- Генри. Когда я пришел, мы вместе попили кофе. Черный, без сахара, если вам и это нужно знать.
- Порядок есть порядок, доктор Хантер. Вам достаточно много довелось участвовать в полицейских расследованиях, чтобы понять, как все работает.
- Остановите.
- Что?
- Остановите машину.
На секунду показалось, что Маккензи примется спорить, однако он включил сигнал и свернул на обочину.
- Я здесь как подозреваемый или потому, что вам нужна моя помощь?
- Послушайте, мы задаем вопросы каж…
- И все-таки?
- Ладно, ладно, не сердитесь. Да, наверное, мне не следовало так поступать, но… Мы просто обязаны задавать такие вопросы.
- Если вы считаете, что я как-то причастен к делу, то мое место не здесь. Вы думаете, мне очень хочется наведаться в морг? Избавьте меня от разглядывания трупов - и вы увидите счастливого человека. Словом, если вы мне не доверяете, можем прямо здесь и расстаться.
Он вздохнул.
- Знаете, я не думаю, что вы к этому причастны. В противном случае - даю слово - мы бы вас не привлекли к работе. Только всем жителям мы задаем одни и те же вопросы. Я просто подумал, почему бы не покончить с этим сейчас, а?
Нет, не согласен я с его манерой огорошивать своими вопросиками. Ему хочется застать меня врасплох, посмотреть, как я себя поведу. Интересно, не окажется ли дальнейший наш разговор аналогичной проверкой? Увы, нравится мне, не нравится - такова его работа. И я начинал понимать, что Маккензи знает свое дело. Неохотно, но тем не менее я кивнул.
- Можно продолжать? - спросил он.
Я невольно усмехнулся.
- Да, пожалуй.
Машина вновь тронулась с места.
- Итак, сколько может уйти времени на обследование? - спросил Маккензи чуть позже, нарушив молчание.
- Трудно сказать. Многое зависит от состояния трупа. Патологоанатом нашел что-нибудь?
- Не много. Разложение зашло так далеко, что нельзя сказать, имело ли место изнасилование. Впрочем, возможно, раз ее нашли голой. Далее: на туловище и конечностях имеется масса мелких порезов, они неглубокие. Врач даже не смог установить наверняка причину смерти: из-за перерезанного горла или пробитой головы. Есть ли шансы, что вы сможете пролить на это какой-то свет?
- Пока не знаю. - После просмотра фотоснимков у меня имелись кое-какие идеи, однако я не хотел связывать себе руки.
Маккензи искоса взглянул на меня.
- Может, мне еще придется пожалеть, что задал вам этот вопрос, и все-таки: чем конкретно вы планируете заняться?
Я совершенно сознательно пытался об этом не думать. Ответы, впрочем, последовали автоматически.
- Понадобится рентген всего тела, если, конечно, его еще не делали. Потом я возьму пробы мягких тканей для определения ИПС…
- Определения чего?
- Интервала времени, прошедшего после смерти. В сущности, для установления срока давности трупа достаточно сделать анализ биохимических изменений. Состав аминокислот, летучих жирных кислот, глубина белкового распада… После этого придется удалить все остатки мягких тканей, чтобы перейти к экспертизе собственно скелета. Какого рода получены травмы, характер орудия убийства… В таком духе.
Маккензи поморщился.
- И как вы собираетесь это делать?
- Ну, ежели мягких тканей осталось не так много, то срежу скальпелем. Или сдеру аутопсийными клещами. А можно и несколько часов поварить труп в растворе стирального порошка.
У Маккензи вытянулось лицо.
- Теперь я понимаю, почему вас потянуло работать терапевтом…
Я подождал, пока инспектор не припомнит другие причины.
- Извините, - добавил он.
- Ладно, проехали.
Еще несколько минут мы оба молчали. Потом я обратил внимание, что Маккензи почесывает шею.
- Ходили уже? - спросил я.
- Куда?
- Насчет родинки. Вы ее теребите…
Он торопливо отдернул руку.
