Дерьмо, а не шар!
С другого конца стола, как сквозь вату, он услышал голос Эберляйна:
– И это написано за несколько минут до отлета! Переднюю стену и крышу ангара – а лучше сказать, наспех построенного сарая – уже разобрали. Андре и Френкель в гондоле, корзины с почтовыми голубями привязаны к канатам. И вдруг этот отчаянный комментарий… Что касается старта, можно довериться описаниям свидетелей: Стриндберг кивает Андре, тот дает команду рубить канаты. Три резких хлопка – сработали отцепки. Шар неподвижно парит в полуметре над землей. Френкель ставит парус. Шар медленно поднимается, его подхватывает ветер, и, ударившись пару раз о стены сарая, он взмывает на высоту около пятидесяти метров и пролетает над островом и гаванью Виргос. Название написали в последнюю минуту – финансисты потребовали окрестить шар "Орлом" вместо предложенного Нобелем "Северный полюс".
Эберляйн перевернул несколько страниц в клеенчатой тетрадке. Следующее указание времени:
3.33 пополудни по Гринвичу.
"Орел" миновал Датский пролив.
Вверху на странице Дон разглядел какие-то отметки о погоде. Далее – что-то о пиве и бутербродах, наброски пролетающих мимо птиц. Красочно описано, как Андре помочился с борта гондолы. Стриндберг пишет также, что отправил последний привет невесте Анне – запечатал и выбросил над островом Фогельсанг. И два слова:
Френкель знает!
Дон поднял глаза на Эберляйна.
– А вот это для Стриндберга было сюрпризом. Все расчеты производились в каюте Андре на "Свенсксунде", а горелку, крест и звезду тайно пронесли на борт в парусиновом мешке. Решено было, что Френкеля, как и остальных шведов, посвящать в истинные цели экспедиции не следует. Но Френкель, по-видимому, каким-то образом пронюхал про существование креста и звезды. Стриндберг подозревал Андре, об этом есть несколько слов дальше. – Эберляйн показал хлопковым пальцем на низ страницы. – Собственно говоря, довольно странно… – продолжил он, – странно, что Нильса Стриндберга волновали такие мелочи. Весь полет был, в сущности, катастрофой. Не успели они вылететь из гавани, как порыв ветра прижал шар к воде. Они летели так низко, что гондола то и дело билась о волны. Стравили гайдроп, но и это не помогло. Наконец Андре и Стриндбергу удалось обрубить канаты, удерживающие девять мешков с песком. Балласт полетел за борт. Шар поднялся, но при этом перекрутились стропы, и они, вращаясь, полетели в обратном направлении. При этом несколько канатов управления вырвало из креплений, и они, по сути, лишились возможности управлять шаром. Надо было бы прервать экспедицию и вернуться, но Андре и Стриндберга охватывает паника – они боятся утопить крест и звезду, поэтому продолжают сбрасывать балласт, мешок за мешком. "Орел", лишенный управления, взмывает на высоту почти шестисот метров. И тут мужество возвращается к путешественникам: свежий ветер несет их на северо-восток. К цели.
Эберляйн показал на запись.
Акт. координаты( изм. А., прибл.) – 79051'N – 11015'О.
Расстояние до луча – 560 км.
40 узлов, прибл. время – 7 часов.
– За спиной – ледники и скалы Шпицбергена. Внизу – черная вода. Нильс Стриндберг замечает, что за ними следует паровой баркас. Им удается кое-как закрепить канаты, но "Орел" летит слишком высоко, чтобы им можно было управлять. Они попадают в туман, туман сгущается. Становится очень холодно, шелковая оболочка шара сильно охлаждается. Они теряют водород. Но Стриндберг по-прежнему уверен, что им удастся достичь цели этим же вечером.
Эберляйн опять полез в шкатулку и с самого дна извлек несколько черно-белых негативов в стеклянных рамках. Он разложил их на столе и пододвинул крайний Дону.
– Первый снимок Стриндберга с борта гондолы.
