– В случае смерти так и было бы, сэр. И фактически ваш сын был объявлен пропавшим без вести только вчера.
– Вчера? Вы знаете, почему?
Глаза молодого человека сузились, а затем расширились.
– Сэр, я…
– Что такое?
– Документ…
Майкл выпрямился так, что чуть не упал с дивана.
– Что вам известно? Что вы слышали?
– Сэр, пожалуйста…
Майкл встал. Он посмотрел на парня сверху вниз.
– Я участвовал в тихоокеанской войне. Не нужно подбирать слова. Я был на Батаане.
– Я знаю. Вы получили медаль конгресса. Я… честное слово, я уважаю вас, сэр. И после того как вы так самоотверженно воевали, вам приходится…
– Терять сына? Почему, если Майка объявили пропавшим без вести, мне кажется, что вы считаете его погибшим?
Парень сжал челюсти.
– Я скажу вам – вы и лейтенант Сатариано можете быть первыми отцом и сыном, которые получили Почетную медаль конгресса. Его героизм рассматривался в этом свете.
– Вы это слышали?
– Да.
– Что еще вы слышали?
– Я в самом деле не могу…
– А если бы мой сын сидел на вашем месте, сержант, а ваш отец на моем? Майк рассказал бы вашему отцу все, что он хотел знать.
Парень слабо улыбнулся, внезапно став просто человеком, и сказал:
– Вы просто следователь, мистер Сатариано.
– Я сержант, как и ты, сынок. Говори.
Солдат слышал, как его командир говорил с кем-то из Вашингтона. Причиной задержки объявления Майкла Сатариано пропавшим без вести были противоречивые показания свидетелей. После расследования и разбирательства Майку присвоили такой статус.
– Вроде бы один человек на том вертолете, – сказал сержант, – говорит, что видел, как лейтенант Сатариано приставил пистолет к… извините, сэр… к своей голове, когда враги окружили его.
Майкл, расхаживавший по комнате во время разговора, остановился.
– Видел со взлетавшего вертолета?
– Да, сэр.
Майкл вернулся к дивану, сел, откинувшись на спинку, и покачал головой.
– Я не верю в это, сержант.
– Видимо, официально было решено не принимать во внимание это свидетельство, сэр. Ночь была темная, вертолет поднимал пыль…
– Нет. Я имею в виду, что Майк добрый католик. Он бы не покончил жизнь самоубийством.
– О, – парень сглотнул и выпрямился, – это другое дело, мистер Сатариано. Мы должны приводить священника на такие визиты, но я не смог заставить священнослужителя из Рено поехать со мной. И в Кристал-Бей нет ни одного, поэтому прошу меня извинить…
– Были какие-то причины, кроме пыток в плену, которые могли заставить моего сына расстаться с жизнью?
– Я не понимаю, сэр.
– Я хочу сказать, владел ли он какой-то стратегической информацией – приказы о наступлениях, численность войск, дислокация – которая ставила бы под угрозу его товарищей, если бы попала в руки врага?
Солдат сглотнул.
– Я слышал только часть разговора, мистер Сатариано. Это был телефонный разговор, как я уже сказал, и…
– У Майка была такая информация?
Сглотнув еще раз, парень угрюмо кивнул.
И уверенность Майкла, что его сын никогда не совершит самоубийство, покинула его; он мог прекрасно понять мотивы его поступка – и надежду, что судья в другом мире поймет и сжалится, такую естественную для его сына.
Солдат встал навытяжку, хотя фуражка оставалась у него в руках.
– Сэр, я надеюсь, что я не перешел границы, поделившись с вами этой информацией. Документ, который я вам оставляю, содержит надлежащую информацию и представляет отношение армии и государства к статусу вашего сына.
Майкл поднялся и сказал:
– Спасибо вам за откровенность, – и проводил молодого человека к выходу.
Солнце уже село, и голубоватые лампы фонарей ярко светились в ночной темноте – луны не было, звезды в облачном покрове светили, как могли.
Майкл проводил молодого человека к машине. На обочине он положил руку на плечо парня.
– Тяжелая работа.