- Подумаешь, почесаться нельзя… - Машина свернула на парковку. - Все, приехали.
Я проследовал за инспектором в больницу, и на лифте мы спустились в подвал. Морг находился в конце длинного коридора. Запах ударил в нос немедленно, как только я вошел внутрь: сладковато-терпкая химическая завеса, которая, казалось, пленкой обволокла легкие после первого вздоха. Обстановка напоминала собой этюд в белых тонах по нержавеющей стали со стеклом. Навстречу нам из-за стола поднялась молодая женщина в медицинском халате, с азиатскими чертами лица.
- Приветствую вас, Марина, - непринужденно сказал Маккензи. - Доктор Хантер, позвольте представить Марину Патель. Она будет вам ассистировать.
Когда мы обменивались рукопожатиями, женщина улыбнулась. Я же еще пытался сориентироваться, привыкнуть к обстановке, знакомой и непривычной одновременно.
Маккензи посмотрел на часы.
- Так. Мне вообще-то пора в управление. Как закончите, позвоните, и я вас подброшу обратно.
Инспектор удалился, и женщина вопросительно взглянула на меня в ожидании указаний.
- Кхм-м… Так вы, значит, патологоанатом? - спросил я, оттягивая время.
Она опять улыбнулась.
- Пока нет, учусь в аспирантуре. Но есть надежда.
Я кивнул. Мы немного постояли молча.
- Хотите посмотреть на труп? - наконец предложила Марина.
Нет. О нет, не хочу!
- Ладно…
Она вручила мне лабораторный халат и провела через пару тяжелых распашных дверей. За ними я обнаружил небольшую комнату, напоминавшую операционную. Холодно. Тело лежало на столе из нержавеющей стали, резко выделяясь на фоне исцарапанного металла. Марина включила хирургическую люстру, и человеческие останки предстали во всей своей жалкой наготе.
Я стоял и смотрел на то, что некогда было женщиной по имени Салли Палмер. Впрочем, от нее самой не осталось ничего знакомого. Мимолетное чувство облегчения тут же сменилось клинической отчужденностью.
- Итак, приступим, - сказал я.
* * *
Эта женщина видела лучшие дни. Черты рябого изношенного лица начинают терять прежнюю индивидуальность, сливаются в одно неразличимое целое. Голова склонена, женщина словно несет на своих плечах вес мира людей. Впрочем, есть что-то благородное в ее смирении, как если бы она добровольно приняла на себя непрошеный жребий.
Статуя на каменном постаменте привлекла мое внимание во время церковной службы. Не могу сказать, что именно мне понравилось в этой неизвестной святой. Вытесана грубо, а скульптор - даже с моей, дилетантской, точки зрения - обладал плохим чувством пропорций. И все же - то ли под смягчающим влиянием веков, то ли из-за чего-то менее определимого - в ней было нечто привлекательное. Статуя выдержала испытание столетиями, видела бесчисленные дни, наполненные радостями и трагедиями, разыгравшимися у ее ног. Внимательная и молчаливая, она так и будет стоять здесь, даже когда из памяти сотрутся имена всех ныне живущих. Напоминание о том, что все проходит. И хорошее и плохое.
Прямо сейчас мысль об этом успокаивала. В старой церкви прохладно и даже теплым вечером стоит влажный, затхловатый запах. Свет падает через витражи синими и розовато-лиловыми пятнами; старинные, плохо раскатанные стекла сидят в перекошенных свинцовых переплетах. Центральный неф неровно выложен истертыми каменными плитами, перемежающимися древними надгробиями. На ближайшем из них вырезан череп; под ним какой-то средневековый камнерез изобразил многообещающую надпись:
Таким, как ты, и я когда-то был.
Таким, как я, и ты когда-то станешь.
Я невольно заерзал на жесткой деревянной скамье.
От каменных стен отражался вкрадчивый баритон Скарсдейла. Как и ожидалось, то, что изначально выдавалось за панихиду, стало поводом для насаждения принципов благочестия в личной трактовке почтенного пастора. Аудитория внимала.
