- Ты бы уже мог быть генералом. Вон, парень Говорова командует всем Московским военным округом. С моей-то фамилией ты бы продвигался еще быстрее. Конечно, я знал, что для командования бронетанковыми войсками у тебя кишка тонка, но уж в разведке мог бы быть одной из больших шишек.
- А как насчет Менделя?
- Но тебе этого не дано. То ли семя плохое, то ли еще что, не знаю.
- Мендель стрелял в немцев?
- Тебя здесь не было десять лет, а ты расспрашиваешь о каком-то трусе, который давно в могиле.
На рубашку генерала свалился пепел. Аркадий наклонился и погасил огонек.
- Собак не стало, - сердито продолжал генерал. - Они бегали в поле и наткнулись на каких-то дураков, которые ехали на бульдозерах. Эти негодяи их застрелили! Колхозники, черт подери! Зачем им там бульдозеры? Да, весь мир… - он сжал маленький бледный кулачок. - Все идет прахом. Жуки навозные. Гниль. Слышишь, мухи!
Они замолчали, генерал повернулся, прислушиваясь к шуму дождя. Между второй и третьей рамами окна попала пчела, но она, давно окоченев, лежала на спине.
- Мендель умер. В постели. Он всегда говорил, что умрет в постели. Оказался прав. А теперь… - он сложил губы в подобие улыбки. - Меня хотят забрать в клинику, сын. Есть такая клиника в Риге. Высший класс, для героев ничего не жалко. Я думал, что ты из-за этого приехал. У меня рак, всего меня проел. Видишь, что от меня осталось. В клинике и облучение и прогревание, и меня туда приглашают. Но они меня там не увидят, потому что я знаю, что оттуда уже не вернусь. Я встречался со специалистами. И не поеду. Этой суке я не говорил. Она хотела бы, чтобы я поехал, потому что рассчитывает на мою пенсию. Ты тоже, да? Я вас за версту чую, как тех монахов, что наложили в штаны.
- Помирай где хочешь, - ответил Аркадий.
- Вот это верно. Главное, что я тебя надую. Слышишь, я ведь всегда знал, почему ты пошел в прокуратуру. Ты хотел одного - опозорить меня, явиться со своими ищейками и снова вытащить все это дело на свет. Погибла жена генерала от несчастного случая с лодкой или же ее убили? В этом смысл всей твоей жизни - добраться до меня. А я возьму да помру - так ты ничего и не узнаешь.
- Да знаю я. Уже много лет.
- Не пробуй меня дурачить. У тебя одно вранье, всю жизнь врал.
- Каким был, таким и остался. Но все-таки знаю. И ты не убивал, и несчастного случая не было. Она сама себя убила. Жена героя покончила самоубийством.
- Белов…
- Он мне ничего не говорил. Я сам понял.
- Так если знал, что это не я, почему все эти годы ни разу ко мне не приехал?
- Если бы ты был способен понять, почему она покончила с собой, то понял бы, почему я не приезжал. Не такой уж секрет, всего лишь наше прошлое.
Генерал весь ушел в кресло, на лице было появилось протестующе-презрительное выражение, но потом, казалось, для него исчезло все - он сам, кресло, Аркадий. Черты лица разгладились. Он стал еще меньше. Не он испустил душу - душа ушла в него. Казалось, на кресле остались пустые рубашка и брюки - ни движения, ни вздоха. Недвижимы голова и руки.