У солдата в глазах стояли слезы, на миг его лицо озарила взволнованная улыбка.
– Да, сэр. Непросто быть ангелом… Извините, сэр.
– Что вы собирались сказать?
– Ничего, сэр.
Майкл пристально посмотрел солдату в глаза.
– Сержант, вы боитесь, что я рассержусь из-за того что вы мне скажете?
– Нет, сэр!
– Я попытаюсь напасть на вас как безумец?
– Конечно нет.
– Тогда скажите мне – что вы собирались сказать?
Судорожно сглотнув, парень ответил:
– Что… невесело быть ангелом смерти. Так это называют в военкоматах, когда нам навязывают эту работу… ангелы смерти, которые стучат в двери семей погибших солдат.
– Понятно.
Парень, видимо, почувствовав холодность Майкла, выпалил:
– Я не хотел сказать, что мне навязали эту работу, просто, ну, это…
Майкл снова положил руку ему на плечо и сжал его.
– Я просил вас быть откровенным, и вы выполнили мою просьбу. Спасибо.
Они пожали друг другу руки, и солдат уехал. Разве мог этот ребенок знать, что словосочетание "ангел смерти" имело особое значение для Майкла? Что это его отца, боевика из банды Луни, так называли в двадцатых – начале тридцатых годов, из-за мрачного выражения, которое появлялось на его лице, когда он убивал своих жертв? Насильственная смерть и ангельское приятие ее были в крови у Майкла. И у его сына.
Майкл решил не говорить жене и дочери о том, что ему рассказал молодой сержант про сомнения военных в обозначении статуса Майка; это бремя полностью легло на его плечи. Он старался быть сильным и – кроме того случая с женой – не терял самообладания перед Пат и Анной; он заявил, что верит в возвращение Майка, и в первые пять дней он справлялся с этим горем как мог.
Майкл пытался заснуть, зная, что не сможет; потом он ждал,пока Пат провалится в милосердное наркотическое забытье, и уходил в кабинет читать вестерн или детективный роман, ничего откровенно жестокого – в основном Макса Бранда или Агату Кристи. Если отвлечься не получалось, он доставал из кладовки кинопроектор, настраивал его на маленький серебристый экран и шел к полкам выбирать кассету из коллекции.
У него было около тридцати фильмов – "Дилижанс", несколько картин про Лорела и Харди, "Леди в поезде" Хичкока, пара действительно хороших постановок Эбботта и Костелло, "Время свинга" с Фрэдом и Джинджер – эти фильмы он смотрел и любил еще в детстве. Ему никогда не нравились Рой Роджерс и Джин Аутри, поющие ковбои его не забавляли; но у него было несколько старых вестернов с Баком Джонсом и Томом Миксом, которые он пересматривал снова и снова.
Где-то к трем часам ночи он дочитывал книгу или досматривал фильм, испытывая невероятную усталость, а потом принимал горячую ванну, лежал, думал о сыне и плакал минут пятнадцать… Затем, наконец, Майкл возвращался в постель и быстро засыпал.
В последние два дня он по-прежнему следовал этой процедуре, но плакать перестал. Он чувствовал, что приходит в себя.
А Анна все никак не могла выйти из депрессии. И она злилась на отца. Впервые за долгие годы – действительно, впервые – его дочь льнула к матери, стараясь поддержать ее любым доступным ей способом: сама готовила еду, пыталась помочь Патриции мыть посуду (ну, по крайней мере, складывала ее в посудомоечную машину) и даже хотела поучаствовать в стирке (хотя мать так и не воспользовалась ее предложением).
Первые два дня, после того как стало известно о Майке, Анна провела, проливая слезы, обнимая и утешая мать. Она и двух слов не сказала отцу, избегала смотреть ему в глаза, – просто резко отворачивалась при его появлении.
В конце концов, прошлой ночью Майкл постучал в дверь ее спальни, за которой орал "Гобелен" Кэрол Кинг. Это был любимый альбом его дочери, но Анна никогда раньше не слушала его так громко.
– Да? – безразлично крикнула она.