- Даже сейчас, когда мы молимся за упокой души Салли Палмер и за избавление Лин Меткалф от мук, в каждом из нас звучит вопрос, на который все жаждут ответа: "Почему?" Почему должно было сему случиться? Божья ли это кара, что две молодые женщины столь жестоко вырваны из нашей среды? Но если кара, то кара за что? И кому?
Стиснув старинную деревянную кафедру, Скарсдейл окинул прихожан хмурым взглядом.
- Наказание может пасть на любого из нас, в любой миг. И не нам судить почему. Не нам восклицать: "Несправедливо!" Господь милостив, однако не все вправе ожидать от него пощады. Милосердие Божье расточается путями скрытыми, недоступными. И не должно нам сетовать из простого невежества.
Тихо сверкают фотовспышки, пока проповедник переводит дух. Он разрешил прессе присутствовать на службе, что усугубило чувство нереальности происходящего. Его обычно немногочисленная паства сейчас разрослась так, что вот-вот переполнит церковь. К моменту моего появления почти все скамьи были уже заняты, и мне пришлось пробираться на зады.
Я совсем забыл про панихиду, пока на обратном пути в Манхэм не заметил возле церкви толпу. Маккензи дал мне в водители сумрачного сотрудника в штатском, который явно обиделся за навязанную роль простого таксиста. Когда я решил позвонить и сказать, что на сегодня закончил, телефон инспектора оказался выключенным. Я, однако, записался на ответчике, и Маккензи перезвонил почти сразу.
- Ну как у вас?
- Передал пробы на газохроматографический анализ. Когда появятся результаты, смогу дать более точную оценку интервала, - ответил я. - Завтра можно приступать к обследованию скелета. Вероятно, это даст лучшее представление об орудии убийства.
- Получается, у вас пока ничего нет? - Маккензи казался разочарованным.
- Марина сказала, что, по мнению патологоанатома, причиной смерти могли стать травмы головы, а не рана на горле.
- А вы с этим не согласны?
- Я не говорю, что травмы черепа не смертельны. Однако она все еще была жива, когда ей перерезали горло.
- Вы уверены?
- Труп претерпел ускоренную десикацию, сиречь обезвоживание. Даже в ту жару он не смог бы так быстро высохнуть без обильной кровопотери. А этого не происходит после смерти, даже при перерезанном горле.
- Образцы почвы в месте обнаружения трупа показали низкое содержание железа.
Это означало, что в том месте в землю впиталось не так много крови. С учетом объема, который хлынул бы из яремной вены, концентрация железа должна была подпрыгнуть до небес.
- Значит, ее убили где-то еще.
- А что там с черепными травмами, вы говорите?
- Либо она погибла не из-за них, либо их нанесли посмертно.
Маккензи на минуту умолк, но я догадывался, о чем он думает. Ужасы, через которые прошла Салли Палмер, сейчас грозили Лин Меткалф. И если она еще жива, это только вопрос времени.
Если не случится чуда.
А пока Скарсдейл начал закругляться:
- Кое-кто из вас может до сих пор вопрошать: "Что сделали эти две несчастные женщины, чтобы заслужить такую участь?"
Он развел руками.
- Возможно, ничего. Возможно, современные взгляды верны и за нашей Вселенной не стоит разум, нет всеобъемлющей мудрости.
Он выдержал драматическую паузу. Я задался вопросом, не играет ли преподобный перед телекамерами.
- А может быть, мы просто ничего не видим, позволив ослепить самих себя собственным же невежеством? - продолжил он. - Нога многих из вас не ступала в эту церковь годами. Вы слишком заняты своей жизнью, чтобы делить ее с Богом. Я не могу утверждать, что хорошо знал Салли Палмер или Лин Меткалф. Их жизнь и эта церковь пересекались не часто. У меня, впрочем, нет сомнений: произошла трагедия, и они - жертвы. Но жертвы чего?
Скарсдейл перегнулся через кафедру, выставив голову вперед.