Дон посмотрел – на фотографии ничего не видно, кроме тонкой черной линии.
– Не забудьте – это негатив, – сказал Эберляйн. – Они приближаются к кромке паковых льдов.
Он показал Дону еще один снимок – две светлые сферы и черный луч. Под нижней сферой угадываются очертания сплавленных креста и звезды в черном пламени горелки.
– Снимок сделан через несколько часов, в спальной каюте гондолы. Высота полета – семьсот метров. Из-за тумана все пропитано влагой, и Стриндберг решается зажечь горелку. Он хочет проверить положение луча. В сухую погоду малейшая искра означала бы катастрофу – "Орел" вспыхнул бы, как спичка.
– А это что? – спросил Дон, показав на белые линии внизу.
– Камера Стриндберга была снабжена часовым механизмом, автоматически регистрирующим время спуска затвора. Этот снимок сделан сразу после полуночи, двенадцатого июля. Положение луча не изменилось.
Он перелистал клеенчатую тетрадь. С каждой страницей почерк Стриндберга становился все более неразборчивым.
– Из-за холода и потери газа шар начал терять высоту. Двенадцатого июля, утром, началось обледенение сетки и канатов. "Орел" стал тяжелее почти на целую тонну. Каждые десять – пятнадцать метров гондола задевала лед, поэтому, как вы видите, почерк у Стриндберга… трудно писать в таких условиях, не правда ли? Курс отклонился на восток, они начали отчаянно спорить, как заставить шар лететь к нужной точке. К вечеру ветер полностью стих, и, несмотря на полностью стравленный гайдроп, шар опустился на лед. В одиннадцать Френкель и Стриндберг попытались уснуть. Но безуспешно.
Эберляйн показал на строчки:
Обледеневшие канаты скребут по торосам… паруса полощут, бесконечные хлопки…
На следующей странице:
Выбросили полярный буй…
– К началу следующего дня, тринадцатого июля, они выбросили не только буй, но и все, что могли. Буем, который они для проформы должны были установить на Северном полюсе, пожертвовать не жаль, но они начали избавляться и от мешков с провизией. Всю ночь шар неподвижно пролежал на льду. К утру начало пригревать солнце, и они попытались подняться в воздух. Шар начал было подниматься, но гайдроп примерз ко льду, и пока они его освобождали, опять стало холодно. В этот день никаких записей Стриндберг не делал – страдал от морской болезни. Но утром четырнадцатого июля счастье им улыбнулось.
Эберляйн нашел еще один остекленный негатив. Опять сферы, но освещение совсем другое: горелка, крест и звезда окружены странным туманным ореолом.
– Снимок сделан в два часа ночи. – Немец показал на шкалу у нижней кромки негатива. – Они как раз заякорили шар на льдине. Полуночное солнце светило очень слабо, поэтому Стриндберг воспользовался магниевой вспышкой. Судя по всему, он находился метрах в пятидесяти от шара.
Посмотрите, вот здесь… сквозь сферы видны очертания гондолы.
Дон посмотрел изображение на свет. Ничего, кроме тонкого луча, направленного на внутреннюю сферу, он не увидел.
– Нильс Стриндберг вернулся к шару. Андре уже промерил координаты секстантом и был готов к отлету. Но когда Стриндберг показал ему…
Эберляйн перевернул еще несколько страниц в дневнике, нахмурился и начал листать назад. Наконец нашел.
14 июля,
1.47 утра по Гринвичу.
Луч поменял позицию!
Двойное измерение с перерывом.
Шир. 82059'N – долг. 31005'О.
Расстояние: меньше 45 километров!
