- Послушайте, - говорю я, - а давайте я вас сфотографирую всех вместе, хорошо? - Я подношу свой смартфон к глазу. - Просто на память.
- О-о, мне не нравится разглядывать свои фото, - говорит Деметрио. - Они напоминают мне о том, каким старым и немощным я уже становлюсь.
- Старым, немощным и богатым, - добавляет Денни.
- Да ладно вам! - говорю я. - Встаньте рядом, и я вас разок сфотографирую.
- Нет, вообще-то мне уже пора, - произносит Деметрио. - Возможно, я еще заеду попозже, чтобы пообщаться с вами. Всего хорошего.
Джим Деметрио заскакивает в свой модный спортивный автомобиль и уезжает.
- Спасибо за какао, - говорит Денни. - Пахнет превосходно.
Но что-то другое сейчас пахнет отвратительно.
Я иду обратно по подъездной дороге, чувствуя, как в мою кровь устремился адреналин. Я набираю номер телефона Софи, хотя у них там уже за полночь. Но я сомневаюсь, что она сейчас спит.
- Алло, - отвечает она.
- Софи, - говорю я, тяжело дыша, - мне нужно, чтобы ты очень-очень быстро навела справки об одном человеке.
110
Проходит еще один час. Я всматриваюсь через окно кухни в темноту, но не вижу ничего, кроме звезд, усыпавших небо. Везде тихо и спокойно.
- Что случилось? - слышу я голос Мэри.
Она сидит в гостиной на диване со своим экземпляром записей "сеансов Грэма".
- Ничего не случилось, - отвечаю я.
Однако каким-то непонятным образом я чувствую, что что-то все-таки случилось. Мои органы чувств обострены и фиксируют все - каждое чириканье птицы, каждый шелест листьев, каждое завывание ветра, каждое поскрипывание деревянных конструкций дома.
- Вы не выпили свое какао, - говорит она. - Оно уже остывает.
- У меня вообще-то аллергия на какао, - говорю я ей и улыбаюсь. - Просто не решалась вам об этом сказать.
- Жаль, - говорит она. - Тогда я приготовлю чай.
- Не надо, не беспокойтесь.
- Пустяки. Не забывайте, что я вечно чем-то занятая пчелка.
Мэри вскакивает с дивана и идет в кухню. Она наливает воду в чайник и ставит его на плиту.
- Спасибо, - говорю я. - Возможно, выпить немного чая мне не помешает.
Она сжимает мою руку.
- Вы уверены, что с вами все в порядке? Похоже, вы нервничаете даже больше, чем я.
Я ничего не отвечаю. Она уходит в свою спальню.
Я снова всматриваюсь в окно кухни. Вода в чайнике начинает закипать. Наверное, не стоит нервировать Мэри. Она и так уже вся извелась.
Она возвращается в гостиную и, забравшись на диван и свесив одну ногу на пол, снова берет в руки листки с записями "сеансов Грэма".
- Эти записи - какая-то чушь, - говорит она. - Но я не вижу в них ничего, что показалось бы мне явной ложью, если не считать того, что он похвально отзывается о моей внешности.
Издалека доносится звук, похожий на выстрел. Хлопок в глушителе какого-то автомобиля? В любой другой ситуации я даже не обратила бы на это внимания, но сейчас…
Я осторожно иду к входной двери. В этот момент раздается треньканье, а за ним - скрип металлических колесиков. Кукушка сообщает мне, что уже десять часов вечера, своим кукуканьем заставляя меня дернуться и едва не вызвав у меня сердечный приступ.
- Черт бы их побрал, эти дурацкие часы! - говорю я. - Как вы думаете, кто-нибудь расстроится, если я сорву эту штуковину со стены?
Мэри хихикает:
- А мне нравятся часы с кукушкой. У нас висели такие, когда я была ребенком. От кукушки я получила свое прозвище.
- В самом деле? Прозвище?
