– Насколько я знаю, его подозревали в избиении семнадцатилетней девчонки примерно через год после освобождения, но до суда дело так и не дошло. Малолетка забрала заявление. Последнее, что я слышал о нем, – так это то, что он находился в Хорватии, работал маклером по недвижимости.
– Ты можешь сказать, здесь и сейчас, что именно Йоахим убил Жозефину? Могу я процитировать тебя?
Кьелль Линдстрём отодвинул чашку в сторону.
– Мужчины, которые бьют, – сказал он, – не такие, как все думают. Люди как люди в большинстве своем, даже убийцы. Они не монстры, пусть их преступления и ужасны.
Анника сделала пометку у себя в блокноте. Прокурор вроде бы и ответил на ее вопрос, но все равно не ответил.
– Многие из тех, кого в Швеции судят за убийство своих женщин, коренные шведы, – продолжил он. – В большинстве своем трезвенники. Более половины ранее не судимы, за ними не числится даже нарушений правил уличного движения. Девять из десяти психически здоровы. Критический момент наступает для них, когда женщина заявляет, что она уйдет, или когда получает право на воспитание ребенка. То есть когда он теряет власть над ней. Уже нельзя больше изолировать ее, контролировать, манипулировать ею… – Линдстрём покачал головой: – Из всех преступных элементов, с которыми я сталкивался, такие мужчины самые жалкие. Они трусливы, самодовольны, диктаторы по натуре и безответственны. Они убивают свою женщину за то, что она не подчиняется, а потом обнаруживают, что она не подчиняется и когда мертва тоже. Тогда они приходят в полное отчаяние. – Увлекшись, он подался вперед над столом. – Около Мариестада есть тюрьма, где сидят мужчины, осужденные на длительные сроки заключения за насильственные преступления в отношении близких. Всех их лечат с целью помочь им справиться с агрессивностью, однако с половиной из этой компании совершенно невозможно общаться. Для того чтобы они стали восприимчивы к общению, им требуется признать собственное преступление и раскаяться в содеянном. Они же все время, пока отбывают наказание, упорно твердят, что абсолютно невиновны. Они никогда не били ее, а если делали это, исключительно по одной причине: она того заслужила.
– Они, пожалуй, не в состоянии справиться с чувством стыда, – сказала Анника.
Прокурор кивнул.
– По мнению психологов, которые работали с ними, таким мужчинам характерно катастрофическое мышление. По их глубокому убеждению, они не переживут, если признаются, чему подвергли свою жертву. Окружение не вынесет истину, так они думают, поэтому переиначивают действительность таким образом, чтобы она устраивала их. Отрицание, скорее всего, забирает ужасно много сил.
– Есть человек, признавшийся в убийстве Жозефины, – Густав Холмеруд. Что ты думаешь о его признании?
– То, что ищущие публичного внимания индивидуумы берут на себя преступления, которых не совершали, довольно обычный феномен, – сказал он. – Скандальный момент в случае с Холмерудом состоит в том, что ему удалось оказаться осужденным за пять из них.
– Я могу процитировать тебя? – спросила Анника.
– Само собой.
– И по-твоему, его признания беспочвенны? Не только те пять, за которые Холмеруда осудили, но и все другие сделанные им?
– В одном случае Холмеруд изначально являлся подозреваемым, если мои данные верны, и, возможно, он виновен именно в этом преступлении, но я не могу утверждать. Я не настолько подробно знаком с данным делом. О нем ты, конечно, знаешь больше, чем я. Но он невиновен в убийстве Жозефины, это я могу сказать определенно. Мы тщательно занимались ее случаем, и имя Холмеруда вообще не всплывало в расследовании.
– И я могу процитировать тебя на сей счет тоже?
– Почему нет? Что они сделают? Уволят меня?
Анника бросила взгляд на камеру с целью проверить, работает ли она.
– То есть ты можешь сказать, что эти пять обвинительных приговоров – судебная ошибка?
– Абсолютно определенно.
Лучше не придумаешь, впервые представитель власти, напрямую имевший отношение к одному из данных случаев, позволил себе назвать вещи своими именами.
– Ты связывался с государственным прокурором?
Линдстрём прищурил глаза.
– Сейчас ты знаешь больше, чем я, – сказал он.
Анника окинула взглядом газон.
– Убийца Жозефины, – спросила она, – по-твоему, он соответствует этим критериям?
– С большой вероятностью – да.
– Жалкий, трусливый, самонадеянный, диктатор по натуре и безответственный?
– Правильно.
Она потянулась за своей чашкой с кофе. Потом почувствовала его взгляд на себе и подняла глаза.
– Если ты закончила, то, пожалуй, можешь выключить камеру.
Анника поднялась и сделала то, о чем ее попросили.