В наступившем молчании Аркадию неизвестно почему вспомнилась азиатская народная сказка о жизни. Возможно, толчком послужила внезапная умиротворенность сидящей в кресле фигуры. В сказке говорилось, что вся жизнь есть приготовление к смерти, что смерть так же естественна, как и рождение, и самое худшее, что может в жизни сделать человек, - это сопротивляться смерти. Было сказочное племя, где все рождались без крика и умирали без мучений. Он, правда, забыл, куда, черт возьми, эти люди отправлялись, по их мнению, после смерти. Однако у них были свои преимущества перед русским человеком, Который плыл по жизни, барахтаясь, словно в реке, мчащейся в сторону водопада. На какой-то момент он увидел, что отец обмяк, словно покидающие его силы собирались в одной, последней точке. Затем так же зримо он ощутил, что силы с трудом возвращаются к больному. Дыхание стало глубже, кровь, подобно подкреплениям, пошла по жилам и оживила конечности. Он был свидетелем, как человек, полагаясь только на себя, усилием воли восстает из небытия. С лица исчез восковой оттенок, а глаза упрямо смотрели вперед, пораженные болезнью, но непокоренные.
- Мы с Менделем были в одной группе в Академии имени Фрунзе и оба командовали танковыми частями на переднем крае, когда Сталин сказал: "Ни шагу назад!" Что сделал я? Я понял, что немцы растянут линии фронта, потому будет легко проникнуть в их тылы. Мои донесения по радио из-за линии фронта как громом поразили всех. Сталин в своем бомбоубежище слушал их каждую ночь. В газетах сообщалось: "Генерал Ренко где-то в тылу противника". Немцы спрашивали: "Кто такой этот Ренко?" Потому что тогда я был только полковником. Сталин произвел меня в генералы, я даже не знал. У немцев были полные списки наших офицеров, и эта новая фамилия сбивала их с толку, подрывала уверенность. Она была у всех на устах, следом за именем Сталина. А что было, когда я с боями пробился к Москве и сам Сталин встречал меня! Прямо во фронтовом обмундировании я поехал с ним на станцию "Маяковская" и стоял рядом, когда он произносил свою величайшую речь, слова которой повернули вспять волну фашистского наступления, хотя к тому времени их артиллерия уже обстреливала столицу… А через четыре дня мне дали танковую дивизию, гвардейскую дивизию, которая первая вошла в Берлин. С именем Сталина… - Он рукой остановил Аркадия, который собирался встать и уйти.
- Ты носишь такую фамилию, а являешься сюда, жалкий сыщик, расспрашивать о трусе, который всю войну прятался по складам. Все-то вы суете нос в чужие дела! И это жизнь? Разузнавать о Менделе?
- О тебе я и так все знаю.
- А я о тебе. Не забывай. Еще один реформатор - молокосос… Генеральская рука упала. Он замолк, голова поникла. - Да, о чем это я?
- О Менделе.
Аркадий ожидал возобновления бессвязной брани, но генерал перешел к делу.
- Забавная история. В Ленинграде взяли в плен немецких офицеров и передали Менделю для допроса. А с немецким у Менделя… - он плюнул точно в плевательницу. - Тогда вызвался американец, забыл, как его звали. Хороший был мужик, обходительный, хоть и американец. Немцы ему все рассказали. А он вывез их в лес на пикник с шампанским и шоколадом и там их перестрелял. Ради забавы. Самое смешное, что их не собирались расстреливать, так что Менделю пришлось сочинять липовую докладную о десантниках. Американец откупился от военных следователей, а Мендель получил орден Ленина. Он взял с меня слово молчать, но коль ты мой сын…
- Спасибо.
Аркадий встал и, чувствуя себя вконец опустошенным, побрел к двери.
- Заехал бы еще, - попросил генерал. - Приятно поговорить.
* * *
В картонной коробке были молоко, яйца, хлеб, сахар, чай, тарелки и чашка, сковорода, мыло, шампунь, паста и зубная щетка - все куплено по дороге в Москву. Он поспешил к холодильнику, боясь, что отвалится дно. Стоя на коленях, он выкладывал продукты, когда услышал позади себя Ирину.
- Не оглядывайтесь, - сказала она. Взяла мыло и шампунь и удалилась. Он услышал, как в ванной полилась вода.