Стараясь изо всех сил казаться непринужденной, чтобы не тревожить Мэри, я смотрю поверх ее головы через окно на покрытую гравием площадку для парковки, но там все так, как и должно быть: автомобиль федеральных маршалов стоит на отведенном ему месте, его двигатель тихонько работает на холостых оборотах, фары светят в сторону дома…
Вроде бы все хорошо.
Но тем не менее я подхожу к кухонному окну и пытаюсь выступать в роли часового, хотя снаружи находятся четыре вооруженных охранника, у которых есть доступ к камерам видеонаблюдения и от которых гораздо больше толку, чем от меня. Я возвращаюсь в гостиную.
- Всего лишь дурацкое прозвище, - говорит Мэри. - Вы помните песенку "Кукарача"?
- Что? - спрашиваю я, резко поворачивая голову.
Снова посмотрев поверх ее головы через окно, я осознаю, что что-то произошло. В свете плафона в автомобиле федеральных маршалов видно, что Мак-Клауд сидит за рулем абсолютно неподвижно, положив голову на руль. Его напарник, прислонив голову к стеклу на пассажирской дверце, тоже сидит абсолютно неподвижно.
И какой-то мужчина бежит от покрытой гравием площадки к дому.
- Беги, Мэри, беги! - кричу я, видя, как в маленьком окошке во входной двери появляется лицо Джима Деметрио, заглядывающего одним глазом внутрь.
111
Мэри резко пригибается и затем скатывается с дивана на пол. Джим Деметрио начинает стучать во входную дверь.
- Это он, Мэри, это он! - Я показываю Мэри жестом, чтобы она бежала ко мне, но она ползет по полу вдоль дивана в сторону входной двери - ползет так, как будто над ней летят пули и она старается, чтобы они в нее не попали.
- Мэри, он идет сюда! - кричу я. - Это он!
Я подавляю в себе инстинктивное желание броситься наутек, потому что не могу оставить с ним Мэри один на один. Я открываю ящики кухонного шкафа, пытаясь найти какой-нибудь нож, и вдруг слышу, как в замке поворачивается ключ.
"У него есть ключ. Ведь это его дом", - думаю я.
А еще мне вспоминается последняя фраза в записях "сеансов Грэма": "Обещаю тебе, что вскоре мы встретимся снова".
Дверь распахивается. Деметрио смотрит на меня.
- Эмми, а где…
Мэри выскакивает из-за двери. Деметрио, видимо, замечает ее боковым зрением, но, прежде чем он успевает повернуться, Мэри вонзает ему в горло что-то острое. Из раны тут же начинает течь кровь. Деметрио с ошеломленным видом делает шаг назад и валится на дверь, а затем сползает на пол.
Мэри отскакивает от него с такой поспешностью, как будто он излучает радиацию.
Я подхожу к нему и пытаюсь понять, дышит ли он. В моей крови уже бурлит адреналин. Меня трясет. Я все же умудряюсь вытащить свой мобильный из кармана, но не удерживаю его, и он шлепается на пол.
Глаза Деметрио становятся безжизненными. Он лежит на полу, и его голова неестественно повернута в сторону. Кровь продолжает течь из его горла по мере того, как его сердце совершает свои последние сокращения, еще не получив сигнала о том, что ему уже следует остановиться.
Мэри смотрит на меня. Ее грудь вздымается и опадает, как будто это какое-то животное, живущее своей собственной жизнью.
- Вы знаете, как… как его зовут? - спрашивает она.
- Дж… Джим, - говорю я, с трудом находя в себе силы что-то сказать. - Джим Деметрио. Ему принадлежит этот дом. Бывший сотрудник ФБР. Он из Питтсбурга.
Она оглядывается на него.
- Черт возьми! - восклицает она. - Вы мне о нем ничего не говорили.
Тяжело дыша, я упираюсь ладонями в колени. Мой телефон, валяющийся на полу, издает звуковой сигнал: это пришло текстовое сообщение от Софи. Я молча его читаю:
С Джимом Деметрио все чисто. Находился за границей бо́льшую часть сентября. Выполнял там какую-то работу в сфере обеспечения безопасности. В тот день, когда были взрывы в Детройте, покупал себе в Питтсбурге автомобиль "порше". Не может быть нашим субъектом.
