Он был уже довольно близко, когда я увидел остальных. Они все точно так же шли, как Сашка - метров в двадцати от него, сзади. Шагали, как будто их всех вместе сверху за веревки дергали. Огромный такой кукловод стоял и орудовал крестовиной, а они медленно шли - и на нас. А когда они нас заметили - это не сразу произошло, зараженные плохо видят (или не видят совсем?) - они пошли быстрее. Потом побежали. Я почему-то думал, что они не умеют бегать. Из-за всех этих трешовых фильмов про зомби, где они просто супер-мега-медлительные, и хромают, и ноги волочат. Но это был не фильм, далеко не фильм. И еще это был, конечно, уже больше не Сашка.
Ну почему моя жизнь не может побыть простой хотя бы полчаса?
Соня закричала. Я схватил ее за руку и побежал. Обратно. Я хорошо бегаю. Это когда без тяжеленного рюкзака и запинающейся девчонки в сапожищах. Я ни о чем не думал. Бежал и смотрел себе под ноги, перепрыгивал булыжники. Их тут много было, чертова дорога. Сонька еще упиралась, орала, мол, это же Сашка, пусти! Они с ним с детства друзья, он ей, типа, ничего не сделает. Ага, как же. Может, прямо сейчас проверим?
Я не знаю, как они нас догнали. Я быстро бежал (я вообще могу долго бежать, не уставая, если мне надо, я тренированный), но они еще быстрее. Реально, просто спринтеры какие-то.
Когда я обернулся - один мне уже дышал в затылок. Не дышал, конечно, они ведь не дышат. Просто я увидел перед собой, прямо в нескольких сантиметрах, его лицо, вернее то, что от него оставалось. А за ним - еще одно. И еще. И еще одно.
А потом я услышал вой. Я даже не понял сначала, что это. "Скорая", откуда?
Машина мчалась со стороны села. На полном ходу она обогнала зараженных, тормознула и боком перегородила дорогу. Встала между ними и нами - Соньку чуть не сшибла. Щеку резанул острый камешек - вылетел из-под колеса, как ужалил. С гравийки взметнулась пыль, серая завеса, я почти ослеп. Ничего не видел. Зато все слышал. Я держался за щеку и слушал, как они там из-за машины орут. Зло и отчаянно, как будто их режут или не знаю что с ними делают.
- В машину! Мигом! - кто-то приказал из кабины.
Но я все стоял почему-то, пальцем не мог шевельнуть.
- Аннтхшхооонн…
Они меня звали. Опять.
И еще, кажется, они мне пели песню про прекрасное далеко. Да, именно что мне. Красивая мелодия, из фильма, я его в детстве любил. Помню, мне когда Франтика принесли, я на компе "Гостью из будущего" смотрел. Теперь, когда слышу эту песню, сразу его вспоминаю. Он был колли наполовину, только большой. Здоровенный. Он умер три года назад. Я тогда плакал. Когда бабушка умерла - нет, а когда Франтик - два дня ревел. Он, знаете, как скала был, у подножья которой я всегда мог спрятаться. Родители когда допоздна задерживались, я его к себе в кровать пускал. Он лапы на подушку положит и ждет, стесняется залезть - отец-то ему не разрешал. Тогда я его за шкирку силком втаскиваю и обнимаю. А он нюхает меня. Нос у него толстый - сожмется, разожмется, как губка. Мягкий. Он вообще весь был мягкий - от ушей и до живота. Я его тоже нюхал, мне нравилось, как он псиной воняет. А лапы пахли теплым печеньем. Помню последнюю его ночь. Он лежал в коридоре, ему было семь лет, не такой уж старый. Он лежал и умирал, но вида не показывал. Смотрел на меня и улыбался, мол, ничего-ничего, завтра встану. Пойдем гулять. Я ему не верил, но все равно с утра пошел в школу. А когда вернулся, его уже в багажник убрали.
Мы похоронили его в лесу.
- Быстрей давай! Что застрял, ну! - опять этот голос.
Он втащил меня обратно в реальность. Не хотел я обратно, но он меня силком туда втащил. За шкирку.
Недолго думая, я распахнул заднюю дверь, схватил Соньку в охапку и швырнул ее в кузов. Потом сам запрыгнул. "Скорая" тут же рванула с места, я даже дверь закрыть не успел.