- Мы должны - каждый из нас должен! - заглянуть в свое сердце. Ибо сказал Христос: "Что посеешь, то и пожнешь". И сегодня мы пожинаем свои же плоды. Плоды не просто духовного упадка нашего общества, а плоды нашей слепоты и нежелания видеть. Зло не исчезнет просто оттого, что мы решили его не замечать. Так на кого же обратить нам свой взгляд? На ком лежит вина?
Он выставил костлявый палец и медленно обвел им переполненную церковь.
- На нас самих. Ибо мы позволили этому змию свободно ползать среди нас. Мы - и никто иной. И сейчас мы должны вознести молитву к Господу, чтобы даровал он нам силу извергнуть гада из рядов наших!
Воцарилась неловкая тишина, пока люди пытались переварить услышанное. Впрочем, Скарсдейл не дал им на это ни единого шанса. Он вздернул подбородок и зажмурил глаза, позволяя фотовспышкам поиграть тенью на его физиономии.
- Помолимся же, братья и сестры…
* * *
Той толчеи, что обычно можно видеть после службы, на улице не наблюдалось. Возле площади стоял полицейский автофургон, и его белый объемистый кузов казался до нелепости неуместным и вместе с тем вызывал страх. Несмотря на старания прессы и присутствие телекамер, немногие решились дать интервью. Слишком свежи еще раны, слишком близки они к сердцу. Одно дело - смотреть новости о чужих трагедиях. Участвовать в подобной трагедии самому - совсем другое.
Так что журналисты пытались забрасывать людей вопросами, встречая лишь вежливо-сдержанную реакцию, ничуть не прояснявшую картину. Не считая парочки исключений, Манхэм повернулся своей коллективной спиной к внешнему миру. Как ни странно, Скарсдейл оказался одним из тех, кто откликнулся на просьбу дать интервью. От такого человека вряд ли можно ожидать интереса к саморекламе, но сейчас, очевидно, он решил, что разок не возбраняется пообщаться и с самим дьяволом. Судя по тону его проповеди, Скарсдейл воспринимал происходящее как наглядную демонстрацию смысла своего призвания. В своих собственных желтушных глазах он выглядел совершенно правым и был готов обеими подагрическими руками уцепиться за миг торжества.
Мы с Генри смотрели, как пастор, выйдя на церковный дворик, проповедует перед изголодавшимися по новостям журналистами, в то время как за его спиной дети, облепив памятник Деве-мученице, топтали увядшие гирлянды, стремясь попасть в кадр. Голос Скарсдейла, хоть и невнятно, долетал и до центральный лужайки. Здесь, под старым каштаном, я заметил поджидавшего меня Генри, когда вышел на улицу после службы. Он кисло улыбнулся.
- Вы не смогли попасть внутрь? - спросил я, подходя ближе.
- Даже не пытался. Да, я хотел выказать свое уважение, но будь я проклят, если собираюсь подыгрывать пасторскому тщеславию. Или же слушать его желчные бредни. Как он там выразился? "Божья кара за наши грехи"? "Мы сами во всем виноваты"?
- Что-то вроде того, - признал я.
Генри фыркнул.
- Манхэму только этого не хватало. Призыв ко всеобщей паранойе.
Из-за спины Скарсдейла, увлеченного своей импровизированной пресс-конференцией, я видел, что ряды его ярых приверженцев пополнились новообращенными. К личностям вроде супругов Гудчайлд вкупе с мамашей Саттон и ее сыном Рупертом присоединились и те, чья нога, как мне казалось, годами не ступала под церковные своды. Напоминая немой хор, люди самозабвенно внимали преподобному, который в этот миг возвысил голос, пытаясь поглубже вбить свою мысль в глазки телекамер.
Генри в отвращении затряс головой.
- Вы только посмотрите на него. Как рыба в воде. Слуга Божий? Ха! Просто представился шанс заявить: "Я же говорил!"
- Все же в его словах что-то есть.
Генри подарил мне скептический взгляд.
- Только не уверяйте меня, что он показал вам путь истинный.