– Знаешь, – сказал Кьелль Линдстрём после того, как она сняла камеру со штатива, – моя жена родом отсюда, из Флена. Мы живем в этом доме тридцать девять лет, и я мотался на работу в Стокгольм все эти годы.
Она почувствовала тяжесть камеры в руке, неуверенная в том, куда приведет его история.
– Поэтому я отслеживал все события и расследования преступлений здесь в округе с особым интересом, и мне помнится другой случай, имевший место в то же лето, когда убили Жозефину, в Хеллефорснесе, не так далеко отсюда. Убили Свена Матссона, хоккеиста. Это ведь была ты, не так ли?
Анника уронила штатив, он с шумом приземлился на траву. Она быстро наклонилась за ним.
– У меня и мысли не возникало как-то задеть тебя, – сказал прокурор. – Но я в курсе, что ты не понаслышке знакома с этими вопросами.
Она выпрямилась, – сердце бешено колотилось в груди, – и внимательно посмотрела на сидевшего перед ней мужчину.
– Любой опыт полезен, – сказал он.
Аннике не хотелось возвращаться на работу, назад к катастрофе, которая неизбежно приближалась и могла затронуть редакцию всего через несколько дней или, пожалуй, даже часов.
Сельский пейзаж проплывал за окнами ее машины: поросшие дубами склоны и пастбища для скота, выстроившиеся вдоль дороги шеренгами холмы, поля с подрастающей пшеницей и заболоченные земли, где гнездилось множество птиц. Дома, стоявшие здесь сотни лет: бревенчатые, с красными фасадами, покосившимися скотными дворами и сараями для сена. Это были ее земли, ее страна. Такой она видела ее с заднего сиденья "вольво", поездки по утрам за покупками в торговый центр "Иса" во Флене, отец, подпевавший лившимся из радиоприемника песням, ссоры с Биргиттой из-за заколок для волос и коробочек от таблеток. Ветер гулял над озерами, и поднятые им волны искрились в солнечных лучах, ослепляя Аннику, заставляя ее жалеть о забытых дома солнечных очках.
Прокурор знал, он помнил, что она сделала, в отличие от многих сегодня. В редакции хватало сплетен об этом в первые годы, но кто-то увольнялся, происходили новые громкие события, былое стиралось из памяти. Порой кто-нибудь из только что взятых на работу временных сотрудников с благоговейным трепетом спрашивал ее, действительно ли она убила своего парня? И тогда Анника в качестве ответа предлагала им не верить слухам, а обратиться к источнику, в результате чего они обычно сразу же исчезали, хотя, по сути, и действовали так, как она советовала им поступить. К настоящему моменту со времени самого трагического события прошло уже столько лет!..
Многие забыли о нем, оно уже почти никого не заботило.
Мост в Меллёсе ремонтировали, она повернула налево у киоска и медленно поехала в сторону Харпсунда. Ее бабушка в течение нескольких десятилетий была домоправительницей в летней резиденции премьер-министра. Встречалась со шведскими топовыми политиками, а также с величинами мирового масштаба вроде Никиты Хрущева и Жоржа Помпиду. Мама и другие взрослые обычно спрашивали ее о сильных мира сего: какую еду они любили, кто пил больше всех, но бабушка никогда ни слова не говорила о своих гостях (именно так она смотрела на них, когда они приезжали к ней домой).
Огромный хлев появился слева от машины, и Анника сбавила скорость. Она переключилась на пониженную передачу, когда подъехала к самому господскому дому, проползла мимо въезда в усадьбу. На парковке не стояло ни одного автомобиля СЭПО, значит, премьер-министра здесь не было.
Харпсундское озеро отчасти залило долину, ей показалось, что она увидела знаменитый дуб, вокруг которого шведские премьер-министры катали на весельной лодке иностранных сановников.
Лес становился гуще по мере того, как она приближалась к Гранхеду, а дорога уже. Ветер уже не трепал с такой же злостью кроны деревьев, солнце палило. Она опустила боковое стекло. Запах мха и свежескошенной травы ворвался в салон, и Анника снова сбросила скорость.
Не сделала ли она ошибку, перебравшись в Стокгольм?
Могла остаться жить в родных местах, трудиться в "Катрихольмс-Курирен", у нее был бы сад и нашлись бы другие занятия.
Биргитта так и не получила никакого образования, предпочла работать кассиршей в продовольственном магазине во Флене. Красивая блондинка, она пользовалась успехом в компании друзей и среди коллег, и мама любила ее именно такой.
Проехав Гранхед, Анника повернула направо. Стволы берез сверкали на солнце, о чем-то перешептывались ели. Несколько лошадей подняли голову и посмотрели на нее, когда она проезжала мимо, среди них был почти новорожденный жеребенок.
