- Что же ты наделал… ты, псина!
Дружок подполз ближе, заскулил и задрожал еще сильнее.
- Марш на место, бесстыдник!
Дружок послушался, встал и, припадая на одну лапу, заковылял в угол.
- Подождите, Рудольф Рудольфович, - заговорил Курилов. - У собаки серьезно повреждена лапа. Откуда это? Раны на теле, понятно, от ударов, но лапа?
Внимательно осмотрев лайку, мы обнаружили, что кончик передней лапы у нее сильно разбит.
- Вот подлец, что наделал! - возмутился Шервиц. - А мы еще удивляемся, почему пес вцепился в руку Блохина. Он наклонился и, изучив Дружка, уточнил диагноз: - Очевидно, он в ярости раздавил ему лапу. Пальцы раздроблены и когти едва держатся.
- Вот почему пес так жалобно скулил… - подвел итог Курилов.
Мы направились в канцелярию, где Вера Николаевна и Рожков перевязывали Блохина. Я сумел сдержать злость, но Шервиц выпалил:
- И вы еще ухаживаете за этим негодяем?.
Видя, что инженер разошелся, Усов незаметно встал перед Блохиным и предостерегающе сказал:
- Злость не ведёт к добру, товарищ. Успокойтесь.
Блохин процедил сквозь зубы:
- Столько шума из-за паршивого пса…
- Будет еще больше! - загремел Курилов.
- Не пугайте, руки коротки, - пробурчал Блохин.
Для темпераментного Курилова это было слишком. Оттолкнув Усова, он подскочил к Блохину, но тут же взял себя в руки, вынул из кармана красную книжечку, подал ее Усову, сказав:
- Я следователь и требую, чтобы вы задержали гражданина Блохина.
Усов выпрямился, внимательно прочитал удостоверение и вернул его Курилову. Наступила тишина. Каждый ждал, что скажет Усов.
- Необходимо письменное распоряжение, - заявил он.
- Совершенно правильно, - оно будет у вас завтра. А пока я требую, чтобы вы взяли от гражданина Блохина подписку о невыезде.
- Это можно, - спокойно сказал Усов и попросил Рожкова принести портфель.
Блохин, казалось, оцепенел. Он стоял, как соляной столб, моргая глазами, словно не веря, что все происходит в действительности. Наконец сказал, тяжело дыша:
- Да что ж это такое, товарищи? Где я нахожусь? Меня, советского гражданина, хотят арестовать из-за какого-то бешеного пса, который едва не оторвал мне руку. Уж не взбесились ли и вы?
- Не волнуйтесь, - снова загремел Курилов. - Вы осмелились стрелять из пистолета в квартире и свободно могли кого-нибудь убить. У вас вообще есть разрешение на ношение оружия?
- Есть, пожалуйста, - снова процедил Блохин и показал разрешение.
- Постараюсь сделать все, чтобы у вас его отобрали. В таких руках пистолет оставлять нельзя, - твердо сказал Курилов.
Блохин переменил тон:
- Никак не возьму в толк, что здесь происходит. Да какое у вас право задерживать честного человека, клеветать на него? Никакой подписки не дам. Неужели тут нет никого, кто бы за меня заступился? Вера Николаевна… Товарищ Богданов…
Лесничий нерешительно стоял в дверях.
- За то, что собака искусала человека, его же и хотят арестовать, - чуть не плача, выговаривал Блохин. - Прошу вас, не допустите этого, ведь вы знаете меня лучше, чем все остальные вместе взятые. Скажите же хоть что-нибудь… Защитите меня от наветов!
Сцена произвела впечатление. Вера Николаевна просительно глянула на супруга и что-то зашептала Усову.
- Да, да, ему нужен медицинский осмотр, - сжалился Усов. - Свезите его… ну, хотя бы к тому фельдшеру.
Усов обратился к Курилову, тот не возражал. Богданов поручился за Блохина. Тетка Настя побежала за лесником, чтобы он запрягал лошадей (Демидыч еще не возвратился) и отвез Блохина. Когда лесник увидел Блохина, он всплеснул руками и сказал:
- Что ты наделал, Аркадий?