Майкл приоткрыл дверь – имея дочь-подростка, он давно научился не врываться в комнату – и спросил:
– Ничего, если я зайду?
– Давай.
Кэрол Кинг, которая Майклу тоже нравилась, пела "Слишком поздно", но громкость звука заставила его поморщиться.
– Ты не могла бы сделать потише? – спросил он.
Сидя скрестив ноги на украшенном ромашками покрывале, Анна – в розовом топе, ожерелье из ракушек, голубых брюках-клеш и без обуви (ногти на ногах тоже были розовые) – листала журнал "Роллинг Стоун". Мебель была белая, сборная, а бледно-желтые обои скрывались под постерами с изображением певцов (Дженис Джоплин), мюзиклов ("Волосы") и любимых киноактеров (Буч Кэссиди и Сандэнс Кид); в отличие от постеров большинства девочек ее возраста, постеры Анны были в рамках, потому что многие были с автографами.
У Анны были розовые щечки и лицо в форме сердца, как у матери, но глаза у нее были темно-карие, а волосы – ровные, струящиеся по спине – еще более темного, каштанового оттенка. Голову Анны украшала желто-голубая, расшитая бисером бандана. Анна часто пользовалась яркими тенями, и хотя сейчас на ней не было и следа косметики, даже губы были не накрашены, выглядела она потрясающе.
Майкл выдвинул белый стул из-за маленького белого стола, спрятанного между белой дверью в ванную и шкафом, украшенным билетами на концерты, которые они посетили во время поездок в Голливуд, и сел возле дочери.
– Нет домашнего задания? – спросил он, сложив руки.
Анна перевернула страницу журнала, не глядя на него.
– Уже сделала.
– Я думал, ты работаешь над сценарием.
Ей дали роль Марии в "Звуках музыки".
– Уже выучила, – сказала она, снова переворачивая страницу.
– Это мне кажется?
Глаза Анны по-прежнему смотрели вниз.
– Что кажется?
– Твое холодное ко мне отношение.
Она пожала плечами.
– Я хочу, чтобы ты знала: я очень благодарен тебе за то, что ты сделала для матери… за поддержку. Ты всегда много значила для нее, но теперь…
Анна удостоила его долгим холодным взглядом.
– Не изображай из себя Варда Кливера, ладно, пап?
– Ты предпочитаешь Арчи Банкера?
Анна почти улыбнулась, но спохватилась и посмотрела вниз, на фотографию Джейн Фонда на митинге в защиту мира.
– Я предпочитаю уединение.
Он наклонился, прижав руки к груди.
– В чем дело, Анни?
Она стрельнула в него глазами.
– Пожалуйста, не называй меня так. Это детское имя. Я не ребенок.
– Анна, в чем я провинился?
Она снова осуждающе взглянула на него. Внезапно Майк заметил, что в глазах дочери стояли слезы.
– А ты не знаешь?
– Нет, дорогая. Не знаю.
Ее губы скривились.
– Тысделал это. Ты поощрил его.
Теперь он понял.
– Ты винишь меня, – сказал он, – из-за Майка.
– Он боготворил тебя. Тебе стоило только сказать: не едь. Сказать, что ты бы предпочел, чтобы он поехал в Канаду, а не во Вьетнам. Но он хотел что-то доказать тебе, пойти по твоим стопам. Доблестный герой.
– Я никогда не поощрял его. Я просил его не делать этого.
Ноздри Анны раздувались.
– Не мели чепухи! Ты сказал, что гордишься им за это… – она презрительно пожала плечами. – Теперь ты доволен?
Майкл пересел со стула на край кровати.
– Дорогая, это было его решение.
Ее глаза вспыхнули.
– Ты одобряешь эту войну?
– Нет.
– Правильно. Ты и мама всегда были против нее. И все, что мама говорила, оказалось правдой – вспомни эти чертовы документы Пентагона!
– Пожалуйста, не надо.
– Что, мои слова оскорбляют твой слух? – Она наклонилась к нему, насмешливо улыбаясь. – Я курю марихуану? Я вонючая хиппи? Дитя цветов, которое спит со всеми мальчиками в школе?