– Как видите, луч передвинулся. Для Стриндберга ничего удивительного в этом не было. Он же сам вычислил в своей лаборатории в Стокгольме – луч меняет направление каждый третий день. Шар покинул остров Датский одиннадцатого июля, теперь уже четырнадцатое, и до цели остается меньше пятидесяти километров. Они делают последнюю попытку поднять шар в воздух, выбрасывают все что можно. У них остается только сухой провиант, ружья, лыжи и сани. Им и в самом деле удается взлететь, и "Орел" медленно парит к цели. Вечером, в десять минут девятого, пролетев около сорока километров, они решают, что подошли к цели достаточно близко, и сажают шар. Андре начинает стравливать из оболочки газ, а Нильс Стриндберг достает свою камеру и, отряхнув снег с корпуса из красного дерева, делает одиннадцать снимков. Получается что-то вроде мультипликации – на каждом последующем снимке гигантский шелковый шар становится все меньше и оседает на лед. На следующее утро они монтируют сани и отправляются в путь – им осталось преодолеть около пяти километров.
Дон склонился над клеенчатой тетрадью и начал осторожно ее перелистывать.
За последней навигационной записью следует что-то вроде инвентарного списка – на нескольких страницах перечислено все, что они погрузили на борт "Орла". Почти все выброшено за борт ради уменьшения веса. Кое-что просто вычеркнуто. Последний пункт списка обведен кружком:
Шесть бутылок шампанского, дар Его Королевского Величества.
Дон обратил внимание, что последняя страница инвентарного списка почти не держится у корешка. Он решил, что последующие страницы, скорее всего, просто вырваны. Остался только самый последний лист у задней стороны обложки, сложенный вдоль длинной оси пополам. Он посмотрел на Эберляйна. Того этот немой вопрос, похоже, не удивил.
– Странно, правда? Когда дневник был найден в конце 1899 года, из ста двадцати страниц не хватало тридцати.
Немец пододвинул еще один негатив.
– Единственный снимок с последней катушки, который Фонду удалось проявить. Катушка с пленкой была найдена на теле Нильса Стриндберга. Она лежала в медном цилиндре в кармане его войлочной куртки.
Негатив сильно поврежден. Размытое изображение, испещренное темными пятнами идущего мокрого снега. На заднем плане на фоне черного льда – светлое пятно.
– Что это? Полынья? – спросил Дон.
– Нет, не полынья. Посмотрите на края.
Дон посмотрел негатив на свет. Провал во льду был идеально круглым, словно вырезанным по циркулю. А когда он присмотрелся к стоящей у края крошечной человеческой фигурке с биноклем, до него дошло, что провал очень велик, не меньше пятидесяти метров в диаметре.
– Снимок наверняка сделан Стриндбергом. Никто, кроме него, не умел обращаться с фотоаппаратом. Но нам так и не удалось определить, кто стоит у провала – Френкель или Андре.
Дон попытался мысленно превратить негатив в позитив, чтобы представить, как все это выглядело тем июльским днем 1897 года. Круглая пропасть в белом льду, на краю стоит человек с биноклем. Словно бы кто-то гигантской газовой сваркой прожег во льду идеально круглый туннель в центр Земли.
Эберляйн показал на линии в нижней части негатива:
– Восемьдесят два градуса пятьдесят пять минут северной широты. Утро шестнадцатого июля 1897 года. Они находятся именно там, куда последний раз указал луч Полярной звезды. Оставив шар, они добирались сюда не меньше суток.
Дон положил негатив, взялся за край последнего листа в тетрадке и посмотрел на Эберляйна. Тот молча кивнул, отвел руку Дона, вынул лист из тетрадки и аккуратно развернул на столе. На одной стороне была типографским способом напечатанная таблица – дата, координаты, атмосферное давление, осадки, сила ветра.
– Вырван из метеорологического дневника Френкеля, – пояснил Эберляйн и осторожно перевернул лист.
На обратной стороне поверх колонок таблицы Дон с трудом разобрал несколько слов. Чернила расплылись. Кое-что вообще невозможно прочитать.
Все пропало!
сев чужаки уже провал
Андре и горелка
казнь! Кнут весь в крови
живот! Морфий, шесть таблеток
с утра искал
укрытие в надо мной голоса
туннель открылся! они знают!
крест? И звезда!
засосало
свод, стены
они и здесь нас преследуют?