Аркадий, усевшись на подоконник, остался в комнате. Он чувствовал себя дурацки, оттого что не решался войти в спальню, хотя в комнате по-настоящему негде было сесть. Хотя дождь перестал, на улице пока не маячили типы в пальто. Он удивился, зная, что Приблуда не стал бы хитрить. Мысли вернулись к разговору с отцом, Осборн убил трех немцев ("Я и раньше был в Ленинграде", - говорил Осборн на одной из пленок. - Я и раньше был там с немцами".) почти так же, как он покончил с тремя жертвами в Парке Горького. Аркадию хотелось знать, кого из военных следователей подкупили Мендель и Осборн, кто они и какую славную карьеру сделали они после войны?
Еще не видя, он почувствовал что Ирина стоит в дверях ванной. На ней была простыня с отверстиями для рук, опоясанная его поясом, мокрые волосы покрыты полотенцем, ноги босые. Она стояла там не более секунды, но у него было ощущение, что она уже долго смотрит на него, как во время их первой встречи, будто разглядывая попавшуюся на глаза диковинку. И снова самое нелепое облачение гляделось на ней как крик моды, словно в этом году принято ходить в простынях. На этот раз он заметил, что ее лицо слегка повернуто в сторону, - он вспомнил слова Левина о незрячем глазе и взглянул на предательскую метку на щеке.
- Как вы себя чувствуете?
- Чище.
Голос сел: под действием сульфазина ее вырвало. Но цвет лица вернулся к ней, она выглядела лучше, чем могли похвастаться многие москвичи. Она оглядела комнату.
- Приношу извинения за состояние квартиры, - сказал он, следуя глазами за ее взглядом. - Жена сделала небольшую весеннюю уборку. Увезла кое-что с собой.
- Сдается, она прихватила и себя.
- Угадали.
Сложив руки, Ирина прошла к плите, на которой стояли единственная сковородка, чашки и тарелки.
- Зачем вы вчера спасли мне жизнь? - спросила она.
- Вы нужны для расследования, которое я веду.
- И это все?
- А что еще?
Она заглянула в пустую кладовку.
- Не хочу вас расстраивать, - сказала она, - но похоже, что ваша жена действительно не собирается возвращаться.
- Беспристрастное мнение всегда в цене.
Она облокотилась о плиту.
- И что дальше?
- Когда высохнет одежда, вы уйдете, - ответил Аркадий.
- Куда?
- Это решать вам. Домой…
- Там меня будут ждать. Благодаря вам, я даже не могу поехать на студию.
- Тогда к друзьям. Большинство, конечно, под наблюдением, но должен же быть кто-нибудь, у кого можно остановиться, - сказал Аркадий.
- С риском, что и они попадут в беду? Я так с друзьями не поступаю.
- Ну, тогда можете остаться здесь.
- А почему бы не остаться? - она пожала плечами. - Никого нет. Думаю, что квартира старшего следователя - идеальное место. Было бы преступлением не воспользоваться ею.
- Товарищ Асанова…
- Ирина. Вы меня уже достаточно раздевали. Думаю, после этого можно обращаться и по имени.
- Ирина, может быть, трудно представить, но здесь для вас самое неподходящее место. Прошлой ночью меня видели, и прежде всего они придут сюда. Вам нельзя будет выходить на улицу, чтобы купить продукты или одежду. Вы здесь будете в ловушке.
- Вы хотите сказать, что мы будем в ловушке.
Пока они говорили, простыня все больше прилипала ко все еще влажному телу и мокрые пятна просвечивали насквозь.
- Я здесь не буду много бывать, - Аркадий отвел глаза.
- Здесь две тарелки и две чашки, - сказала Ирина. - Все очень просто. Или вы заодно с "ними", тогда, куда бы я ни направилась, вы будете за мной следить, или вы не с "ними", тогда я потяну за собой или друга или вас. Я все обдумала. Предпочту вас.
Зазвонил телефон. Черный аппарат на полу в углу спальни звонил не переставая. На десятом звонке Аркадий снял трубку.
Звонил Лебедь. Он сообщил, что цыган отыскал место, где Костя Бородин делал иконы.
