20
Поздним вечером он забежал к Лене. Еще издали заметив в ее затянутом белыми занавесками окне красноватый неяркий свет, прошел через маленькую боковую калитку в палисадник и три раза негромко стукнул в оконный переплет.
Цветущий табак раскрыл к ночи свои белые венчики всюду, куда ни глянешь, - на клумбах и вдоль всей стены дома. Запах стоял густой, одуряюще сладкий. Леонид собрался было сорвать один цветок, но только протянул руку, как на занавеску упала тень и в окне появилось улыбающееся личико Лены.
Немного погодя с мягким скрипом отворилась парадная дверь, и Лена сбежала с крыльца на дорожку. Леонид распахнул перед нею калитку, и они вышли на улицу.
- А я уже трусить начала, - обычным своим щебечущим голоском призналась Лена. - Думала: рассердился и больше не придешь.
Словно ничего и не было - ни слез, ни тяжелого объяснения, ни тарелочки с голубой каемочкой. Леонид почувствовал, как сразу спала нервная напряженность, с которой он ожидал короткого, резкого разговора. К этому разговору он готовился весь вечер. "Или - или" - вот так он собирался говорить с Леной. Ее обезоруживающая незлобивость привела его в замешательство. В эти минуты ему особенно не хотелось ее огорчать. Но не сказать об отъезде он тоже не мог.
- Ленок, - начал он робко. - Ты, наверное, думаешь, что я по тебе совсем не скучал… Ну, во время работы и правда было некогда, а так, в другое время, я только о тебе и думаю. Так скучаю, что прямо сил никаких нет…
- Нет, ты не думай, я все понимаю! - быстро проговорила Лена. - И пускай работа у тебя всегда будет на первом месте! Мне даже нравится, что ты не такой, как многие другие. Что ты из тех, кто всем на свете готов жертвовать ради дела. Это же хорошо! Ведь ты у меня такой, правда? Я сегодня весь вечер об этом думала, и мне было ужасно стыдно за свою истерику. Правда! И мама… Она просто не понимает. Но ты ведь не сердишься на нее? И еще я знаешь, о чем подумала? Когда-нибудь про тебя будут писать в газетах и рассказывать детишкам…
- Ну, навряд ли, - пробормотал Леонид, однако ему приятно было именно от Лены услышать такие слова, и он даже подумал, что детишки уж точно с раскрытыми ртами слушали бы кое-какие его рассказы. Да хоть и про Макарова - и сейчас поучительно было бы им послушать. Но - нельзя. Нельзя пока ничего такого… - Ленок, я еще так мало сделал! Еще столько работы…
Лена сжала своей маленькой, слабой ручкой его пальцы.
- Но когда-нибудь потом, Ленечка. - Он увидел совсем близко перед собой ее умоляющие глаза. - Когда-нибудь потом ты сможешь… как все? Приходить каждый день домой…
- Даже не знаю, когда такое будет, - вздохнул Леонид и, набравшись духу, выговорил наконец: - Ленок, я завтра опять еду.
Лена выпустила его руку, и некоторое время они шли молча. Леонид ждал, поглядывая на нее сбоку. При свете луны ее лицо казалось очень бледным и невыразимо красивым.
Вдруг она остановилась, прижала кулачки к горлу и, борясь со спазмами, произнесла жалобным, прерывающимся голосом:
- Ну что ж, Ленечка… Поезжай, если надо. Я буду ждать…
Вдалеке за домами играл духовой оркестр.
- Ленок?.. - Леонид осторожно провел ладонью по ее щеке.
- М-м?..
- Пошли в сад, потанцуем?
- М-м!.. - кивнула Лена.
Часть вторая
Знак Козерога
1
Еще с демидовских времен маленький Увальский заводик с двумя работавшими на древесном угле домнами славился необычайно высоким качеством чугуна, который до революции почти весь шел на экспорт, а при Советской власти - на выплавку легированных сталей, в которых так нуждалась наша оборонная промышленность.
В конце 1931 года советские руководящие органы приняли решение о значительном расширении завода, и сейчас вся правобережная часть Увальска, если смотреть с высокого левого берега, представляла собой громадную новостройку: возводились цеховые корпуса, зияли отрытые котлованы, а чуть в стороне двумя широкими улицами протянулись желтеющие свежим деревом бараки рабочего поселка.
Однако и теперь, на втором году второй пятилетки, нет-нет да и случались на заводе всевозможные сбои, непредвиденные заминки и даже аварии. Давала себя знать нехватка, а чаще и просто неопытность, неподготовленность кадров.
Четвертый участок механического цеха, размещенный в отдельном новом пристрое, должен был с весны этого, 1934 года приступить к выпуску оборонной продукции. Но вот уже на исходе лето, а пусконаладочным работам не виделось конца. Сроки сдачи участка в эксплуатацию сдвигались дважды: сперва с апреля на июнь, а теперь уже с июня на октябрь.
Неблагополучное положение дел на этом участке и послужило официальным поводом для выезда Леонида Пчельникова на завод.
2
У всех, кто имел прямое отношение к пуску и эксплуатации четвертого участка, были пропуска с особой отметкой: при входе на участок стоял вахтер с кобурой на ремне.
В разговоре с начальником цеха Леонид выяснил, что рабочим некоторых вспомогательных служб, в частности электрикам и слесарям по тепло- и водоснабжению, выдавались временные пропуска, действительные только на период ведения работ. Однако у руководителей этих служб имелись постоянные пропуска. С особой отметкой. Леонид попросил назвать этих руководителей поименно. Как он и предполагал, среди них был и Флоренский.
