Глава одиннадцатая
Соколов
К Соколову в Уралплатине привыкли быстро. Привык к нему и Доменов.
Соколов показал себя работником расторопным, исполнительным, молчаливым.
Лишь однажды Соколов не выдержал.
Доменов протянул ему пачку денег:
- Здесь три тысячи рублей… Это, считайте, премия… Вам.
- За что? - недоуменно поднял брови Соколов.
- За отличную, как сейчас говорят, ударную работу.
- Точнее?
- За то, что сохранили французской анонимной компании платину в целиках, пустив драги мимо них.
- Значит, деньги от французов.
Доменов оглянулся на двери кабинета:
- Я вас ценил за то, что вы не проявляли излишнего любопытства. Понимали все с полуслова.
- Извините.
- Бог с вами, Николай Павлович. Но с вами я в прятки играть не намерен. Когда мы добьемся передачи Березовских золотых рудников и Тагильских платиновых приисков в концессию французам, то получите в двадцать раз больше.
- Что мне с ними делать? - посмотрел на пачку банкнотов Соколов.
- Спрятать в карман, чем живее, тем лучше… А при случае отдать долг Чарину. Он скоро прибудет в Свердловск.
- Вы знаете… обо всем?
- Порадуйте свою молодую жену. Слышал, она любит драгоценности и наряды?
Соколов постоял в нерешительности:
- Что ж, последую вашему совету. Но мне хочется отблагодарить вас за все доброе, что вы для меня сделали… Устрою-ка я на эти деньги прием. Простите, званый… еще раз простите, товарищеский ужин. Надо встряхнуться. И жена скучает. Жаждет поблистать в мужской компании. Приходите. И приглашайте всех ваших, - Соколов помялся, не зная, как точнее сказать, - компаньонов, коллег, в общем, единомышленников. Приходите. Нам никто не помешает. Мы сняли весь второй этаж в кирпичном двухэтажном доме на тихой улочке. Сад огромный. Весь в черемухе и сирени. Кухарку подыскал. Молоденькая, но уже мастерица… У матери и отца научилась. Мать искусница готовить и отец - повар в ресторане. Такое подаст - язык проглотите!
Доменова осенило: "Вечеринки в доме у Соколова. Самый лучший вариант для встреч с коллегами. Можно поговорить обо всем. А конспирация - полная!"
Через день Доменов со своими дружками заглянул к Соколову.
Потом стали приходить чуть ли не через день, засиживались допоздна. Как не засидеться за столом, на котором теснились бутылки с оригинальными этикетками - прозрачные четырехугольные с коротким горлом, темные, раздутые и высокие, изящные… А в серебряном ведерке всегда стояли между кусков льда, невесть откуда добытого, бутылки с шампанским. Глаза разбегались!
- А вы не из рода виноторговцев? - пошутил как-то Доменов. - Не дед ли уберег от революции свои винные склады?
Часто гости приводили командированных из Москвы и Сибири.
Кто только не перебывал у Соколова.
Буквально через месяц-полтора Соколов знал о каждом такое, что ни в одной анкете не пишется…
Сам он не интересовался приходящими. Но его жена - Антонина, Тоня - преображалась при виде гостей, походка пружинилась, глаза начинали сиять.
Она встречала гостей в коротком модном платье, сшитом рубашкой с напуском, на груди вытянутый галстук.
А иногда она обряжалась в бальное платье без рукавов с громадным треугольным вырезом на спине, кончающимся где-то ниже пояса, и декольтированной грудью.
Бальное платье тоже было до колен, вискозные блестящие чулки подчеркивали волнующие линии длинных ног.
У мужчин этот наряд вызывал шок.
Они восхищенно ахали-охали, хвалили вкус хозяйки, плотоядно поглядывали на вырезы, а Тоня простодушно восклицала:
- Жаль, что не могу продемонстрировать мою новую шляпку. Она такая милая. С мягкими полями, открытая-открытая спереди!
Но больше всего мужчин поражало лицо Тони - округлое, без единой морщинки, чистое, с уходящими до висков, изогнутыми, чуть подрисованными бровями… А глаза! Широко распахнутые… То беспечно-веселые, иной раз глуповатые. То вдруг обретающие задумчивую глубину.