- Скарсдейл тут ни при чем. Но тот, кто за этим стоит, должен быть из своих. Кто-то, хорошо знакомый с местными краями. И с нами.
- В этом случае да поможет нам Бог, потому что, если Скарсдейл добьется своего, дела пойдут не в пример хуже.
- Что вы имеете в виду?
- Вы смотрели "Суровое испытание"? Пьесу Артура Миллера про охоту на ведьм в Салеме?
- Только по телевизору.
- Так вот, это ничто в сравнении с тем, что произойдет в Манхэме, если дела пойдут и дальше в том же духе.
Я было подумал, что он шутит, но во взгляде Генри читалась полная серьезность.
- Дэвид, постарайтесь не высовываться. Даже без помощи Скарсдейла скоро начнется обливание окружающих грязью и тыканье пальцами. Следите, чтобы не нарваться на западню.
- Вы шутите?
- Сомневаетесь? Я прожил здесь много дольше, чем вы, и знаю, на что похожи наши добрые друзья и соседи. Ножи уже точатся, смею вас заверить.
- Да перестаньте вы делать из мухи слона!
- Вы так считаете?
Он наблюдал за Скарсдейлом, уже возвращавшимся в церковь, высказав все, что ему требовалось. Некоторые особенно настойчивые журналисты попробовали было последовать за преподобным, но, растопырив руки, на их пути крестом встал Руперт Саттон - мощный барьер из плоти и крови, который никто не решился пробить.
Генри многозначительно посмотрел на меня.
- Такие вещи всегда будят в людях худшие из чувств. Манхэм - местечко маленькое. А в маленьких местечках водятся мелкие душонки. Может быть, я чрезмерно пессимистичен. И все равно на вашем месте я бы поостерегся.
Он выждал с минуту, чтобы до меня дошел смысл его слов, затем перевел взгляд за мое плечо.
- Здравствуйте. Это ваша знакомая?
Я обернулся и увидел, что нам улыбается молодая женщина. Темноволосая пышечка, которую я иногда видел, хотя имени ее не знал. Лишь когда она слегка подвинулась в сторону, я заметил рядом с ней Дженни. У той, напротив, выражение лица было весьма далеким от веселья.
Не обращая внимания на острый взгляд Дженни, толстушка сделала шаг вперед.
- Здравствуйте, я Тина.
- Рад познакомиться, - ответил я, не понимая, что происходит. Дженни слабо улыбнулась. Кажется, ее что-то сильно взволновало.
- Здравствуйте, Тина, - сказал Генри. - Как ваша матушка?
- Спасибо, лучше. Опухоль почти прошла. - Она повернулась ко мне. В глазах мерцали многозначительные искорки. - Спасибо, что проводили Дженни вчера вечером. Мы живем с ней в одном доме. Приятно знать, что не перевелись еще рыцари.
- Э-э… да ничего особенного…
- Я к тому, что вам следует как-нибудь зайти к нам. Посидели бы за рюмочкой или за ужином… поговорили бы…
Я мельком взглянул на Дженни. Она была вся красная. Кажется, у меня начиналось то же самое.
- Э-э… кхм-м…
- Скажем, в пятницу вечером?
- Тина, у доктора Хантера всегда… - начала было Дженни, однако ее подруга пропустила подсказку мимо ушей.
- Вы ведь свободны по пятницам? А если хотите, договоримся на другой вечер.
- А-а… Нет, но…
- Вот и отлично! Значит, в восемь, хорошо?
Все еще усмехаясь, она взяла Дженни за руку и увела. Я уставился им вслед.
- Это что за новости? - заинтересовался Генри.
- Понятия не имею…
Кажется, ситуация его забавляла.
- Да не знаю я!
- Что ж, вы сможете обо всем рассказать в воскресенье за обедом. - Улыбка исчезла, оставив на лице прежнее, серьезное, выражение. - Только не забывайте, что я вам говорил. Повнимательней выбирайте, кому доверять. И почаще оглядывайтесь.
С этими словами он взялся за колеса инвалидного кресла и покатил прочь.