- Не спрашивай, - попал между волками, - зло проговорил Блохин и направился к выходу. Мы вернулись в комнату.
- Этот прохвост еще наделает нам хлопот, прежде чем попадет туда, куда ему и следует - за решетку, - раздраженно сказал Курилов.
- Простите, товарищ, - отозвался Рожков, - но у нас для этого нет оснований: стрельба из пистолета может быть квалифицирована как самозащита…
- Хорошо бы, если так, - проговорила Вера Николаевна. - Ведь эти патроны все-таки…
- Тс, тс, - прервал ее Усов. - У вас и стены имеют уши…
Мы обернулись и увидели, что двери комнаты слегка приоткрыты. В тишине, которая наступила после слов Усова, в коридоре отчетливо послышались чьи-то шаги. Я мгновенно прыгнул и распахнул двери. Усов спокойно оставался на месте. Коридор был пустой. Через мгновение в другом его конце скрипнули двери, затем снова все стихло.
Терзаемый подозрениями, я на цыпочках прошел мимо одной двери, за которой слышался приглушенный разговор, и спрятался у лестницы в углу, Соседние двери открылись, и выглянула голова - тетя Настя! Она прислушалась, затем вышла из комнаты, осторожно закрыла дверь и тихонько пошла по коридору в своих домашних шлепанцах. Когда ее шаги стихли, я вернулся к друзьям.
- Что-нибудь видели, Рудольф Рудольфович? - спросил Усов.
- Видел, - ответил я. - Это была тетка Настя.
- Ах, вечно она принюхивается в доме, - проговорил Богданов. - Никак от этого не отвыкнет. Словно кошка…
Я молчал. Не хотелось мне при Шервице говорить, что пронырливая тетка была в комнате у Хельми. Мне и в голову поначалу не пришло, что могла означать их встреча; просто, должно быть, Настя выполнила какую-то просьбу Хельми.
Случай с Блохиным как-то оттеснил на задний план историю, ради которой, собственно, Усов приехал, и, возвращаясь к которой, он сейчас сказал:
- Единственное вещественное доказательство - это пряжка с обрывком ремня. Придется приложить ее к делу… А где же она?
Все бросили взгляд на маленький столик, где только что лежала пряжка, но она исчезла! Усов, как обычно, улыбался - я подозревал, что он единственный видел, куда она пропала; Рожков возмутился:
- Это неслыханная дерзость! Украсть перед носом такую важную вещь… Преступник наверняка имеет в доме сообщника. Что вы скажете, товарищ Богданов?
- Ничего не понимаю… Ведь мы здесь… между своими, - запинаясь, проговорил Богданов. - Может, она куда-нибудь упала…
Рожков махнул рукою:
- Мы не можем рассчитывать на случайность. Придется обыскать комнату, а может быть, и кого-нибудь…
- Это лишнее, - возразил лесничий, но Рожков уже ходил по комнате, отставляя стулья, заглядывая под столы, в углы, отвернул ковер. Усов следил за ним и, наконец, сказал:
- Оставьте, это ничего не даст… Не помните, кто убирал со стола?
- Я с тетей Настей, - ответила Вера Николаевна.
- Найдите тетку, - приказал Усов Рожкову. Тог ушел, и скоро тетя Настя появилась в комнате, а Рожков где-то задержался. Она равнодушно спросила Богданова:
- Что вам угодно?
Вместо Богданова заговорил Усов:
- Что вы убирали с того столика, гражданка Блохина?
- С того маленького? Стаканы с недоеденным компотом, - был спокойный ответ.
- И больше ничего?
- Еще ложечки. Серебряные… Мы их подаем только гостям, - подчеркнула старуха.
- Хорошо, а что еще? Вспомните-ка!
- Что мне вспоминать! Больше ничего не было…
- Тетя Настя, - спросила Вера Николаевна, - не было ли там еще какой-нибудь мелочи?
- Что-нибудь пропало? Такого в нашем доме быть не может, - уверенно сказала старуха.
- Вы правы, такого быть не должно, - заявил Усов и вопросительно посмотрел на Рожкова, который тем временем вернулся. От меня не укрылось, что Рожков сделал едва заметное движение рукой. Усов сказал старухе, что она больше не нужна.