Короткая мальчишеская стрижка подчеркивала шею, обвитую бусами.
При знакомстве Антонина начинала отчаянно кокетничать, глаза ее обещали столько, что кавалеры теряли голову. И всегда ей хотелось узнать побольше о тех, кто приходил, словно она выбирала более достойного, чем Соколов.
- Ой, а это кто? Инженер? Богат? Женат? Сколько у него детей? - щебетала она. И ей, подвыпив, выкладывали все, что знали.
Вот около нее пристроился Савельев. Василий Васильевич. Мужчина еще в соку. Лет сорока восьми - пятидесяти. Видный горный инженер. Главноуправляющий Ленскими приисками, которые недавно сданы в концессию "Ленагольдфильдс". Кто-то сболтнул, что в период Ленских расстрелов в 1912 году Савельев занимал должность заведующего нижним управлением, и рабочие требовали его уволить за бездушность.
Но сейчас он вновь процветает. Правда, выдает себя за главноуправляющего, хотя Доменов сказал, что он помощник управляющего. Возвращается Савельев в Сибирь с курорта, с берегов Черного моря. Остановился в Свердловске у своих бывших коллег по Ленским приискам, Матвеевича и Стахевича. Они и привели его к Соколову.
Василий Васильевич хватает Антонину за руку, умоляет:
- Будь моей! Я тебя озолочу, четь-слово, озолочу!
Антонина грозит ему пальчиком:
- Осторожней! У меня ревнивый муж. Он вас застрелит. Револьвер с гражданской при себе носит.
Но Савельев совсем потерял голову:
- За одну ночь с тобой - десять тысяч золотом! Хочешь?
Антонина кокетливо смеется.
- Ты поверь, я настоящий мужчина! Ты таких любовников нигде не найдешь. На, читай! - Савельев достает смятое письмо. - Как мне пишут женщины!
Антонина двумя пальчиками берет затасканный в карманах лист почтовой бумаги и вслух читает:
- "Геночка, милое мое дитя, моя ласточка, крошечка, почему мой миленький, тоскующий нежный щенок не верит своей Зайке?" Ой, да это личное интимное письмо! Как я могу читать? - возмущается Антонина.
- Читай, читай… Не хочешь, сам прочту. - Савельев сипит. - Вот слушай, слушай, как меня любят женщины… Ага, это можно пропустить. Ага, вот… "Солнышко мое, я хочу целовать опять губенки, глазенки, зубенки, всего моего голубенького, моего безумного… Помнишь, как милый кусал Зайке лапки, а я просила: "Геночка, больно…"
- Прекратите читать чужие письма… Как вам не стыдно! - закрыла ручкой глаза Савельеву Антонина.
- Почему чужие? - засипел Савельев.
- Но разве вы - Геночка? Вы же Василий Васильевич. А письмо к Геночке.
- А-а, - ухмыляется Савельев, - это меня Зайка так окрестила. Не нравится ей имя Василий… Простое, говорит. Да к тому же, чтобы не узнали, если это письмо к кому-нибудь попадет. К примеру, жене… А псевдонимы берут не одни писаки-задаваки, но и любовники… Ха-ха!
- Да не слушайте вы его, Тонечка, - улыбается сидящий рядом Мацюсевич, - Геночка - его сын. Сыну писала Зайка, Геночка ездил с отцом в Абхазию отдыхать.
- Я так и знала, что Василий Васильевич неправду говорит.
- Нет, правду! - стукнул кулаком Савельев и упал головой на стол, через минуту он уже храпел.
Мацюсевича передернуло:
- Снова налакался… Свиньям место в свинарнике, а не в интеллигентном доме. Простите, Тонечка. Впредь никогда не приведу его к вам.
А Соколов смотрел на Мацюсевича и вспоминал, что же ему известно об этом члене "Клуба горных деятелей". Этот Мацюсевич, тоже как-то изрядно хлебнув, предложил Тоне:
- Давай сбежим с тобой за границу. Нуждаться не будем. Там в банке, в Париже, на мое имя положена кругленькая сумма. И в Лондоне тоже.
Тоня всплеснула руками.