– Не надо…
– У меня есть друзья, которые нюхают марихуану, папа! А я такая хорошая, такая милая, я такая правильная маленькая дрянь… Я даже играю чертову Марию в "Звуках музыки"!
Потом гнев Анны превратился во что-то другое, ее подбородок задрожал, и она расплакалась.
Она беспомощно протянула руки к отцу, и он обнял ее и погладил, как ребенка, которым она для него и была.
Она плакала целую минуту.
Потом отстранилась, всхлипывая, и отец дал ей салфетку из коробки на тумбочке, и Анна взяла ее со словами:
– О папа, Майк когда-нибудь вернется?
Он не смог соврать ей.
– Я не знаю… я не знаю, дорогая. Поэтому ты должна быть сильной. Ради мамы.
Анна кивнула, высморкалась, взяла еще одну салфетку и вытерла лицо.
– Прости, папа. Прости.
– Я понимаю. Правда.
– Наверно мне… мне надо было сорваться на ком-то.
Он улыбнулся, пожал плечами.
– А я попал под горячую руку.
Она тоже улыбнулась, но улыбка быстро исчезла – вернулся гнев.
– Это нечестно. Война закончилась – закончилась, черт возьми!
Он покачал головой.
– Для нас она никогда не закончится. Особенно для мамы. Поэтому будь рядом с ней. В следующем году… когда ты уедешь в колледж… тебе нужно будет приезжать домой чаще, чем тебе хотелось бы.
– Если Майк… если он никогда не вернется, если его… если его убили – мы об этом узнаем?
– Может быть.
– Но… может, и нет? Мы можем оставаться в неведении всегда?
– Я хотел бы знать ответ на этот вопрос, Анни… извини, Анна.
Она бросилась к нему и сжала в объятиях. Крепко-крепко.
– Называй меня как хочешь, папа. Называй меня как хочешь.
Когда он выходил из комнаты, Анна вполголоса читала сценарий "Звуков музыки", а Кэрол Кинг тихо пела "Тебе нужен друг". В мире отца и дочери все снова было в порядке… насколько это было возможно без Майка.
Был понедельник, когда Майкл снова отправился в "Каль Нева" – он практически не выходил из дома после визита сержанта. Майкл сидел за столом, глядя в окно на зеленые сосны, блестящее озеро и ярко-синее небо, которые совсем не изменились, несмотря на то что мир семьи Сатариано перевернулся вверх тормашками.
Вчера было первое мая, а это значило, что казино скоро снова откроется. Почти весь персонал уже был здесь, не только уборщики, но и повара, и бармены, и… в общем, все. Слух о Майке уже разошелся, и один за другим работники останавливались, чтобы вежливо поговорить с боссом. Многие из них знали Майка, и Майкл был благодарен им за их сочувствие, хотя оно и причиняло боль.
Единственным разочарованием было недавнее увольнение Бобби Дарина, у которого возникли проблемы со здоровьем, кажется; но Кили Смит была готова занять место певца в Звездном зале Синатры, а у нее был большой опыт работы в "Каль Нева".
Красавица Смит даже встречалась с Сэмом Гьянканой, после развода с Луисом Прима, но она· никогда не была продажной девкой, как Филис Макгуайр. Воспоминание о Гьянкане встревожило Майкла, но столкновение с "маленьким человеком" произошло за несколько минут до того, как его вызвали домой из-за сообщения о том, что Майк пропал без вести.
Майкл не забыл и не проигнорировал ситуацию с Гьянканой – он даже принял некоторые меры безопасности здесь и дома, вплоть до того, что забрал два пистолета, принадлежавших сыну и дочери, из стрелкового клуба и принес оружие домой.
Не то чтобы Майкл на самом деле ожидал мести Гьянканы: у Сэма не было власти, раз он пытался ее вернуть, и любая открытая попытка наехать на Майкла, – который подчинялся только лично Тони Аккардо, теперь, когда Пола Рикка не было, – могла иметь серьезные последствия для человека, которого все называли Муни.
