни пропускал пару пинт. Потом они ехали домой на велосипеде.
Берт воодушевляется:
– Ленни был моряком. У него все руки были в наколках. Он был не из болтунов, но уж если начинал говорить, то часами мог рассказывать истории о каждой из этих наколок. Ленни всем нравился. Люди произносили его имя с улыбкой. Он был таким добрым парнем. Иногда другие этим пользовались…
– Что вы имеете в виду?
– Возьмем его жену. Не помню ее имени. Она была какой-то ирландской продавщицей-католичкой с полными бедрами и чесоткой в одном месте. Я слышал, как люди болтали, что Ленни переспал с ней только раз. Он сам не рассказывал, был слишком большим джентльменом. Она залетает и говорит Ленни, что ребенок от него. Любой другой засомневался бы, но Ленни сразу же женится на ней. Покупает дом, истратив все деньги, которые накопил за время плавания. Мы все знали, что за штучка была его жена: настоящая Энни-со-всеми. Половина депо, наверное, трахалась с ней. Мы прозвали ее "номер двадцать два" – самый наш оживленный маршрут.
Берт грустно смотрит на меня, стряхивает пепел с рукава. Он объясняет, как Ленни начал работать в гараже дизельным механиком, но потом перешел на маршрут с сокращением зарплаты. Пассажирам нравились его забавные шляпы и импровизированные песни. Когда "Ливерпуль" выиграл у мадридского "Реала" в финале кубка в 1981 году, он покрасил волосы в красный цвет и увешал автобус гирляндами из туалетной бумаги.
По словам Берта, Ленни знал о поведении своей жены. Она щеголяла своими изменами: надевала мини-юбки и высокие каблуки. Каждый вечер танцевала в зале "Империя" и Грэфтоне.
Без предупреждения Берт взмахивает рукой, словно хочет кого-то ударить. Его лицо искажается от боли.
– Он был слишком мягким: мягкое сердце, мягкий нрав. Если бы с неба полился суп, Ленни так и стоял бы с ложкой в руке. Некоторые женщины заслуживают взбучки. Она забрала все: его сердце, его дом, его сына. Большинство мужчин убили бы ее. Большинство мужчин не такие, как Ленни. Она высосала его до капли. Высушила его душу. Она тратила в месяц на сотню больше, чем он зарабатывал. Он работал в две смены, да еще и занимался хозяйством. Я слышал, как он умолял ее по телефону: "Милая, ты останешься сегодня дома?" Она просто смеялась над ним.
– А почему он не бросил ее?
Он пожимает плечами.