- Ой, как интересно! Давайте сбежим! Я согласна! Я так хочу в Париж! Вы купите мне самое модное платье. У нас появится авто - длинное, черное. Альберт Людвигович, а вы не врете? Откуда у вас деньги за границей? Наследство получили?
- Не-е, Малоземов платит жалованье.
- А кто такой Мало-земов?
- Ууу, Малоземов, Антон Павлович, у-у! - воздел руки Мацюсевич. - Фигура! Главный управитель Ленских приисков, Я у него личным секретарем состоял. Он меня членом промыслового совета сделал. Когда это было? Вспомнил… В 1919 году. Осенью, да-да, в сентябре. Колчак уходил. Собрал Малоземов промысловый совет. И речь произнес: "Господа! Всем предлагаю остаться на приисках. Предпринять все зависящее от вас, чтобы сохранить прииски для владельцев. Мы еще вернемся. Я каждому буду продолжать платить жалованье в иностранной валюте. За границей на имя каждого в банке открою счет". - Мацюсевич глотнул из бокала. - И ты знаешь, Тонечка, он же нам всем письменные обязательства выдал. А мы ему расписки. А сам он махнул в Америку. А мы - ха! - создавали впечатление, что россыпи Ленские экономически невыгодно разрабатывать. Исчерпывается золото! Правительство и поверило! И сдало в концессию "Ленагольдфильдс". А это же - Малоземов. Он один из директоров "Ленагольдфильдс". Соображаешь?
- Ой, как занятно! - хлопала в ладошки Тоня. - А вы меня с Малоземовым познакомите?
- Познакомлю. Давай сбежим за границу.
- Сбежим! Когда? Завтра? Сегодня? Я пойду собираться.
Мацюсевич протрезвел:
- Не-е-е… Я скажу когда… А сейчас пойдем со мной, пойдем, а?
- Когда сбежим в Париж, тогда и пойдем. - Антонина отстранилась.
…Приводили к Соколову и Бориса Михайловича Порватова. Заведующего подотделом металлургии при правлении Союззолото.
Порватов возвращался ив Сибири. В Свердловске задержался у Доменова.
Вячеслав Александрович словно оправдывался:
- Я его давно знаю, мы и яств всяческих захватили, и коньяка, и шампанского…
Это уже вошло в привычку: все, кто приходил к Соколову, несли в свертках, в корзинах, в портфелях напитки и снедь.
Соколов молча пожал руку Порватову, а Доменов начал расхваливать Порватова:
- Мы с ним на Кочкарских приисках служили. Он мне помог человеком стать. Эрудиция и ум - громаднейшие. Сами убедитесь! Четыре года до революции жил в Америке! На свои средства и средства хозяина - Иваницкого - специализировался по обработке руд.
А затем Доменов, оставшись наедине с Соколовым, понизил голос:
- Кстати, он, как и вы, в годы гражданской войны служил в контрразведке. Только в Минусинске. У Колчака. Вернее, у генерала Барановского. В руках Порватова - большая власть была сосредоточена. Он засылал агентов к красным, оставлял своих разведчиков при отступлении, вербовал сочувствующих, выплачивал им деньги.
- Как же ему удалось скрыться и занять такое высокое положение в Москве? - не выдержал Соколов.
- А он в Красноярске в 1920-м, приехав с Минусинского фронта, перевелся в штаб стрелковой дивизии - делопроизводителем. В штабе его никто не знал. А тут красные пришли. Бригаду да и всю дивизию расформировали. А делопроизводитель Порватов поступил на службу в золотой подотдел Красноярского совнархоза. Кстати, с ним в Минусинской контрразведке и Мисюревич трудился… Ну, Евгений Михайлович… Бывший наш управляющий Нижнетагильским платиновым округом. Сейчас заведует производственным отделом Союззолота. - Доменов был предельно откровенен с Соколовым. Он стал ему безоглядно доверять после случая с инженером Еремеевым.
А было так…
Поздно вечером Доменов пришел к Соколову. За его спиной на крыльце стоял невысокий человек. В темноте трудно было его разглядеть. Доменов перехватил взгляд Соколова:
- Это Гойер. Вы еще не знакомы.
- Проходите, - посторонился Николай Павлович, давая дорогу.