Но сейчас, в рабочей обстановке, вдали от недавней трагедий, Майкл подумал: не был ли он слишком самонадеян, не связавшись с Аккардо. Когда-то он работал на так называемого "Большого Тунца", и, хотя личные встречи между ними за последние несколько десятилетий случались не часто, Майкл чувствовал, что некоторое взаимное уважение между ними все же сохранилось.
Если Гьянкана планирует убийство Бешеного Сэма, Аккардо, вероятно, узнает об этом. Но сейчас Майкл был так далек от Синдиката, что просто не знал, к кому обратиться, – он был связан в основном с людьми Рикка, которые уже умерли. Аккардо сейчас почти все время жил в своем шикарном имении в Палм-Спрингс…
И теперешнего босса Чикаго, Аюппа, Майкл едва знал. Но были ли какие-то причины думать, что Гьянкана затевал что-то, кроме попытки успокоить этого сумасшедшего придурка Ди Стефано, пока тот ни о чем не проболтался федералам?
Вот о чем раздумывал Майкл, когда услышал скрежет камня о камень.
Он взглянул направо, на камин, и. увидел, что левая опора сдвинулась с места – всего чуть-чуть, как будто кто-то испытывал ее на прочность…
Он мгновенно выскочил из-за стола, бесшумно ступая в ботинках на каучуковой подошве, подошел к камину и снял со штырей над каминной полкой винтовку, висевшую над грамотой генерала Уэнрайта.
Прижавшись спиной к камину, Майкл стоял, вытянувшись как солдат на "патриотической" почтовой марке…
Вдруг опора отодвинулась, тихо, таинственно взвизгнув, и крупный седовласый мужчина с черными усами, в черном плаще выскочил как черт из табакерки и направил автоматический пистолет двадцать второго калибра с серебристым глушителем на пустой стол.
Когда "гость" ворвался в комнату, Майкл сделал стремительный выпад и, как будто его оружие было оснащено штыком, ткнул дуло винтовки в живот посетителя.
Потенциальный убийца, несмотря на удивление, ухитрился направить пистолет на Майкла, который нажал на курок винтовки: в качестве одной из мер безопасности, которые он принял после визита Гьянканы, он ее зарядил.
Ткань и плоть сыграли роль самодельного глушителя, когда пуля вошла в живот, и звук выстрела прозвучал не громче, чем стук упавшего на пол пистолета, который так и не выстрелил.
Затем Майкл поднял винтовку и быстрым коротким ударом приклада разбил нос мужчины, вогнав кости в мозг и мгновенно убив его, чтобы ни один стон не вырвался у его "гостя" и не привел никого в его кабинет – служащего "Каль Нева" или сообщника этого таинственного незнакомца.
Майкл схватил мужчину за руку и – не дав телу упасть на пол и вымазать ковер кровью и дерьмом (запах подсказал Майклу, что произошло испражнение) – затянул его в проход и оставил лежать там, истекая кровью.
Ненадолго вернувшись в кабинет, Майкл подобрал пистолет с глушителем с пола и замер на минуту, чтобы выяснить, не услышал ли кто-нибудь шум и не идет ли проверить, что произошло. Был уже конец дня, и некоторые работники "Каль Нева" уже ушли. Было тихо.
Майкл отступил в проход. Возможно, еще один его "гость" двигался в темноте. Майкл нащупал выключатель под камином, включил желтую лампу на потолке и потянул за петлю на опоре, закрыв себя в потайном коридоре вместе с мертвым незнакомцем.
С винтовкой в левой руке и пистолетом в правой Майкл пошел по потайному коридору. Вначале, пока он двигался по зданию "Каль Нева", стены были отделаны сосновыми досками, а пол был цементный. Скоро коридор превратился в туннель с кирпичными стенами, ковровым покрытием и желтоватыми лампами на потолке, создающими, как показалось Майклу, атмосферу угольной шахты. Довольно крутой спуск повторял рельеф холма.
Синатра проложил этот подземный туннель, чтобы связать кабинет и любимый домик Муни Гьянканы (номер пятьдесят), как и множество других проходов, включая тот, который вел из раздевалки звезды в Звездном зале к любимому домику Синатры (номер пятьдесят два).