- Дверь закрой, ежкин кот! - проорал водитель.
Как мне ее закрыть-то?!
Зараженные бежали за нами, падали, вставали, цеплялись за распахнутые двери, когтями скребли, снова падали. Мне эти когти на всю жизнь запомнятся: бросились тогда в глаза, в кошмарах теперь будут сниться, наверное. Длинные и синие - абсолютно ненатуральные на вид. Как из дешевого фильма ужасов. И еще запомнил: среди зараженных была одна старуха в берете. Она бежала впереди всех, огромного роста, обогнала даже Сашку. С нее берет потом слетел, и под ним она оказалась стриженой - коротко, как мужик. Не знаю, когда я все это успел разглядеть.
И знаете, что самое странное? Нет, понятно, что кругом полнейший сюрреализм творился, но все-таки. Самым удивительным было то, что они все не поодиночке действовали, а сообща. Как единый организм со множеством рук и ног. Я вжался в стенку и смотрел, как эта клоака, сгусток мертвой человеческой энергии несется за нашей "скорой". На чудовищной какой-то скорости, не отстает ни на секунду. Сейчас они догонят нас. Сейчас догонят и запрыгнут сюда.
Я скакнул к распахнутым дверям. Зажмурился, старался на них не смотреть. Очень старался, но как-то так само получалось смотреть. Тогда я вообще закрыл глаза и протянул руку. Представил, что это не моя рука, а резиновая перчатка на палке. Но все равно я чувствовал, прямо кожей, что меня сейчас схватят. Выволокут из "скорой" за эту самую палку - она у меня ходуном ходила. Не знаю, как я захлопнул двери в итоге - сначала одну, потом другую. Не знаю, как у меня получилось. Я захлопнул и свалился на пол.
Соня сидела рядом на корточках. Обхватила коленки руками - не пикнет. Она не плакала, только дрожала. Машину трясло, подбрасывало на колдобинах. Потом резко швырнуло вбок - водитель на полной скорости разворачивался. Значит, все-таки в село едем. Все нормально, едем в село. В голове дергалась одна только эта мысль, и кровь молотила в висках. Сжав челюсти, я встал на четвереньки и подполз к двери. Ага, подполз. У меня ноги прямо подкашивались. Мне казалось, что если я сейчас встану, то тут же рухну обратно. Я подтянулся на руках и выглянул в окошко. Оно было заплевано грязью. Нет, не грязью - чем-то бурым.
Они больше не бежали. И даже не смотрели нам вслед. Зараженные стояли посреди дороги и о чем-то разговаривали. Они совещались. И еще они больше уже не дергались. Они двигались, как обычные люди.
* * *
Сонькины резиновые сапоги стояли у печки. Они были теперь ярко-желтые, как две канарейки. Как "Мини Купер" после мойки - такие же. Или это от огня? В кухне было сумрачно - окна-то запечатаны ставнями.
- …а потом я побежала к Сашке, я думала, что он…
- После расскажешь, пей. Сперва надо согреться. - Колокольцев вышел из комнаты.
Я проследил за ним взглядом. Обычный человек - не толстяк и не особенно мускулистый. Такой, знаете, мясистый скорей. Грудь, как столешница, широченная. И голова с седыми кудрями. Он сильно хромал на правую ногу. Она была у него короче, что ли. Это ведь Колокольцев был - там, на "скорой". Надо отдать ему должное: появился он вовремя. Не появился бы - сгинули, как Сонька выразилась. Не забыть надо спасибо ему сказать потом.
Скоро он вернулся с двумя парами шерстяных носков. Одна Соне, другая мне. Я сразу их надел - колючие. Тепло, шерстяво, как я в детстве говорил. Я отхлебнул из кружки - чай с медом. Кажется, липовый. Горячий и приторно сладкий, я такой люблю, хоть и вредно. Еще глоток - по телу волнами расходились жар и спокойствие.
Я больше не один. Вернее, я больше не старший. Теперь главный он, дядя Семен Колокольцев. Здоровый сельский дед: колкий проницательный взгляд, губы под щетиной сжаты, морщины не от глаз, а вертикальные, поперек лба. Один из тех, кто носит на лице весь свой возраст. Угрюмый. Еще несколько дней назад я и представить себе не мог, что обрадуюсь этой встрече. Так обрадуюсь, словно встретил старого друга. Вот он, сидит на лавке, чай пьет из блюдца, излучает спокойствие. Одним своим видом - как добротно сложенный кирпичный дом. Он у него один такой в селе, с иголочки. Все остальное ветошь, да я уже рассказывал.