что будет "Орлом"?
старшего зовут Янсен, но это не он, это молодой, кто
не могу повернуть без
Анна, я
дорогая, любимая Анна
– Он пишет невесте. – Голос Эвы Странд.
– Анне Шарлье, – кивнул Эберляйн. – Это последнее, что мы имеем.
Немец подвинул к себе последний лист и начал медленно и аккуратно складывать его – так, чтобы навигационные таблицы оказались наверху. Вложил в клеенчатую тетрадку и завязал шнурки.
– Именно при мысли об Анне Шарлье вся история кажется особенно трагичной. Разрешите?
Он забрал у Дона последний негатив и положил вместе с тетрадкой на дно шкатулки.
– Тела Френкеля и Стриндберга нашли два года спустя во льдах. В расщелине, на тридцатиметровой глубине. Труп Андре так и не нашли, но, если судить по последней записи в дневнике Стриндберга, его просто-напросто убили. Все, чем мы располагаем, – дневник Стриндберга и несколько разрозненных негативов. Вы сами видели – все документальные свидетельства умещаются в одном ящичке.
– Андре… – врастяжку сказал Дон. Язык ворочался с трудом. – Тело Андре нашли в их последнем лагере на острове Белом.
– На острове Белом?
– Да. Вы сказали, что труп Андре не нашли. Нашли. На острове Белом. – После первых произнесенных слов голос немного окреп. – Вы же должны знать про находки на Белом. Их последний лагерь, там нашли и тела, и все оборудование. И все фотографии Нильса Стриндберга, которые удалось проявить…
– Как я уже сказал, – прервал его Эберляйн, – эта часть истории весьма трагична, и вряд ли есть смысл в нее углубляться. – Он начал складывать в шкатулку оставшиеся негативы. – Шведы понятия не имели, где искать и как искать, – сказал он, не подымая головы. – Но немецкие финансисты знали координаты… Летом 1899 года Фонд послал спасательную экспедицию. Они нашли гондолу рядом с порванной оболочкой шара. В палатке на одеялах лежали записи Стриндберга и Андре – вычисления маршрута последнего броска. Так что экспедиции оставалось только следовать их расчетам.
– И?..
Эберляйн внимательно посмотрел на Дона:
– Ничего. Ни туннеля, ни креста, ни звезды. Тела Стриндберга и Френкеля лежали, как я уже сказал, в тридцатиметровой расщелине. На теле Френкеля обнаружена огнестрельная рана в живот. В рюкзаке и в куртке Стриндберга обнаружились медные цилиндры с негативами. Я вам их показал. Метеорологические таблицы Френкеля были спрятаны в перчатке. После этого нам почти ничего узнать не удалось.
В библиотеке воцарилось молчание. Наконец прозвучал голос Эвы Странд:
– Вы сказали что-то о невесте Стриндберга, Анне Шарлье?
– Меры безопасности, – тихо и, похоже, с горечью произнес Эберляйн. – Меры безопасности, зашедшие слишком далеко… Основатели Фонда надеялись, что рано или поздно им удастся найти этих "чужаков", расстрелявших экспедицию, и вернуть крест и звезду. Для них были весьма нежелательны вопросы о судьбе экспедиции – ни от шведов вообще, ни от Нобеля в особенности. По условиям контракта, банкиры считали себя единственными законными владельцами как инструментов Стриндберга, так и возможных сокровищ, найденных с их помощью. Для них не составило труда подделать несколько документов. Подделав почерк, они сфабриковали две тетради дневников Андре и стенографические каракули Стриндберга, не говоря уже о метеорологических таблицах Френкеля. Хуже всего удались фотографии, они и сейчас выглядят сомнительно… Чтобы отвлечь внимание от самых северо-восточных широт, решили заложить след на юго-западе. Выбор пал на остров Белый, к северу от Свальбарда, – пустынное место, где можно было без помех инсценировать крушение. Там был построен "последний лагерь". Подбросили три изуродованных до неузнаваемости трупа, а также кое-какие предметы, найденные в гондоле. Чтобы убедить недоверчивых шведов, на нижнем белье вышили монограммы Андре и Стриндберга. Все было готово уже летом 1899 года, но так называемый "последний лагерь" нашли только через тридцать лет. Охотники на моржей из Олесунда наткнулись на подброшенный давным-давно багор с клеймом "Полярная экспедиция Андре". Потом тела провезли в траурном кортеже по Стокгольму, похоронили и забыли.