- Мы ненадолго, проходить не будем, - на удивление Соколову ответил Доменов. - Тоня уже спит… Не надо ее тревожить. Оденьтесь, прогуляемся. Перед сном моцион полезен.
- Что стряслось? - как можно спокойнее спросил Соколов, стараясь скрыть нахлынувшую тревогу.
- Выходите побыстрее, - Доменов с Гойером явно волновались.
- Ладно. Через три минуты спущусь к вам в сад.
Тоня приподняла голову с подушки, услышав, как Соколов достает из тумбочки револьвер:
- Ты куда?
- Спи… спи… Все нормально… Я прогуляюсь с Доменовым и неким Гойером, который приехал с прииска.
- Я боюсь за тебя…
- А чего бояться, дуреныш ты мой!
- Не знаю… Боюсь, и всё…
- Пора бы привыкнуть… Спи…
- Я тебя подожду.
Еще спускаясь с крыльца, Соколов услышал, как Доменов хрустит пальцами.
- Познакомьтесь, - кивнул он на Гойера. - Наш человек. С приисков. Активный деятель "Клуба горных деятелей"… Совсем заговорился: "деятель деятелей".
- Евгений Густавович, - представился Гойер.
- Не Евгений Густавович, а Жеребец Жеребович! - не выдержал Доменов. - Хорошо, что он с вашей Тоней незнаком, а то этого Кобеля Кобелевича вам бы пришлось пристрелить! Вообразите, Николай Павлович, этот Дон-Жуан не пропустит ни одной юбки. Решил, видите ли, добиться благосклонности супруги своего инженера, Еремеева Льва Александровича. А супруг уже разобрался, что исполняет вредительские распоряжения Гойера. Значит, и он, Еремеев, вредитель. А этот Жеребец Жеребович сделал так, что Еремеев в течение девяти месяцев не получал жалованья. Вынуждал его жену ходить за отдельными займами в его кабинет. И беседовал с ней. И домогался свиданий! Да сознайтесь, Гойер, вы наверняка твердили этой… как ее?
- Вере Владимировне, - виновато назвал имя женщины Евгений Густавович.
- Этой Вере Владимировне… Ну, вы-то ее, Гойер, не величали, звали Верусенькой. Я-то вас знаю как облупленного! Так вот, небось плакались Верусеньке, что если бы не большевики, то владели бы миллионным состоянием, а принуждены трудиться за шестьдесят рублей в месяц и надеяться на жалкую премию от намыва металла?
Гойер молчал.
- Короче, - продолжал Доменов, - он так накалил молодого инженера, что тот пришел к механику округа и бряк ему: "Виноват во вредительской деятельности! Пойду в ГПУ признаваться". Мы Еремеева моментально перевели в Свердловск, оклад увеличили, весь долг выплатили. Сегодня я самолично беседовал с ним, убеждал, что он не имеет права квалифицировать свою работу как вредительскую. Он, по существу, выполнял чужие распоряжения… Но Еремеев твердит, что виноват. И завтра же пойдет в ГПУ… Он выдаст нас всех… Понимаете, в какое мы положение попали?
- Что же нужно сделать? - приостановился Соколов.
- Устранить Еремеева немедленно, - горячо зашептал Гойер, - пока он не признался чекистам. Он не должен дойти до здания ОГПУ!
- Кто же ему помешает?
- Как кто? - изумился Гойер. - Вы! Вам не привыкать; вы же до революции стреляли в губернатора, бросали бомбы в министров! Вы же эсер - человек действия!
- Но это было давно, - возразил Соколов.
- На вас, на вас одна надежда.
- Он с женой приехал в Свердловск? - уточнил Соколов.
- Жена пока осталась в Косьве. В Свердловске им не подыскали жилья, - торопливо шептал Гойер.
- Где остановился Еремеев?
- Мы его устроили в общежитие "Делегатское", - вступил в разговор Доменов.
- Там есть телефон?
- Да… 5-12… - Доменов пытливо посмотрел на Соколова.
- Тогда отправляйтесь спать… Остальное предоставьте мне, - Соколов достал револьвер, провернул барабан с патронами.
Доменов отшатнулся.
Гойер торопливо протянул ему потную ладошку:
- Благодарствуем, спаситель наш, благодарствуем…
Соколов сунул оружие в карман и исчез в темноте.