Значит так: Колокольцев - это моя гарантия. Спокойствие. Моя безопасность. По крайней мере, на ближайшее какое-то время.
Мне вдруг захотелось спать, просто смертельно. Упасть на лавку и вырубиться хотя бы на пару часов.
- Ты из города? - спросил он. Голос сиплый, прокуренный. Взгляд зафиксирован на мне.
Я кивнул:
- Из Москвы.
- Здесь как оказался?
- Мы с родителями дачу ехали смотреть.
- А где они?
Это что, допрос, что ли?
- Не знаю. Мы были в дороге, когда все началось. Я после удара отключился.
- Дядь Семен, а у нас тушенка есть. Шесть банок. Я могу сварить кашу, хотите?
- Потом сварим. Ты ешь. - Колокольцев придвинул к Соне глубокую тарелку: комок топленого масла и толстые ломти ноздреватого хлеба.
Мы помолчали.
- Значит, в госпитале, говоришь, встретились? - он опять спросил.
Мне не понравилось, как он это спросил - в третий раз уже. Вообще не нравился его тон. Как будто он меня подозревает. Я что, похож на зараженного?
Точно прочитав мои мысли, он сказал:
- Покажи браслет.
Я достал его из кармана.
- Синий, видите? Я здоров.
Я, конечно, все понимаю, осторожность - это хорошо. Это просто отлично. Но не до такой же степени. Морда лица у меня пока на месте, причем довольно каменная на вид. Я старался выглядеть сурово, ему под стать. Меня мамик учила - эффект зеркала, кажется, называется. Собеседника моментально располагает. Только на Колокольцева мои ухищрения не действовали почему-то.
- Вижу, что здоров, - он кивнул. - И все равно я не понимаю, где ты все это время был.
- Я же говорю, я находился без сознания.
- Дядь Семен, он хороший, - сказала Соня. - Правда. И смелый.
Вот, у меня уже заступница появилась.
Его короткая борода улыбнулась. То есть, конечно, рот под ней - но его не было видно, поэтому как будто борода.
- Правда-правда! Антон меня от зараженного спас!
Я почувствовал, что краснею. Ненавижу, когда меня при всех нахваливают. Вернее, когда хвалят - люблю, но свою реакцию на это ненавижу. Краснею, как девочка. У меня сосуды под кожей близко расположены.
- Он сидел на потолке, я идти боялась, а Антон…
Колокольцев вздрогнул.
- О чем это она?
В общем, она все ему рассказала о наших ночных приключениях. Злоключениях. Красочно так, меня аж снова пот прошиб. Колокольцев слушал внимательно, не перебивал. Только, когда Сонька умолкла, переспросил про мужика на потолке. Мол, не показалось ли нам. Нет, нам не показалось. Это я подтвердил.
Колокольцев опустил голову, переносицу потер. Потом встал, достал из ящика стола спички и папиросы. Закурил, дым из носа пускал едкий, вонючий. Я сразу закашлялся - я ж не курю. Слишком переживаю по поводу того дерьма, которое может попасть мне в легкие. И еще цвет лица от курева портится. Правда, он у меня сейчас и без того не фонтан. А Соня ничего. Привыкла, наверное. Сидит, космы свои пытается расчесать, Колокольцев дал ей гребень. А может, и сама курит - в деревне ведь рано начинают.
- Выходит, это правда.
- Что правда? - я переспросил.
Он затянулся жадно, как в последний раз, потом сказал:
- Сонь, выйди, пожалуйста. Мы поговорим.
- Я вам что, маленькая? - она фыркнула. Глянула на меня сердито. Я-то тут, интересно, при чем? - Говорите так. Я никуда не пойду.
Колокольцев кашлянул.
- Три дня назад племянник мой пришел из поселка. С Октябрьского. Там у них выживших не осталось совсем. Николай один - думал, у нас лучше. Куда там. Он потом в город подался. Когда эпидемия началась, поселковые ушли в лес. Укрывались в землянках, ждали эвакуаторов. Военные им сказали, что всех заберут - и больных, и здоровых. А там у них кладбище неподалеку.
