- Сразу видно, что человек разбирается в машинах, - грузин многозначительно поднял палец. - Тридцать тысяч километров. Есть люди, которые сбрасывают километраж, но я не из таких. Мыл и полировал каждую неделю. Посмотри, какие "дворники"! - достал он их из пакета.
- И дворники ничего.
- Совсем новая. Сам видишь. - Он заслонил спиной Аркадия и написал карандашом на пакете: "15.000".
Аркадий сел в машину и оказался почти на полу - сиденье было вконец истерто. Пластмассовая баранка вся в мелких трещинах, как бивень с кладбища слонов. Он повернул ключ зажигания и в зеркало заднего обзора посмотрел на шлейф черного дыма.
- Ничего, - он вылез из машины. В конце концов, сиденье можно перетянуть, а мотор подремонтировать, зато кузов был в прекрасном состоянии.
- Я знал, что ты так скажешь. Покупаешь?
- А где Голодкин?
- Голодкин, Голодкин, - ломал голову грузин. - Что это такое - человек, машина? - Он никогда не слыхал такого имени… пока следователь не предъявил удостоверение, все еще держа ключи от зажигания. - Ах, тот самый Голодкин! Тот самый негодяй! Он только что уехал.
- Куда? - поинтересовался Аркадий.
- В "Мелодию". Когда вы его найдете, скажите ему, что честные люди, как я, платят комиссионные государству, а не такой шпане, как он. А вообще, уважаемый товарищ, руководящим работникам я могу сделать скидку…
* * *
Проспект Калинина был застроен пятиэтажными прямоугольниками из бетона и стекла вперемежку с 25-этажными зданиями, тоже из бетона и стекла. Копии проспекта Калинина можно было увидеть в любом новом городе, но ни один не был так величествен, как их московский прототип. Над пешеходными туннелями мчались восемь рядов машин. Аркадий и Паша сидели за столиком кафе на открытом воздухе напротив узкого высотного здания, в котором помещался магазин грампластинок "Мелодия".
- Летом здесь веселее, - заметил Паша, дрожа над кофейным пломбиром с клубничным сиропом.
На другой стороне проспекта появилась и свернула в переулок ярко-красная "тойота". Минуту спустя Федор Голодкин в шикарном пальто, каракулевой шапке, ковбойских сапогах и джинсах не спеша вошел в магазин. Следователь и Паша тем временем поднимались из туннеля.
Сквозь витрину "Мелодии" они видели, что Голодкин не стал подниматься на второй этаж, в отдел классической музыки. Паша остался в дверях, а Аркадий прошел в магазин мимо подростков, дергающихся под рок-н-ролл. В глубине зала, между стеллажами, Аркадий увидел, как рука в перчатке перебирает альбомы с речами политических деятелей. Подойдя поближе, он мельком взглянул на модную прическу из рыжеватых волос, опухшее лицо со шрамом у рта. Из угла выходил продавец, убирая в карман деньги.
- "Речь Л.И.Брежнева на Двадцать четвертом съезде партии", - прочел вслух Аркадий, подходя к Голодкину.
- Отвали, - Голодкин толкнул Аркадия локтем, но тот завернул ему руку назад, так что Голодкин головой достал до своих сапог. Из конверта к ногам Аркадия выкатились три пластинки. "Кисс", "Роллинг стоунз", "Пойнтер систерс".
- Веселый съезд, - заметил Аркадий.
* * *
Голодкин тупо глядел из-под красных набрякших век. Ни модная прическа, ни отлично пошитый костюм не мешали Аркадию избавиться от впечатления, будто перед ним извивающийся на крючке угорь. Заполучив Голодкина в прокуратуру на Новокузнецкой, Аркадий поймал его сразу на несколько крючков. Во-первых, Голодкин на законном основании находился в полном распоряжении Аркадия. До окончания следствия ему нельзя было пригласить адвоката. Во-вторых, в течение сорока восьми часов Аркадий даже не был обязан ставить в известность прокурора о задержании Голодкина. К тому же, доставив Голодкина туда, где работал и Чучин, он тем самым наводил того на мысль, что либо старший следователь по особым делам поставил крест на своем главном осведомителе, либо самому Чучину что-то грозит.
- Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, - возражал Голодкин, когда Аркадий вел его в комнату для допросов на первом этаже. - Здесь какая-то ошибка.
- Спокойнее, Федор, - Аркадий удобно устроился по другую сторону стола. Подвинул арестованному штампованную жестяную пепельницу. - Курите.
Голодкин открыл пачку "Уинстона" и широким жестом предложил собеседнику.
- Лично я предпочитаю советские, - любезно отказался Аркадий.
- Вам самим станет смешно, когда увидите, что все произошедшее - ошибка, - убеждал Голодкин.
В комнату вошел Паша со стопкой папок.
- Мое дело? - полюбопытствовал Голодкин. - Теперь-то вы увидите, что я ваш. Я уже давно с вами сотрудничаю.
- А грампластинки? - спросил Аркадий.
- Хорошо. Расскажу все как на духу. Операция с грампластинками задумана с целью проникнуть в сеть заговорщиков в рядах интеллигенции.
Аркадий постучал пальцами по столу. Паша достал бланк обвинительного заключения.
- Спросите любого, вам скажут, - продолжал Голодкин.
- Гражданин Федор Голодкин, проживающий по улице Серафимова, 2, город Москва, - начал читать Паша, - вы обвиняетесь в том, что препятствовали женщинам принимать участие в государственной и общественной деятельности, подстрекали несовершеннолетних к совершению преступлений.
Неплохое определение сутенерства: тянуло на четыре года. Голодкин откинул волосы назад и свирепо посмотрел на следователя.
- Возмутительно!
- Подождите, - остановил его Аркадий.
- Вы обвиняетесь, - продолжал Паша, - в незаконном получении комиссионных за перепродажу личных автомобилей, в эксплуатации людей при перепродаже жилплощади, в продаже с целью наживы предметов религиозного культа.
- Все это вполне объяснимо, - обратился Голодкин к Аркадию.
- Вы обвиняетесь в том, что ведете паразитический образ жизни, - продолжал читать Паша. На этот раз угорь завертелся. Указ против тунеядства первоначально имел в виду цыган, но потом с широким прицелом был распространен на диссидентов и всякого рода спекулянтов. Наказание - как минимум поселение где-нибудь в деревянной халупе ближе к Монголии, нежели к Москве.
Лицо Голодкина скривилось в короткой злой усмешке.
- Я все отрицаю.
- Гражданин Голодкин, - напомнил ему Аркадий, - вам известно о наказании за отказ помогать официальному расследованию. Судя по вашим словам, вы знакомы с нашими порядками.
- Я говорил… - он остановился, чтобы снова закурить "Уинстон", и сквозь клубы дыма смерил взглядом груду бумаг. Только Чучин мог дать им столько документов. Чучин! - Я работал на… - тут он снова запнулся, несмотря на поощряющий взгляд Аркадия. Подставлять другого старшего следователя было равносильно самоубийству. - Что бы я…
- Я вас слушаю.
- Что бы я ни делал, а я могу сказать, что делал все возможное, было в интересах вашего учреждения.
- Врешь! - взорвался Паша. - За это надо по морде.
- Только чтобы войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, - стоял на своем Голодкин.
- И убивал ради этого? - замахнулся Паша.
- Убивал? - глаза Голодкина округлились.
Паша через стол бросился на Голодкина, стараясь схватить его за горло. Аркадий плечом оттолкнул коллегу. Лицо Паши побагровело от ярости. Иногда Аркадию очень нравилось работать с ним.
- Не знаю ни о каком убийстве, - прохрипел Голодкин.
- Что тут возиться с допросом? - сказал Паша, оборачиваясь к Аркадию. - Врет он все, не видно, что ли?
- Имею же я право говорить, - заявил Голодкин, обращаясь к Аркадию.
- Он прав, - сказал Паше Аркадий. - Раз он говорит и если говорит правду, нельзя сказать, что он не хочет помогать следствию. Итак, гражданин Голодкин, - он включил магнитофон, - для начала чистосердечно и обстоятельно расскажите о том, как вы попирали права женщин.