- Товарищ начальник, все-таки я бы хотела знать, почему вы меня сюда позвали? Уж не думаете ли вы, что я что-то украла? - раздраженно спросила она.
- Ничего такого я не сказал, - строго, без обычной приветливости ответил Усов. - Идите, мать, к себе и помните, как говорят: много будешь знать, скоро состаришься…
Тетка Настя что-то проворчала и исчезла за дверью.
- Вы предполагаете, что пряжку взяла она? А товарищ Рожков… он, наверное, проводил обыск на кухне? - вступил в разговор Шервиц.
- Угадали, но это было только начало… - не моргнув, засмеялся Усов. Рожков тихо спросил своего шефа есть ли смысл продолжать обыск?
- Смысл-то есть, вот только результата нет, - сказал начальник. - Эту пряжку легко спрятать и трудно найти. Одно ясно: ее владельцу придется купить новый ремень… - Усов вернулся к своему прежнему спокойному тону.
- Если, конечно, у него нет дома другого, - добавил Шервиц.
Я удивился, почему Усов так быстро прекратил следствие, но вскоре понял, что сама по себе пряжка значила куда меньше, чем тот факт, что она кого-то в доме заинтересовала. Кого? Это и нужно было расследовать…
Рожков дал нам подписать протокол о нападении на Хельмига, и оба представителя органов государственной безопасности собрались к отъезду.
- Сообщение обо всем этом мы, понятно, пошлем в Ленинград, в наше областное управление, - сказал Усов. - И вас туда пригласят. А мы завтра займемся Хельмигом. Это будет крепкий орешек.
- Желаю, чтобы вы его как можно скорее раскололи, - пожелал я.
Едва Усов и Рожков уехали, в комнату вошла тетка Настя и спросила, не хотим ли мы чаю?
- Хоть сполоснете горечь с языка, - добавила она, явно ожидая, как мы к этому отнесемся.
Отозвался только Шервиц. Он поинтересовался, какую горечь она имеет в виду.
- Мало того, что у человека желчь разлилась, - недовольно сказала старуха. - Еще и племянника хотели арестовать. Этот долговязый все задвижки в кухне проверил, будто я злодейка какая. Да еще все спрашивал, что, да как, да почему… И вас замучил…
- А не имеют ли ваши задвижки какую-нибудь связь с попыткой убить Хельмига? - спросил Курилов.
Бабка испуганно выдохнула:
- Боже сохрани, с чего это вы взяли?
- Бог с этим делом не имеет ничего общего. Сказал просто так. - Филипп Филиппович пристально глянул на бабку. Та опустила голову и проворчала:
- Такой солидный человек и делает из старой женщины посмешище. - Затем она повернулась к дверям, добавила: - Сейчас принесу самовар, хотя вы против меня и что-то затеваете. И вышла из комнаты.
Шервиц засмеялся, заметив, что у тетки острый язычок, а Курилов сказал:
- Язык у нее за зубами. Разве вы не поняли?
- Она своенравна, ворчлива, но за все время, что у нас, ни в чем не провинилась. Я могла бы поручиться за ее порядочность, - возразила Вера Николаевна.
- Так-то оно так, - продолжал Богданов, - но мой отец, например, тетю Настю не любит. Он говорит, что у нее и глаза, и язык змеиные.
- Посмотрите-ка, как расходятся мнения… Впрочем, не кажется ли вам, что сейчас полезнее идти спать, ведь завтра рано уезжаем? - закончил Шервиц.
- А как же чай? - спросил Богданов.
- Пусть его попьет с теткой Настей товарищ Курилов, - пошутил Шервиц.
- Избавьте меня от этой радости и побудьте со мной, - обратился ко мне Филипп Филиппович.
- Воля ваша, - торжественно объявил я.
Остались трое: Курилов, Богданов и я. Самовар, который тетка Настя молча поставила на стол, шипел, выпуская клубы пара. Сидели, наслаждаясь чаем с вкусным вареньем.
- Ну, и что вы скажете обо всей этой истории? - первым нарушил молчание Богданов, помешивая ложечкой в стакане. Вопрос был обращен к нам двоим, но я ждал, что скажет Курилов.