Получается, что Джим Деметрио - это вовсе не наш убийца?.. Что же тогда только что произошло?
Я поднимаю взгляд на Мэри. Она внимательно разглядывает Деметрио - похоже, хочет убедиться, что он и в самом деле мертв.
- Нам нужно пойти посмотреть, что там с агентами, - говорю я. - Возможно, они все еще…
- Нет. - Мэри качает головой, поворачивается и преграждает мне путь к входной двери. Она вдруг становится очень спокойной и такой уверенной, какой я ее еще никогда не видела. - Нет, нет, Эмми. Этого мы делать не будем.
После этих ее слов я сначала чувствую себя запутавшейся, ошеломленной, оцепенелой и сбитой с толку.
А затем моя кровь холодеет.
Мэри пристально смотрит на меня. Мое лицо сейчас отнюдь не такое бесстрастное, как у игрока в покер. Оно у меня никогда таким не было. Поэтому она наверняка заметила изменения его выражения по мере того, как в моем мозгу проносятся, словно метеоры, все те моменты и обстоятельства, на которые я раньше не обращала должного внимания. Мне припоминается то свидетельство о рождении, на которое я наткнулась, когда мы еще только начали искать Мэри Лэйни, и в котором был такой же год рождения, как у Мэри, и место рождения было таким же, а вот имя - другим: не Мэри, а Марти. Мне также приходит в голову, что удары бейсбольной битой по ее лицу могли - и должны были - вызвать гораздо бо́льшие телесные повреждения. А еще мне вспоминается история, которую она начала рассказывать про песенку "Кукарача".
- Ложь - это ты, - произношу я. - Ложью в этих записях… была ты.
Она внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Ее дыхание постепенно становится ровным. Притворяться теперь уже нет смысла.
- Тебе следовало выпить какао, - говорит она. - Так было бы лучше.
112
"Беги, Эмми! Беги! Это твой единственный шанс".
Но бежать мне некуда. Она преградила мне путь к входной двери, а также стоит ближе, чем я, к выходу на террасу. Кроме того, я потратила почти год на то, чтобы найти человека, убившего мою сестру. И вот я его нашла, а потому никуда убегать не буду.
- Ты так и не закончила свой рассказ о часах с кукушкой, - говорю я. - Ты была маленьким ребенком и танцевала под песенку "Кукарача"?
Она пожимает плечами, но ничего не отвечает. Ее перебинтованное лицо и белая рубашка забрызганы кровью. В руке у бедра она держит свое оружие - похоже, скальпель, который она, наверное, украла в больнице.
- Давай я закончу его за тебя, - говорю я. - Твой отец хотел дать тебе то прозвище. Но ты не могла его произнести. Поэтому ты говорила, что ты его маленькая кукушечка. Я правильно изложила?
Я знаю, что правильно. По крайней мере, именно так рассказала мне эту историю Гретхен Свэнсон, когда я, сидя в ее кухне, вдруг заметила фарфоровую фигурку в виде таракана. Единственная разница заключалась в том, что в ее рассказе фигурировала ее дочь, которую она незадолго до этого похоронила.
- Джоэль Свэнсон, - произносит Мэри. - Хорошая девушка. Очень доверчивая.
Я достаю из кармана брелок с красной кнопкой и нажимаю на нее, подавая сигнал тревоги.
- Твои друзья там, снаружи, его не услышат, - усмехается Мэри. - Они сейчас сладко спят и проснутся нескоро.
- А может, этот сигнал дойдет до тех, кого ты не усыпила снотворным, - говорю я. - Может, он дойдет до агента Букмена. Или до местной полиции.
Я с силой нажимаю на кнопку второй раз.
- Может, он и дошел бы, - говорит Мэри, - если бы в этой штучке имелись батарейки.
Я снова смотрю на брелок и снова нажимаю на красную кнопку, но при этом уже замечаю, что маленький красный световой индикатор не загорается в знак того, что устройство сработало. У меня мелькает мысль, что это устройство тоже стало жертвой Мэри и что теперь оно мертво.