На следующий день Еремеев не вышел на работу.
Не появился он и через неделю.
Доменов вызвал к себе Соколова.
- Вы понимаете, что… - и замолчал. Нервно встал из-за стола, торопливо подошел к двери, проверил: плотно ли прикрыта? Потер виски: - Мигрень… Чертова болезнь интеллигентов… О чем это я?
Соколов безмолвствовал.
- Ну, что вы молчите? - взорвался Доменов. - Демонстрируете свои железные нервы?.. Вы понимаете, что мы обязаны заявить в милицию об исчезновении Еремеева?
Соколов пожал плечами:
- Заявляйте, заявляйте…
- А вы уверены, что Еремеева… не найдут?
- Уверен, - равнодушно протянул Соколов и добавил: - А если и найдут, то не узнают, кто это. - Соколов встал, щелкнул каблуками и вышел.
Доменов не остановил его.
Вечеринки у Соколова продолжались. И Доменов, как и раньше, был их душой.
С тех пор он и стал откровенен с Соколовым.
Соколов попробовал снова прислушаться к разноголосью.
- Я не верю в возможность организовать промышленность коллективным рабочим трудом, - сипел проснувшийся Савельев.
- Им никогда ничего не добиться, они же отстранили нас от командования и посадили в кресла главнокомандующих-партийцев, энергичных, но не понимающих ни фига в экономике! - старался перекричать всех Дрожилов, заведующий производственным отделом Уралплатины.
- Во-во! - соглашался с ним главный механик Тарасов. - Каждый из нас вроде доктора у колыбели новорожденного ребенка, но нам от этого рождения никакой радости, мы же не связаны кровью с этим ребенком, то бишь советской промышленностью.
"Совсем не таятся, - отметил Соколов. - А чего им таиться? Знают друг друга не первый год. Тот же Вениамин Тарасов - из семьи золотопромышленников, когда-то служил на приисках своего отца в Кочкарской золотопромышленной компании, знал Доменова. Состоял в стройотряде при управлении инженеров белой Сибирской армии… "Состоял" - слово-то какое, - Соколов усмехнулся, - состоял, а не сражался, как и этот сипящий Савельев состоял управляющим…"
- Хватит разговоров! Надоела политика! Пусть царствуют Тоня и песня! - Доменов с гитарой в руках вскочил на стул: - Тишина, господа, тишина! Мы совсем забыли Тонечку. Вы посмотрите на нее. Как ей скучно с нами! Эх вы, а еще себя мужчинами называем. Тонечка, простите нас. Мы просим вас спеть!
- Спойте, - засипел Савельев.
- Спойте! - попросил еще кто-то.
- Ой, как хорошо! - захлопала в ладошки Тонечка. - А то я хотела уже уходить спать… Что будем петь?
- "Я ехала домой"! - заорал Савельев.
Все смотрели на Тоню. И она преобразилась, прикрыла лицо рукой и запела:
- "Я ехала домой, ду-ша была полна не ясным для самой каким-то новым счастьем. Казалось мне, что все с таким участьем, с такою ласкою глядели на меня… Я ехала домой…"
Тоня пела завораживающе. Все притихли.
А потом Доменов подошел к Тоне поближе, ударил по струнам, встал перед Тоней на одно колено:
- "Милая, ты услышь меня,
Под окном стою
Я с гитарою…"
Доменов смотрел на нее снизу вверх умоляюще:
- "Так взгляни на меня
Хоть один только раз,
Ярче майского дня
Чудный блеск твоих глаз!"
Потом дели хором:
- "Что это сердце сильно так бьется,
Что за тревога волнует мне грудь?
Чей это голос в душе раздается,
Ночь всю томлюсь, не могу я заснуть…"
Хмельная грусть выжимала слезы, а Савельев откровенно плакал:
- Где вы, мои цыгане? Где вы, мои молодые годы?..
Доменов прикрыл глаза, слушая Тоню: "Как Мария поет… Еще лучше Марии…"
Тоне аплодировали долго, она стояла раскрасневшаяся, счастливая.
- Вам на сцену надо, а не сидеть дома, - целовали ей руки.
Разошлись поздно.