- Черницкое? - перебила Соня. - У меня там бабушка.
- На четвертые сутки дождь пошел. Лило весь день - нас-то обошло стороной, по проселочной дороге. Слава Богу. После этого они встали. Николай говорит, если бы своими глазами не увидел - не поверил бы. Прямо из могил лезли. И те, кого недавно схоронили, и давнишние. Кладбище-то старое, там еще с девятнадцатого века остались захоронения.
- Подождите, подождите. - Я попытался сглотнуть, но чуть не сломал себе шею. - Я правильно вас понял: мертвые из могил вставали, что ли?
Это было как в анекдоте. Или в детской страшилке, которые в ходу у любителей черного юмора. Помню, мы такие в лагере на ночь рассказывали, чтобы крепче спалось.
- Все правильно ты понял. - Колокольцев смотрел не на меня, а на Соню, следил за ее реакцией. Но она нормально сидела, ждала продолжения.
- В общем, некроморфы эти - Николай так их называл, некроморфами, - они вроде зараженных. Вирус тот же. Только эти двигаются быстрее - и по стенам могут, и по потолку. И солнечного света совсем не боятся. Николай сказал, на его глазах один на дерево залез. Сидел вниз головой, как летучая мышь. Только я думал, байки. Мало ли что народ придумает с перепугу. Самому в последнее время мерещится всякое. Но если вы говорите, что в госпитале… - тут Колокольцев замолчал.
Я ждал, когда он продолжит. Ждал и слушал, как в груди ухает сердце. У меня живот прямо в узел скрутило - думал, вот-вот вывернет наружу. Просто я вдруг понял, что те, кого мы встретили на дороге, были не просто зараженные, пускай и умершие уже люди. Это были те, кто побывал по ту сторону. Понимаете? Кого похоронили когда-то. Положили в гроб, зарыли в землю и похоронили. На веки вечные. А они вылезли потом из могилы и пошли. Но это же абсурд, чертовщина какая-то. Как они оттуда вылезти-то смогли?
- Я одного понять не могу: как они у нас оказались… - сказал Колокольцев. - И тем более, вы говорите, в госпитале.
Мы встретились глазами. Он смотрел на меня долго, типа испытывал. Проверял на вшивость. Что ему от меня надо?
- Пора выбираться отсюда, - наконец сказал он. - Но сначала нам твоих родителей нужно найти.
* * *
Про "Стену плача" мне рассказала Соня. Ее так в селе окрестили - Стеной плача, вроде той, которая в Иерусалиме. Только тут никакой связи нет, я был в Израиле с родителями, знаю. И вообще, это была никакая не стена - так, забор с несколькими десятками, нет - сотнями объявлений и фоток. Куча лиц - дети, женщины, мужчины, старики. Некоторые даже кошек разыскивали, во народ дает. Только дядь Семен никого не разыскивал, даже жену не искал. Она пропала четырнадцатого, он сказал. Вышла из дома, буквально на крыльцо, на минутку - только шаль накинула. Ей показалось, кто-то ее зовет. Думала, Соня или Люба - это Сонина мать. Вышла, и нет ее, и нет. Минут десять прошло, только тогда дядь Семен хватился. Ставни приоткрыл, выглянул во двор, но ее там уже не было. Он всю ночь ее искал. Соня говорит, ее мама точно так же пропала, среди бела дня - ни следов, ничего. Она тоже слышала голос, точно кто-то ее зовет по имени. Несколько раз слышала.
Стена появилась на третий день после взрывов. Когда началась вся эта суматоха с эвакуацией. Времени было мало, люди просто не успевали сообщать родственникам, когда и куда их увозят. Центральная карантинная зона находилась в Москве, но автобусы (в первые дни людей вывозили по шоссе) уходили и в Ярославль, и в Псков. Сотовая связь, понятное дело, не работала. Сразу рухнула, еще в первый день. Информация поступала по радио и центральному телеканалу - он один вещал на тот момент. Но все равно этого было мало. Люди терялись, дети уезжали без родителей - их вывозили в первую очередь. Те, кто оставался, ничего не знали о судьбе своих. Так стихийно выросла "стена плача". Листы, вырванные из ученических тетрадей, фотографии, рисунки, открытки. Послания к родным, мольбы о помощи, призывы к волонтерам, сводки последних новостей. Я читал неровные, расплывшиеся строчки: "Разыскивается Фрезин Петр Борисович, 1955 года рождения… Пропала без вести Варшавина Ольга Вячеславовна… Помогите найти Уткина Александра Гавриловича… Прошу о помощи в поисках… Вниманию всех, чьи родственники были эвакуированы 7-го мая… Списки больных… Пострадали при тушении пожара… Светлая память погибшим… Последняя эвакуация проводится…".