- Выводы делать рановато: пока не ясен мотив преступления. Понадобится терпеливое расследование. Одно ясно - загадочное исчезновение пряжки его не облегчит. Не знаю, кто и зачем ее взял, но из всех, кто находится в доме, по-моему, можно подозревать двоих…
- Двоих? - переспросил я, пытаясь сообразить, кого он имеет в виду.
- Первый из них - это инженер Карл Карлович Шервиц.
- Да вы что? - вырвалось у меня. - Это же абсурд!
- Почему же? А что если у него есть основания спрятать пряжку? Кто поручится за то, что в Хельмига стреляли не потому, что тот кому-то стал не нужен, даже опасен? Нельзя забывать, в какой политической ситуации мы живем. Гитлеровцы начинают распускать свои щупальца по всей Европе. В капиталистических странах убийства стали обычными. Не исключено, что нацисты пытаются сделать нечто подобное и в Советском Союзе.
- Нет, нет, все-таки нет! - решительно сказал я. - Знаю Шервица и не верю, что он мог быть причастен хоть к чему-либо подобному. Он не имеет с гитлеровцами ничего общего. Более того, ненавидит их всем сердцем.
- Это звучит достаточно убедительно, - кивнул Курилов. - Тогда остается второе лицо.
Богданов пытливо на него уставился.
- Тетя Настя, - сказал Курилов так тихо, что его слова были едва слышны в монотонном клокоте самовара, в котором догорали последние угольки.
"Настя? Возможно, она или…" Тут мне пришел в голову еще один человек, который был в доме в критический момент.
- А не лесник ли это? Тот, который сюда входил, - предположил я.
- Исключено, - сказал Филипп Филиппович, - ведь он даже не перешагивал порога комнаты.
Богданов согласно закивал. Он может положиться на своих людей. И хотя под тяжестью обстоятельств допускает обоснованность подозрений в отношении тетки Насти, но в глубине души этому все-таки не верит.
- Допустим, что и в самом деле была она, - размышлял он вслух. - Но откуда ей знать, кому принадлежит пряжка?
- Это еще ни о чем не говорит, - возразил Курилов. - Мне решительно кажется, что и начало, и конец этой проклятой истории следует искать у вас, товарищ лесничий, - добавил он. Богданов вздохнул, а Курилов продолжал: - И это вас, согласитесь, кое к чему обязывает.
- К чему?
- Мы, понятно, не можем сейчас перевернуть дом вверх ногами, чтобы найти пряжку. Утром уезжаем и просим нам помочь. Обратите на тетку Настю особое внимание и, главное, предупредите супругу: у нее ведь тетка целый день на глазах. Пусть присмотрится, понаблюдает, и если тетка уйдет, проверьте, туда ли, куда сказала.
- Попытаюсь, но толк вряд ли будет, - заметил Богданов, - впрочем, кто знает…
- Вы все еще сомневаетесь, что помощника убийцы следует искать у вас? - удивился Курилов.
Богданов молчал. Ему было явно не по себе оттого, что кто-то в его доме мог быть причастен к этой неприятной истории…
За окнами в морозной ночи раздался протяжный стон. Одним махом я подскочил к окну. Как назло, в эту минуту и на дворе, и в комнате погас свет, все погрузилось в кромешную тьму. Лишь красный огонек сигареты освещал мне кончики пальцев.
- Черт возьми, что это значит? Зажгите хоть спичку!
Спички лежали на столе, и пока я шарил, пытаясь их найти, зацепил стакан, который упал и разбился. Нервы были так напряжены, что в первое мгновение я даже звон разбитого стекла отнес за счет "неизвестного преступника".
Из лесу снова раздался жалобный стон. В сенях заскулили собаки, одна из них царапала дверь. Хотела к нам…
- Волки? - прошептал Филипп Филиппович.
- Пожалуй, нет, - быстро ответил Богданов и зажег карманный фонарик.
- Кто же тогда?
- Не знаю. Скорее человек…
Он бросился в сени, оттуда послышалось несколько крепких слов, и через минуту в комнате загорелся свет. Вернулся лесничий. Он был разгневан.