Сразу за Юханнеслундом Анника снова сбавила скорость, поискала взглядом ответвление дороги. Там находился заросший травой и еле заметный съезд к Лукебю, маминому летнему домику, стоявшему на принадлежавшей Харпсунду земле. Она машинально свернула на него, проехала несколько метров по невидимым корням и камням, поставила машину на ручной тормоз и выключила мотор. Тишина эхом отдавалась в салоне. Сидела несколько секунд и слушала пустоту. Дальше впереди ей удалось различить идущую между сосен наполовину заросшую дорогу к хутору. Здесь она училась ездить на велосипеде, плавать в озере Хушён. Здесь проводила все лета своего детства, с восторгом встречая каждый новый день.
Анника вышла из машины, повесила сумку на плечо и направилась в сторону просвета среди деревьев.
Дальнейший сценарий был ей хорошо знаком, но все равно чужой для нее. Она не появлялась здесь более десяти лет, да и мало кто наведывался сюда, судя по состоянию дороги.
Земля скользила под ее ногами после вчерашнего дождя.
Шлагбаум оказался запертым на замок, она обошла его вместо того, чтобы перелезть.
Большая птица взлетела рядом, Анника вздрогнула, пожалуй, это был тетерев, она не успела рассмотреть.
Стволы хвойных деревьев качались по сторонам от нее, ветер гулял в их кронах, но не доходил до самого низа. Земля была покрыта ярко-зеленым мхом.
Анника попала в паутину, липкие нити застряли в ресницах.
Ощущение того, что время здесь невластно, затмило все иное. Так все здесь выглядело до появления человека и в таком виде останется, когда человечество исчезнет, если ему раньше не удастся убить все живое на земном шаре.
Она добралась до лишенного растительности выступа горы.
Здесь Свен гнался за ней через лес, здесь она бежала в тот день.
Анника посмотрела вперед, за деревьями озеро Хушён выдавало свое присутствие блеском зеркальной поверхности. А потом лес расступился перед ней.
Некошеные дикие луга спускались к самому берегу. Сооруженный на яблоне шалаш частично обвалился, она помнила, как строила его вместе с отцом. Дом окружали заросли высотой в человеческий рост. Некогда посаженный у угла малинник сейчас захватил всю территорию до кустов шиповника, образовав вместе с ними почти непроходимую стену.
А сам дом оказался меньше, чем она помнила.
Здесь она нашла бабушку на полу в кухне после инсульта.
Сумка своей тяжестью уже начала давить ей на плечо, Анника несла ее в руке последний отрезок пути до дома. По старой привычке потрогала входную дверь, та была заперта, и ее требовалось красить. Она осторожно подошла к кухонному окну и заглянула внутрь. Половик на полу отсутствовал, и поэтому уродливый люк, закрывавший вход в подвал, сейчас предстал перед ее глазами. Раздвижной стол стоял на своем месте, но без клеенки, картину с ангелом, охранявшим детей у обрыва, кто-то снял. По темному прямоугольнику на светлой стене Аннике удалось догадаться, где картинка висела, маленькой она восторгалась ею. Дети, наклонившиеся над краем пропасти в попытке достать цветы, улыбающийся ангел, распростерший свои белые крылья над ними. Дом какое-то время использовали в качестве охотничьей сторожки, но сейчас о нем явно все забыли.
Анника сделала глубокий вдох, почувствовала, как глаза стали влажными от слез.
Как долго бабушка арендовала хутор, почти сорок лет?
Куда делась картина? Кто опустошил дом?
Она села на крыльцо и смотрела на озеро Хушён, здесь все требовалось приводить в порядок.
Ветер шумел в верхушках сосен.
Анника достала свой мобильный телефон и попробовала позвонить на номер Биргитты, разговор сразу же переключился на автоответчик.
Анника смахнула волосы со лба, посомневалась немного, но потом набрала номер криминальной полиции Стокгольмского лена, попросила соединить ее с ответственным дежурным. Та представилась Сесилией. Анника объяснила, что у нее пропала сестра, описала когда, где и как, назвала имя и адрес Биргитты и номер ее мобильного телефона, прочитала эсэмэски, полученные от нее, и сообщила, в какое время они были отправлены.
– Она обычно просит тебя о помощи? – поинтересовалась Сесилия.
– Иногда, – сказала Анника.
– О какого рода помощи?
– Присмотреть за ребенком, – сообщила Анника. – Порой переночевать, когда опаздывала на последний поезд домой…
Ей показалось, что она услышала, как Сесилия тихо вздохнула.
– Какие отношения у Биргитты с мужем… как там его зовут, Стивен?
– Я не знаю, честно говоря, – призналась Анника.
– Я думаю, тебе не стоит особо беспокоиться, – сказала Сесилия. – Но я записала твои данные и зарегистрирую заявление. Попробуй еще позвонить сестре и спросить, в чем ей нужна помощь.