- Когда ты принимала душ… - поясняет она.
Я начинаю лихорадочно размышлять над тем, что в такой ситуации можно предпринять. Мэри предусмотрела все. Она придумала эти свои "сеансы Грэма" на тот случай, если мы каким-то образом выйдем на ее след, и рассчитывала сделать "Грэма" козлом отпущения. И ту последнюю строчку "Обещаю тебе, что вскоре мы встретимся снова" она написала, прекрасно понимая, что ей удастся улизнуть, и нам не останется ничего другого, кроме как полагать, что это пророчество сбылось. Она также поступила очень умно, настояв на том, чтобы я поехала вместе с ней в Орегон: это позволяло ей быть в курсе всего того, что происходило в рамках нашего расследования.
- Ты можешь меня убить, но тогда тебе уже точно не улизнуть. С тебя наконец-то сорвана маска.
- Неужели? - усмехается она.
Мэри делает еще один шаг по направлению ко мне. Сейчас она похожа на хищника, подбирающегося к своей добыче. Ее колени слегка согнуты, и она готова моментально отреагировать на любые мои действия. Она находится в четырех больших шагах от меня - не более того.
- Да, мне пришлось перестать ходить на футбольные матчи, что стало для меня тяжелым ударом. Ведь я обожаю смотреть футбол на стадионе, а не по телевизору. А вообще я просто исчезну. Неужели тебе непонятно? Этот убийца нашел меня и похитил, - говорит она притворно-невинным тоном. - Я все еще жертва.
Она права. Теперь мне все понятно. Она заберет у спящих агентов планшеты, а вместе с ними и видеозаписи с камер видеонаблюдения. А еще она, возможно, прольет в доме немного своей крови, чтобы было похоже на то, что она отчаянно сопротивлялась похищавшему ее убийце. Почему бы нет? Если она, чтобы одурачить нас, смогла избить саму себя бейсбольной битой, то надрезать себе палец и пролить на пол немного своей крови - это для нее пара пустяков. И тогда она будет всего лишь Мэри Лэйни, которую похитил наш неизвестный убийца.
- И что потом? - спрашиваю я. - Ты начнешь новую жизнь? Позаимствуешь для нее те особенности людей и те случаи из жизни твоих жертв, которые они тебе рассказали, - а точнее, которые ты заставила их рассказать, когда их истязала? Ведь все твои рассказы якобы о самой себе взяты из жизни других людей, не так ли? И как твой папа жужжал тебе - "ж-ж-ж-ж-ж". И историю с белым плюшевым медвежонком, которого ты якобы забыла в супермаркете. И рассказ про песенку "Кукарача", который ты услышала от Джоэль Свэнсон. А у Марты? - вскрикиваю я, и из моего рта вылетают брызги слюны. - А у моей сестры? Что ты возьмешь из ее жизни?
Мэри делает еще один шаг по направлению ко мне.
- Из ее жизни я возьму тебя, Эмми, - говорит она.
А затем она улыбается.
Мое положение безнадежно, но раз уж мне нечего терять, я предпринимаю отчаянную попытку спастись: я резко разворачиваюсь и бросаюсь к двери, ведущей на террасу, ударяюсь о нее всем телом, хватаюсь за ручку и…
И в тот же самый миг я чувствую горячий укол скальпеля, который вонзается в кожу между моими ребрами, входит в плоть и тут же выходит из нее. Затем Мэри хватает меня за волосы, и я, откинувшись назад, падаю на пол кухни. Я прижимаю ладонь к ране. Из нее струится горячая кровь, и боль отдается оглушающим эхом в моей голове.
Мэри медленно приближается ко мне, беспомощно лежащей на полу. Она играет скальпелем, который держит в руке. Слева от нее - и, соответственно, справа от меня - раздается свист. Это вскипела вода в чайнике, поставленном на плиту.
- О-о, прекрасно! - говорит она. - Кипяток готов.