- Одна пробка выпала. Не могу понять, почему?
- А что если ей кто-нибудь помог? - предположил Курилов. - Теперь быстро фонари, ружья и - в лес. Слышите, опять стон!
Когда все, казалось, потеряли голову, он один оставался спокоен и действовал рассудительно. Первым из дому выбежал я, за мной спешил Филипп Филиппович (точнее было бы сказать: ковылял), а Богданов остался в сенях: чертыхаясь, он освещал фонариком доску с пробками, пытаясь найти повреждение, потому что на дворе лампочки еще не горели. Забрался на ветхий столик, который при каждом его резком движении качался и скрипел, - чудом не упал. В конце концов, ему удалось навести порядок, и лампочки перед домом снова зажглись. Догнав нас, он был вне себя от злости:
- Теперь начинаю верить, что в моем доме что-то творится! И остальные пробки были вывернуты. Попадись мне только этот негодяй! - грозил он неизвестно кому кулаком.
Собаки выбежали за нами, однако по моему приказу остановились. Мы поспешили туда, где раздавались стоны. Снег скрипел под ногами, и в свете лампочек его крупинки взлетали под нашими быстрыми шагами, как зимние светлячки.
- Смотрите-ка… Там, вон там что-то шевелится, видите? - крикнул Богданов.
Мы ускорили шаги, и, действительно, через минуту в свете карманных фонариков на снегу показался какой-то непонятный темный предмет, который, к нашему удивлению, вдруг раздвоился.
Дружок ворчал, а Норд высоко поднял голову и принюхивался. Тут до нас долетел хрип: "На по-мо-ощь! По-ги-баю, во-о-л-ки…"
Приготовив ружье, я осторожно подался вперед. Остальные рассыпались по сторонам, чтобы улучшить возможности стрельбы и прийти мне на помощь, если понадобится.
Волк! Точно, это он. Подняв ружье, я, однако, не решался выстрелить: вполне мог угодить в лежавшего на снегу. Дерзкий хищник опять к нему приблизился и словно бы слился с ним воедино. Тотчас же снова раздался голос, зовущий на помощь, но только уже более спокойный.
Что за чертовщина?
- Осторожно! - предостерегающе зазвенел голос Богданова. - Не стрелять!
Мы длинными прыжками бросились вперед, и через минуту были возле "несчастного". Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что в снегу лежал Демидыч. Он обнимал большого, невесть какой породы пса, которого вполне можно было принять за волка.
- Демидыч, что случилось? - участливо спросил Богданов.
- Ох, батюшка, худо, худо… - заговорил Демидыч, едва ворочая языком. Заслоняясь рукой от света наших фонариков, он пытался встать, но только еще больше увяз в снегу. Мы ему помогли, но едва он встал, как снова упал, чуть не повалив Курилова.
И тут мы поняли: Демидыч крепко пьян!
- Что же случилось? Где лошади? Где ты нализался? - строго выспрашивал Богданов.
- Эх, кони, мои кони, - пьяными слезами заплакал конюх. - Они там, волки их, поди, грызут, а я… Я жив-живешенек… Эх, ма…
- Что ты болтаешь о волках, старый хрыч, - рассердился Богданов. - Ведь собака-то цела, а ее бы в первую очередь разорвали на куски… Говори, куда подевал лошадей?
Демидыч тупо глядел на нас, словно никого не узнавая, качался во все стороны, а потом развел руками:
- Там… там… и там. И нигде иначе… Богданов потерял терпение.
- Хватит. Давайте дотащим его до избы, авось там воскреснет.
Немало пришлось потрудиться, чтобы добраться до дому. Там мы стащили с пьяного возницы огромный мохнатый тулуп, вымыли ему лицо холодной водой и усадили в кресло. Однако толку добиться все равно не удалось. Он зевал, храпел, бормотал чепуху и, в конце концов, заснул.
- Вот наделал делов, - ругался Богданов. - И лошади пропали, и слова из этого пьяницы не выбьешь. Пусть проспится…
- Он не обморозился? - спросил я.
- Какое там! В таком-то тулупе… Пока шел да валялся в снегу, пожалуй, даже вспотел, - заверил лесничий.