Голодкин начал было говорить, что действительно предлагал женщин, вполне, на его взгляд, взрослых, некоторым проверенным лицам. Но только в качестве личной услуги.
- Конкретно, - потребовал Паша. - Кому, кого, где, когда и за какие деньги?
Аркадий почти не слушал, углубившись в чтение материалов из Усть-Кута, которые Голодкин принял за свое досье. По сравнению с грязными делишками, о которых хвастливо рассказывал Голодкин, сведения, полученные от Якутского, тянули на хороший роман Дюма.
Константин Бородин, по прозвищу Костя-Бандит, оставшись сиротой, учился на плотника в иркутском профтехучилище и работал на восстановлении Знаменского монастыря. Вскоре он убежал из училища и добывал песца, кочуя с якутами у Полярного круга. Впервые Костя попал в поле зрения милиции, когда его артель попалась на незаконном мытье золота на приисках Алдана в бассейне Лены. Ему еще не было и двадцати, когда его разыскивали за кражу билетов Аэрофлота, злостное хулиганство, продажу радиодеталей юнцам, чьи "пиратские" станции создавали помехи работе государственных радиостанций, а также за почти забытый в наше время разбой на большой дороге. Каждый раз он скрывался в сибирской тайге, где найти его были бессильны даже вертолетные патрули Якутского. Единственный мало-мальски свежий снимок Кости нашли в сибирской газете "Красное знамя" полуторагодовой давности, когда он случайно оказался в кадре.
- Если по правде, - внушал Голодкин Паше, - им же самим хочется подцепить иностранца. Шикарные гостиницы, вкусная еда, чистые простыни - будто они сами путешествуют.
На отпечатанном с газеты крупнозернистом снимке были изображены десятка три неизвестных людей, выходящих из ничем не примечательного здания. На заднем плане обведено кружком лицо застигнутого снимком врасплох, но уже овладевшего собой парня с дерзким взглядом. Широкоскулое, нагло-красивое. Есть еще бандиты на земле.
Сибирь составляет большую часть России. Русский язык вместил в себя только два монгольских слова - "тайга" и "тундра", и эти два слова рисовали мир бескрайних лесов и лишенных растительности пустошей. Даже вертолетчики не смогли отыскать там Костю. Мог ли такой человек погибнуть в Парке Горького?
- Случайно не слыхали, - спросил Аркадий Голодкина, - не продает ли кто в городе золотишко? Может быть, кто из Сибири?
- Золотом не занимаюсь, слишком опасно. Мы-то с вами знаем, что установлена премия - ваши ребята могут оставить себе два процента золота, изъятого при обыске. Нет, я не идиот. В любом случае золото идет не из Сибири. Моряки привозят, из Индии, Гонконга. Москва не такой уж большой рынок для золота. Кому нужно золото или камешки, имеют дело с евреями в Одессе или с грузинами и армянами. А это народ не высшего сорта. Надеюсь, вы не считаете, что я когда-нибудь имел с ними дела?
Кожа, волосы и одежда Голодкина пропахли американским табаком, заграничным одеколоном и русским потом.
- Вообще-то говоря, я делаю полезное дело. Я специализируюсь на иконах. Скажем, еду за сто, а то и за двести, километров от Москвы, в глушь, являюсь в деревушку, отыскиваю стариков и иду с бутылкой. Представляете, они еще пытаются прожить на пенсию. Вы меня извините, но пенсия - это несерьезно. Если я плачу двадцатку за какую-то икону, которая пылилась где-то полсотни лет, то я же делаю им одолжение. Старухи, бывает, скорее помрут с голоду, чем расстанутся со своими иконами, а со стариками можно договориться. Потом я возвращаюсь в Москву и сбываю товар.
- Каким образом? - спросил Аркадий.