113
Мэри наблюдает за мной, держа в одной руке чайник с кипятком, а в другой - скальпель. На ее лице - уродливое выражение, представляющее собой что-то среднее между оскалом и ухмылкой.
Я тихонько отползаю назад по полу кухни. Я в западне. Я не смогу одолеть ее. Она сильнее меня физически, и у нее есть скальпель и чайник с кипятком. Что есть у меня - так это только моя голова, внутри которой сейчас мелькают фотографии тела моей сестры, фотографии аутопсии, фотографии жертв, с которых снимали скальпы и которых резали ножом, обливали кипятком, подвергали невыносимым пыткам и сжигали. Собирая еще оставшиеся у меня силы, я зажимаю ладонью рану от скальпеля, и между моими пальцами сочится кровь.
- Марти, - говорю я дрожащим голосом. - Ты… Марти.
- А-а, ты видела свидетельство о рождении? Мне было интересно, доберетесь ли вы до него. Да, мой папочка хотел, чтобы у него был сын. Но вместо сына родилась я. Однако это его не остановило, не так ли?
Мэри наклоняет чайник, и струя очень горячей воды льется мне на бедро. Моя нога дергается, и я вскрикиваю от боли. От моей ноги поднимается пар.
- Не двигайся, - приказывает она.
Я снова пытаюсь отползти назад. Мэри с силой наступает на мою ступню и, поворачивая свою ногу, ломает мне лодыжку с ужасным хрустом. Я невольно протягиваю руку туда, где мне больно. Кипяток тут же обжигает мне руку, плечо, шею…
- Я сказала тебе: не двигайся!
"Используй свою голову, Эмми. Должен же быть какой-то выход".
- Значит, ты… убиваешь людей… из-за того, что твой папочка сделал тебя… мальчиком?
На этот раз кипяток обжигает мне грудь, впитываясь в рубашку. Я вскрикиваю так громко, что даже не узнаю своего голоса.
- Так вот что ты думаешь, да? Ты думаешь, что смысл в том, чтобы убивать людей? Ты, великая Эмили Докери, блестящий аналитик ФБР, так и не смогла понять, что мне нужно?
Она садится на меня. Ее колени придавливают мои руки. Она наклоняется надо мной, одной рукой хватает меня за волосы и прижимает мою голову к полу. Затем, ухмыляясь, водит скальпелем над моим лицом.
"Используй свою голову, Эмми. Придумай что-нибудь".
- Тебе нужно, чтобы обычные, нормальные люди… чувствовали…
- Эти людишки живут своей спокойной, обеспеченной жизнью, чувствуя себя в безопасности, не ведая, что такое настоящая боль, - говорит она. - Но живут они так только до тех пор, пока не встретят меня.
Она делает первый надрез на коже моей головы как раз по линии волос справа налево. Скальпель разрезает кожу и царапает кость. Я кричу с такой силой, на какую только способны сейчас мои легкие, и пытаюсь дергать ногами. У меня перед глазами то появляются, то исчезают маленькие яркие пятнышки - как будто где-то вдалеке загораются и гаснут фонарики. Я уже совсем не узнаю свой голос. Мне кажется, что это кричу не я, а пронзительно вопит где-то вдалеке какое-то животное…
"Используй свою голову, Эмми. Это твой единственный шанс".
Скальпель останавливается возле моего уха. Я пытаюсь пошевелить головой, но Мэри держит меня очень крепко. Мои силы тают, руки немеют под тяжестью ее тела, а от моих ног нет никакого толка. Из раны между ребрами по-прежнему течет кровь.
- Неплохо, - говорит Мэри, явно довольная собой. - Обычно я использую "Тазер", приспособления, ограничивающие движения, раствор нашатырного спирта и полный комплект хирургических инструментов, но, знаешь ли, это все так себе, нечто посредственное. Иногда художники создают свои самые лучшие произведения в стесненных обстоятельствах. Ты станешь моим шедевром, Эмми.
"Сделай так, чтобы это прекратилось… Сделай так, чтобы это прекратилось… Придумай что-нибудь…"