– Но семья Андре… и Анна, невеста Нильса… они же должны были посмотреть и убедиться, что хоронят не кого-нибудь, а их близких?
– Через тридцать лет не на что смотреть… К тому же тела кремировали без вскрытия. В то время это вызвало скандал.
– А Анна Шарлье? – Снова голос Эвы Странд.
– Вся операция была глупостью, – сказал Эберляйн. – Могли же тела вообще не найтись! Не нужно было все это затевать. А Анна… она так всю жизнь и оплакивала Нильса. Через пятьдесят лет ее сердце похоронили в серебряном ларце рядом с мнимым Нильсом, на Северном кладбище. Жестоко, не правда ли? Сердце любящей женщины положили с чужим прахом. Разрешите? – Эберляйн начал складывать разложенные на столе карты с эскизами полушарий. – Итак, немцы замели следы, но крест и звезду искать продолжали. Со временем поиски становились все более вялыми… А Фонд превратился в своего рода архив, в хранителя тайны, исторической загадки, которая ждет своего разрешения.
– Он положил сложенную гармошкой карту в шкатулку, вставил шплинты и защелкнул замок.
– Понятно, что истинных основателей Фонда сегодня уже нет в живых. Но контракт, подписанный когда-то Стриндбергом и Андре, остается в силе. И вы, разумеется, понимаете, какие надежды породила находка Эрика Халла. Думаю, мой работодатель в Германии ни перед чем не остановится, чтобы внести ясность в этот вопрос.
– Короче, вы хотите завладеть инструментами Стриндберга, – сказал Дон.
– Фонд хочет получить то, что принадлежит ему, – с улыбкой, но и с угрозой медленно произнес Эберляйн. – Фонд хочет получить то, за что он заплатил огромные деньги. – Серо-желтые глаза за поляризованными стеклами очков. – И вы, Дон Тительман, волею случая стали последним звеном, связывающим нас с покойным Эриком Халлом, с документами и другими предметами, найденными им в шахте… а может быть, там была и звезда Себа?
Дон поерзал на стуле. Рука невольно нащупала открытку под подкладкой пиджака.
– Я думаю, вы и сами заинтересованы нам помочь. Ваша ситуация не из легких… Крест исчез, неприятности с полицией… Если бы вы и в самом деле могли нам что-то подсказать. Может быть, это вопрос денег…
Дон закрыл глаза, и под журчание слов Эберляйна представил себе двойные двери библиотеки, винтовую лестницу, освещенные комнаты, парадный мрамор главной лестницы, зеркало в позолоченной раме, входную дверь… Он открыл глаза.
– Мне пришло в голову, – промямлил он, – только сейчас, когда вы сказали… вы спросили… упоминал ли Эрик Халл о звезде…
Улыбка на слишком розовых для этого лица губах.
– О звезде… – повторил Дон, – да, возможно, он много чего говорил…
Эва Странд со скрипом повернулась на стуле.
– Вы не должны… – начала она.
– Да и не только звезда, – продолжил Дон, не обращая на нее внимания. – Он говорил еще и о найденных документах. Впрочем, ерунда какая-то. Не отложилось в памяти. Несколько строк в письме… или это была открытка?
Он посмотрел Эберляйну в глаза. Дорогой, на заказ сшитый костюм. Надменный немецкий аристократ. Родители наверняка были нацистами.
– Что за строки? – спросил Эберляйн без выражения.
– Сейчас вряд ли вспомню… думаю, какой-то шифр.
– Шифр?