- Покупателей поставляют водители такси и гиды "Интуриста". Можно и прямо на улице - я и сам могу разглядеть настоящего покупателя. Особенно падки на иконы шведы или американцы из Калифорнии. У меня преимущество - говорю по-английски. Американцы за икону отвалят любые деньги. Полтинник за икону, которой место на помойке, на которой не разберешь, где перед, а где изнанка. А если что-нибудь побольше да понарядней, то и на тысчонку потянет. Да не в рублях, а в долларах. В долларах или, что одно и то же, в сертификатах. Во что обходится вам бутылка приличной водки? Тринадцать рублей? А на сертификаты я покупаю бутылку за трояк. Вы одну, а я четыре. Если мне нужно починить телевизор, привести в порядок машину или еще что-нибудь, неужели вы думаете, я буду платить рублями? Рубли для сосунков. Даю несколько бутылок и получаю друга на всю жизнь. Рубли, знаете ли, это бумага, а настоящие деньги - водка.
- Ты что, подкупить нас хочешь? - негодующе воскликнул Паша.
- Нет, нет, что вы. Я только хотел сказать, что иностранцы, которым я продаю иконы, - контрабандисты, а я помогал официальному следствию.
- Вы сбываете их и русским гражданам, - заметил Аркадий.
- Только диссидентам, - возразил Голодкин.
* * *
В донесении Якутского далее сообщалось, что во время кампании 1949 года против еврейских "космополитов" один из минских раввинов Соломон Давидов, вдовец, был выслан в Иркутск. Год назад, после смерти Давидова, его единственная дочь Валерия бросила учебу в художественном училище и устроилась сортировщицей в иркутский Дом пушнины. К донесению были приложены две фотографии. На одной изображена девушка на прогулке - глаза сияют, одета в теплую шерстяную куртку, на голове меховая шапка, на ногах валенки. Другая фотография, из "Красного знамени", сопровождалась подписью: "Миловидная сортировщица В.Давидова демонстрирует восхищенным забурежным коммерсантам шкурку баргузинского соболя, оцениваемую на мировом рынке в 1000 рублей". Несмотря на грубую спецовку, девушка действительно была прелестна. В первом ряду среди восхищенных бизнесменов стоял, оглаживая шкурку, мистер Джон Осборн.
Аркадий вернулся к снимку Кости Бородина. Взгляд выделил в стороне от очерченного кружком бандита группу примерно из двадцати русских и якутов, окруживших небольшую группу европейцев и японцев. И снова он разглядел Осборна.
Тем временем Голодкин принялся объяснять, как грузины завладели рынком подержанных автомашин.
- Небось во рту пересохло? - спросил Пашу Аркадий.
- Еще бы! От такого вранья, - ответил Паша.
Окна запотели. Голодкин переводил взгляд с одного на другого.
- Пошли, все равно обед, - Аркадий взял под мышку папки и пленки и направился к двери. Паша за ним.
- А я? - спросил вдогонку Голодкин.
- Вам полезней посидеть, разве не так? - бросил Аркадий, - а потом, куда вам теперь идти?
Они ушли. Минуту спустя Аркадий открыл дверь и бросил Голодкину бутылку водки, которую тот поймал на грудь.
- Подумайте как следует об убийстве, Федор, - посоветовал Аркадий и захлопнул дверь, оставив сбитого с толку Голодкина.
Дождем смыло остатки снега. Через улицу у пивного ларька рядом со станцией метро выстроилась очередь. "Сразу видно, что весна," - заметил Паша. Они с Аркадием купили с лотка бутербродов с ветчиной и встали в очередь. Голодкин смотрел на них, протерев запотевшее стекло.
- Он скажет себе, что не такой дурак, чтобы пить, но потом хорошенько подумает и решит, что у него все в порядке и он заслуживает того, чтобы выпить. К тому же, если уж у тебя во рту пересохло, представь, каково ему.
- Ну и хитрец же ты, - облизал пересохшие губы Паша.
- Как бы мне с этой хитростью не вылететь с работы, - заметил Аркадий.
Так или иначе, он был взбудоражен. Представить только, американец Осборн мог неожиданно встретить сибирского бандита и его возлюбленную. Бандит мог прилететь в Москву по украденному билету. Поразительно!