Цветов почему-то не было. Я вообще нигде в Николаеве не видел цветов, ни диких, ни садовых. Тюльпанов там каких-нибудь. Даже одуванчиков. Не выращивают их тут. Зато были свечи. Много сгоревших свечей. Огарков. И еще детские игрушки.
Я посмотрел на Соню. Стоит в обнимку со своим зеленым уродом, читает. В который по счету раз? Последнее объявление повесили сюда шесть дней назад, дядь Семен сказал. Что она пытается отыскать?
- Что-нибудь есть про маму? - спросил я. Сам не знаю зачем.
Она покачала головой.
- Я вчера утром тут была. И позавчера.
Я кашлянул.
- Зато здесь про тебя.
Я решил, что ослышался.
- Я теперь вспомнила. Еще вчера, когда в столовой тебя увидела, подумала, что лицо вроде бы знакомое. Только не могла понять, где я тебя раньше видела. А теперь вспомнила. Смотри. - Соня оторвала от забора плотный коричневый лист - какую-то листовку. Она была наклеена прямо поверх других объявлений, хотя вокруг еще оставалось свободное место.
Я увидел свою фотку. Вернее, нашу семейную - мамик, отец и мы с Игорьком. На фоне новогодней елки. Мама всегда носила эту фотографию с собой в портмоне. Фотка была испачкана чем-то рыжим, клеем, наверное. Я не мог разобрать маминого лица. Только наши три морды: две улыбающиеся и моя, постная. Это мы два года назад фотографировались. Мы тот новый год на лыжной базе с Егором хотели отмечать, но отец сказал, что это наш последний семейный праздник. Вот исполнится шестнадцать, и буду делать что хочу. Я тогда решил им этот семейный праздник испортить - пива напился и матерные частушки орал за столом. Просто решил постебаться, но им не смешно было. Особенно маме. Я застал ее на кухне, уже под утро. Пришел за "Наполеоном" к холодильнику - а она сидит за столом, в этом желтом платье, и плачет. Я решил, что из-за меня. Прости, говорю, дурака такого, я больше не буду. А сам все пялюсь на платье. Но она ответила, что это не из-за меня. Она совсем не из-за меня тогда плакала, а из-за отца. Он сказал, что уходит. В смысле из семьи, от нас. Перед самым Новым годом, за бокалом шампанского, можно сказать, под бой курантов. Выкроил время, пока я ходил в туалет. У него там появился вроде кто-то, какой-то титястый монстр, наверное. Но потом он не ушел все-таки, не знаю почему. Он остался с нами. А я в ту ночь - матерные частушки, сволочь… Вот вы когда-нибудь жалели о содеянном? О сказанном?
Я иногда мечтаю, чтоб у меня была такая кнопка: нажмешь - и не было тех твоих слов. Я нажал воображаемую кнопку на локте и сказал: "Бззз". А потом у меня слезы из глаз сами потекли - я их прямо кулаками по лицу размазывал. И отвернулся, чтобы Соня не увидела, как я тут ною. Но она все равно увидела и сунула мне платок. Я опустился на корточки, уткнулся рожей в колени - меня внутри что-то душило. Гигантский горячий ком подкатил - я выдавить его хотел из себя, но не получалось. Ничего с собой поделать не мог. Ревел как баба. Навзрыд, не стесняясь уже Соньки, не боясь, что Колокольцев услышит. Не знаю, есть что-то подлое в том, когда мужик плачет. В смысле, когда он не один, когда кто-то рядом, свидетели. То есть может это и нормально для девчонок. Но не для парней. Короче, тебе должно быть реально фигово, если ты ноешь в присутствии другого человека.