– Конечно, – сказала Анника.
С облегчением она убрала мобильник, и ей вдруг стало интересно, не появились ли уже в лесу грибы. Пожалуй, нет.
И все равно она зашла за хлев и проверила место, где обычно росли лисички, но там были только мох и прошлогодние листья.
После этого она отправилась к причалу, он сохранился на удивление хорошо. Она села и обвела взглядом озеро, а потом посмотрела за него туда, где проходила дорога из Юханнеслунда в усадьбу Гаммель-Густавс.
А может, ей арендовать Лукебю, хутор ведь выглядел заброшенным. Джимми, наверное, смог бы узнать, кто из правительственной канцелярии занимался Харпсун-дом…
Анника закрыла глаза. Что она вообразила? Через несколько дней ей, пожалуй, грозило остаться без работы, откуда у нее нашлись бы средства на аренду дома для отдыха в свободное время? Все ее сбережения ушли на то, чтобы выкупить Томаса у похитителей. В качестве газетного репортера она не имела никаких дополнительных источников дохода или льгот, ее собственной зарплаты хватало на еду, квартплату и одежду детям, но не более того. Джимми и так платил больше, чем она. Анника не собиралась просить его взвалить на себя ее летнее удовольствие, и так уже получила слишком много – его самого.
Он так разительно отличался от Томаса.
Порой она размышляла, чем, собственно, Томас когда-то приглянулся ей.
Он был неотразим с белокурыми волосами и широкими плечами, это само собой, но прежде всего она страдала от одиночества, когда встретила его, интересного и внимательного, считавшего ее восхитительной и не похожей на других. Ей следовало уже тогда понять, что он из тех, кто ходит налево (он ведь состоял в браке с Элеонорой, когда их свела судьба), и, естественно, быть готовой к такому его поведению. К несуществующим тренировкам по теннису, работе до полуночи, после возвращения с которой он сразу вставал под душ.
А когда до нее дошло, как в действительности обстояло дело, она своим поведением только все ухудшила. Стала необщительной и холодной, а кому понравится быть женатым на куске льда?
А как она сначала ненавидела Софию. Она не писала под псевдонимом гадости о ней в Интернете, зато занималась гораздо худшими вещами.
Она лгала и интриговала, злоупотребляла своим положением журналиста, пока не добилась увольнения любовницы Томаса.
Хотя для Софии все закончилось хорошо. Она получила другую работу и осталась жить в пентхаусе в Остермальме, своей семейной недвижимости.
А сегодня они могли общаться, и вовсе не благодаря Аннике. Когда все другие стремились просто заработать на ее беде, София предложила ей помощь и позаботилась о детях, когда Томас находился у похитителей в Сомали, а ей самой пришлось отправиться в Восточную Африку. Калле и Эллен, похоже, очень любили ее, они с удовольствием иногда ночевали у Софии.
Анника открыла глаза, но сразу же зажмурилась, ослепленная отраженным от волн солнечным светом, а потом посмотрела на часы и потянулась за своей сумкой.
"Люди как люди в большинстве своем, даже убийцы".
Она не стала распаковывать компьютер, а взяла блокнот и ручку и под аккомпанемент булькавшей под причалом воды попыталась окончательно сформулировать мысли, бродившие у нее в голове во время долгой поездки на машине.
Ей требовалось снова привлечь внимание прессы к убийству Жозефины, чтобы полиция возобновила расследование, а прокуратура не осталась в стороне. Кьелль Линдстрём предложил ей два интересных угла зрения: во-первых, данное преступление считалось, по мнению полиции, раскрытым, а во-вторых, как считал прокурор, приговоры в отношении самозваного убийцы Густава Холмеруда являлись судебной ошибкой.
"Ты не можешь оставить меня, что я буду делать без тебя? Анника, черт побери, я же люблю тебя!"
Свен преследовал ее на этом берегу, она провалилась в яму и промочила ноги, вода хлюпала в обуви, когда она бежала через лес. Все эти жалкие мужчины, с диктаторскими замашками, безответственные, трусливые и самонадеянные. Убивают, поскольку женщина не подчиняется, для них характерно катастрофическое мышление. По их глубокому убеждению, они не переживут, если признаются, чему подвергли свою жертву. Они переделывают действительность таким образом, чтобы она устраивала их. И отрицание, отрицание, отрицание…
Анника снова зажмурилась от отраженного от волн солнечного света. Здесь она обычно сидела и писала свой дневник.
"Я иду на ощупь. Слишком темно вокруг".
Благодаря дневнику ее осудили не за умышленное убийство, а за причинение смерти по неосторожности. Издевательства в отношении ее, описанные там, продолжались довольно долго, несколько лет, практически все время, пока существовала связь между ними. Содержание дневника заставило суд принять точку зрения защиты, что она действовала в целях самообороны.