* * *
Место, которое обнаружил цыган, оказалось гаражом рядом с картинговым треком на южном берегу реки. Механик по кличке Сибиряк исчез несколько месяцев назад. На крюках, как кавычки над снятой с колес ржавой "Победой", висели два карта. Пол усеян опилками и залит маслом. В тисках на верстаке наполовину распиленная пластина. В одном углу свалены куски металла и части машин, в другом - деревянные обрезки. На стене рамка для холста, рядом жестянки с белилами, олифой и скипидаром. В шкафчике со сломанной дверцей грязные рабочие комбинезоны, которые никто и даром не возьмет. Никаких ящиков с инструментами, ничего ценного, что можно было утащить. С трека раздавались рев моторов и визг тормозов.
- Знаете, как это делается? - спросил Аркадий.
- Два года провел в лаборатории латентных отпечатков. Постараюсь вспомнить, - сказал Кервилл.
Лебедь и цыган стояли в стороне. Пепельницей цыгану служил собственный карман. Аркадий установил юпитер, разложил на полу чемодан судебного эксперта, достал карманный фонарь, тонкие резиновые перчатки, черные и белые карточки, щипцы, порошки (белый, черный и смолу драконова дерева), кисти из верблюжьей шерсти и пульверизаторы. Кервилл надел перчатки, вывернул из патрона на потолке шестидесятиваттную лампочку и заменил ее на стопятидесятиваттную. Аркадий начал с окон - освещая фонариком грязные стекла, стал наносить кистью белый порошок. Затем перешел к стаканам и бутылкам, стоявшим на полках, отыскивая отпечатки с помощью белого порошка и черных карточек. Кервилл, двигаясь от двери против часовой стрелки, начал обрабатывать нингидрином с помощью пульверизатора шероховатые поверхности.
Обнаружение отпечатков - это такая работа, которую можно успешно завершить за день или не справиться с ней за неделю. Обследовав все вероятные объекты - места проникновения внутрь помещения, дверные и другие ручки, стеклянные предметы, следователь должен был обратить внимание на самые невероятные места, куда может достать человеческий палец, - шины, обратные стороны картин, донышки жестянок из-под красок. Вообще Аркадий всегда старался увильнуть от снятия отпечатков. На этот раз он охотно взялся за дело: привычное занятие помогало думать. Американский детектив, сосредоточившись на тонкой работе, действовал методично и упорно, можно сказать, изящно. Погруженные в работу, они не произнесли ни слова. Аркадий обрабатывал порошком дверные ручки, крылья и номерной знак автомобиля, а Кервилл в это время сверху и снизу опрыскивал верстак. Когда цыган показал на кучу тряпья, оба взглядом дали понять бесполезность такого занятия - на ткани приличных отпечатков не остается. Аркадий обработал черным порошком края висевшей на стене фотографии. В улыбке изображенной на ней актрисы виделись шумные забавы на скалах у моря, целомудрие и заграничное нижнее белье. Он взял самую малую толику порошка, сметая его к кромке снимка от вершины отпечатка пальца к его основанию.
Нужно было учесть особенности гаража. Пол вокруг автомашины и картов расцвечен жирными пятнами - если человек лезет под картер, значит, ему нужно масло. С другой стороны, те, кто имеет дело с деревом, более чистоплотны, что твои врачи. Есть и другие факторы. Скажем, идеально, если подозреваемый - нервный человек с жирной кожей, да еще и волосы мажет лосьоном. Но и человек с сухой прохладной кожей мог просто поздороваться с тем, у кого жирная кожа, или выпить с ним из одной бутылки. Нужно учитывать и время - холод закрывает поры. Опилки, словно губка, впитывают скрытые отпечатки.