Паша взял две большие, по сорок четыре копейки, кружки золотистого теплого пенистого пива. На углу становилось оживленнее, все больше мужчин в пальто скапливалось у ларька, был бы повод собраться. Вокруг Новокузнецкой не было больших площадей и высоких зданий, на которых развевались бы знамена. Здесь царила атмосфера небольшого городка. В западном направлении мэр и его планировщики, перепахав арбатские переулки, прорубили проспект Калинина. На очереди был Кировский район к востоку от Кремля. Здесь собирались пробивать новый проспект в три раза длиннее проспекта Калинина. А Новокузнецкая с окружающими ее переулками и небольшими магазинчиками оставалась местом, куда раньше всего приходила весна. Люди с кружками пива в руках приветствовали друг друга, будто всю зиму не виделись. В такие моменты Аркадий чувствовал всю неуместность таких типов, как Голодкин.
Перерыв кончился. Паша отправился в Министерство иностранных дел за сведениями о передвижениях Осборна и Унманна и в Министерство торговли за снимками из иркутского Дома пушнины. Аркадий вернулся заканчивать с Голодкиным.
* * *
- Уверен, для вас не секрет, что я и сам участвовал в допросах, так сказать, по другую сторону стола. Думаю, что мы с вами можем говорить откровенно. Могу обещать, что с вами я буду так же охотно сотрудничать в качестве свидетеля, как и с другими. Так вот, те дела, о которых мы говорили утром…
- Это мелочи, Федор, - бросил Аркадий.
Лицо Голодкина вспыхнуло от волнения. На полу стояла наполовину пустая бутылка.
- Бывает, что приговоры не соответствуют тяжести преступления, - добавил Аркадий, - особенно для таких граждан, как вы, пользующихся, так сказать, особым статусом.
- Мне думается, нам нужно все обговорить, пока нет вашего напарника, - кивнул Голодкин.
Аркадий поставил на магнитофон свежую ленту, угостил сигаретой Голодкина и закурил сам.
- Федор, я намерен рассказать вам кое-что и показать кое-какие снимки. После этого я хочу, чтобы вы ответили на некоторые вопросы. Возможно, они покажутся вам абсолютно нелепыми, но я прошу проявить терпение и быть внимательным. Договорились?
- Начинайте!
- Благодарю, - сказал Аркадий. У него появилось ощущение, будто он начинает погружение на большую глубину. Такое ощущение появлялось у него всякий раз, когда приходилось вести разговор на основании одних догадок. - Итак, установлено, что вы сбываете иконы туристам, зачастую американцам. Мы располагаем доказательствами, что вы пытались продать иконы находящемуся ныне в Москве зарубежному гостю, которого зовут Джон Осборн. Вы разговаривали с ним по телефону в прошлом году, а также несколько дней назад. Сделка не состоялась, потому что Осборн решил купить у другого поставщика. Вы человек деловой, но и вам прежде случалось упускать выгодные сделки. Скажите, почему на этот раз вы так рассердились? (Голодкин озадаченно посмотрел на следователя.) А трупы в Парке Горького, Федор? Только не говорите мне, что вы впервые о них слышите.
- Какие трупы? - Голодкин был абсолютно спокоен.
- Мужчины по имени Константин Бородин и молодой женщины по имени Валерия Давидова. Они из Сибири.
- Первый раз слышу, - сочувственно ответил Голодкин.
- Разумеется, вы знали их не под этими именами. Но дело в том, что они перебили вам сделку, вас видели, когда вы с ними ссорились, а несколько дней спустя их убили.
- Что я могу сказать? - Голодкин пожал плечами. - Как вы и предупреждали, это абсолютная нелепость. Вы сказали, что у вас есть снимки.
- Спасибо, что напомнили. Вот они, снимки жертв.
Аркадий разложил на столе снимки Бородина и Валерии Давидовой, сортирующей пушнину. Он заметил, как заметался взгляд Голодкина - с девушки на Осборна, с бандита на Осборна в толпе, на Аркадия и снова на снимки.
- Кажется, вы, Федор, начинаете понимать, что к чему.