Аркадий положил на место свои принадлежности, взял лупу и дактилоскопическую карту Кости Бородина, а Кервилл подсоединил к удлинителю мощную лампу и двинулся по своим следам, нагревая лампой обработанные им места. Аркадий заметил, что на обоих указательных пальцах Бородина наблюдались характерные двойные петли, а на большом пальце правой руки - кривой шрам. Собирая доказательства для суда, он бы придерживался другого порядка, который требовал больше времени, - фотографировал бы отпечатки, переносил их на пленку, пытался бы отыскать как можно больше точек совпадения между картой и полученными отпечатками. Сейчас важнее было время. Кервилл тоже работал споро. Тонкий слой нингидрина в сочетании со следами аминокислот, содержащихся в оставленных отпечатках, при высыхании под лампой приобретал пурпурный цвет. Кервилл прошел по своему маршруту еще раз, теперь без лампы и лупы, сравнивая выявленные с помощью нингидрина отпечатки с дактилоскопической картой Джеймса Кервилла. Картами они не обменивались. Когда Аркадий закончил с отпечатками, обработанными порошком, он перешел к отпечаткам, обнаруженным Кервиллом, а тот пошел по следам Аркадия.
Спустя три часа Аркадий уложил свой чемоданчик. Кервилл, облокотившись о крыло автомобиля, закурил и угостил цыгана, который уже целый час давал понять, что ему до смерти хочется курить. Закурил и Аркадий.
Казалось, что какие-то сумасшедшие где только могли оклеили гараж тысячами крыльев разноцветных бабочек - черных, белых, пурпурных. Аркадий с Кервиллом молчали, испытывая ненужное чувство удовлетворения от хорошо проделанной, но бесполезной работы.
- Выходит, вы нашли их отпечатки, - предположил цыган.
- Нет, они здесь никогда не были, - сказал Аркадий.
- Тогда чего вы оба такие довольные? - спросил Лебедь.
- Потому что мы поработали, - ответил Кервилл.
- Этот мужик был из Сибири, - сказал цыган. - Здесь и дерево, и краска - одним словом, все, о чем вы мне говорили.
- Этого оказалось мало, - заметил Кервилл.
А что еще можно было дать? - спросил себя Аркадий. Джеймс Кервилл красил волосы, но он предположил, что за краской посылали девушку.
- Ну-ка еще раз: что там было в заключении судебной экспертизы? - попросил Кервилл.
- Гипс, опилки - их мы уже ищем, - сказал Аркадий.
- И больше ничего?
- Кровь, конечно. В них как-никак стреляли.
- Помнится, на одежде было еще что-то.
- Следы крови животных, - ответил Аркадий. - Рыбья и куриная кровь. Рыбья и куриная, - повторил он и взглянул на Лебедя.
- Теперь так - я бывал в ваших продуктовых магазинах и не видел там ничего такого, из чего можно выжать хотя бы каплю крови, - сказал Кервилл. - Где у вас можно купить свежего мяса?
В продаже обычно были низкосортные обескровленные рыхлые куры и мороженая рыба. А свежезабитые куры или живая рыба стоили баснословно дорого и, если не считать "закрытые магазины" для элиты и иностранцев, купить их можно было только у частников, рыбаков или по случаю у хозяйки из курятника. Аркадий ругал себя, что не додумался до этого раньше.
- А у него котелок варит, - кивнул Лебедь на Кервилла.
- Ищите, где они доставали свежее мясо и рыбу, - приказал Аркадий.
Лебедь с цыганом ушли, оставив их вдвоем. Кервилл тяжело привалился к крылу машины, Аркадий сел на верстак, достал значок нью-йоркского детектива и перебросил ему.
- А не перебежать ли мне к вам? Я бы, черт возьми, мог сойти здесь за супермена, - сказал Кервилл.
- Хорошо, что вспомнили насчет кровяных пятен, - великодушно признал Аркадий.
- Где вас угораздило располосовать бровь? И что вы вчера делали после того, как ушли из пивной?
- Вернулся отлить и упал в ту самую дыру.
- Я могу выколотить из вас правду.
- А если палец сломаете? Придется ложиться в советскую больницу, месяца на полтора, не меньше. Разумеется, бесплатно.
- Ну и что? Убийца здесь, у меня будет больше времени.
- Пошли, - Аркадий поднялся с верстака. - Вы кое-что заслужили.