Тут было над чем подумать. Ведь, приходя на участок проверять и корректировать работу своих людей, Флоренский, несомненно, имел возможность наблюдать за установкой основного оборудования, а после пуска станков - за изготовлением оборонной продукции. Да, было над чем подумать…
А дальше вот какая любопытная всплыла деталь. Не так давно Флоренский по собственной инициативе предложил заменить на участке два старых отечественных станка одним заграничным, мотивируя тем, что у заграничного станка производительность и точность обработки намного, по крайней мере вдвое, выше.
- Может, дельное предложение? - на всякий случай спросил Леонид у начальника механического цеха. - В чем же загвоздка?
- В том, что советы давать легче всего, - ответил тот. - Как в шахматах: кто сбоку стоит - всегда хорошо играет. Потому что посоветовал и пошел дальше. А ты сиди и выпутывайся после его подсказки как знаешь. В свое время мы хотели поставить этот станок на другом участке, но обошлись. С год он простоял во дворе, а сейчас посмотрели - нет ни паспорта, ни инструкции. Да кто-то вытащил плунжеры из цилиндров, теперь поставь-ка их на место: все они разные, поди угадай, в каком цилиндре какой плунжер должен стоять. Козловский, наш технолог, сперва было взялся за это дело, а когда я спросил, надежно ли будет станок работать, так ничего толком и не ответил. Этак с одним станком знаете сколько можно провозиться! Сложнейшее устройство, одних маслопроводов не счесть… Ну, вытащим старые станки, фундаменты сломаем, этого "иностранца" поставим, - а как он не заработает? Опять все переделывать? Так и в новые сроки не уложимся. Понимаете, что будет? Тюрьма! И - поделом!
Леонид понимал. И постарался узнать все, что можно, о Флоренском. Оказалось, что тот время от времени самолично обходил все заводские цеха и службы - говорил, что по должностной инструкции обязан периодически осматривать теплосети и водоводы. Не исключено, что это всего лишь предлог. Во всяком случае, устроился он очень удобно: весь завод как на ладони…
Семьи у Флоренского не было, жил он замкнуто, в маленькой комнатушке в коммунальном доме на левом берегу. С соседями по квартире почти не общался, поскольку вообще мало бывал дома - целыми днями, а часто и по ночам пропадал на заводе.
По словам начальника электроцеха, Флоренский сумел выжать из старой заводской котельной все, на что она была способна, и минувшая зима была, в сущности, первой за несколько последних лет, когда котельная работала без аварий. Во всяком случае, не было ни единой остановки котла.
Технолог механического цеха Козловский оказался маленьким, худощавым человеком с остроносым, желтушным лицом, к которому словно приклеилась подобострастно-страдальческая улыбка.
Леонид беседовал с ним в кабинете начальника механического цеха. Они устроились по обе стороны массивного письменного стола, украшенного богатой, во многих местах попорченной резьбой.
Хозяин стола перед уходом наказал секретарше никого в кабинет не пускать.
Предупредив Козловского, что о содержании их разговора никто не должен знать, Леонид вначале поинтересовался общецеховыми делами: как работают люди, многие ли станки нуждаются в замене и, в частности, почему на улице, под открытым небом, стоят заграничные станки, за которые государство платило золотом.
Желтушное лицо Козловского постепенно становилось апельсиновым. Давая объяснения, он испуганно моргал и заикался, но продолжал улыбаться все так же подобострастно-страдальчески.
Оказывается, некоторые станки пришли на завод не по назначению, и им невозможно найти применение, по крайней мере в механическом цехе, другие же либо разукомплектованы, испорчены во время транспортировки и хранения, либо настолько сложны по устройству и в управлении, что их просто рискованно ставить на линию - такой станок может в два счета выйти из строя, а своими силами его не отремонтировать.
- Вы сами-то в этих станках небось разбираетесь? - спросил Леонид.
- Безусловно, - Козловский пригнул голову в кивке. - Как инженер, я обязан в них разбираться. Но работать на таких станках и я не сумел бы, для этого необходим навык.
- Неужели у вас нет рабочих такой квалификации, чтобы?..
- Представьте себе! - развел руками Козловский. - Почему мы и предпочитаем старые отечественные станки - люди привыкли к ним. Притом отечественные станки гораздо надежней, по ним хоть кувалдой бей - и после этого будут работать. А заграничные очень капризны: чуть что - уже залихорадило.
- Но разве нельзя научить наших людей и на этих станках хорошо работать? Пригласить инструктора, из Свердловска хотя бы…
- Это можно! - поспешно согласился Козловский. - И мы даже думали об этом. Как только пустим четвертый участок…
- А кстати, - словно бы спохватился Леонид, - ваш начальник цеха мне говорил, что на этом участке недавно предлагали произвести замену нескольких старых станков, поставить вместо них какой-то заграничный и вы сначала будто бы поддержали эту идею.
- Что-то не припомню, считал ли я такую замену возможной, хотя и не могу спорить… Одну минуту… - Козловский выхватил из кармана брюк большой носовой платок и стал сморкаться, стараясь делать это как можно бесшумнее и деликатнее, а потому потратил на всю процедуру столько времени, что Леонид успел исписать целую страницу в своей тетради.
Наконец, аккуратно сложив платок и сунув его в карман, Козловский выразительно поглядел на лежавшую перед Леонидом тетрадь:
- Можно задать вам вопрос: вы меня допрашиваете официально?
- Я вас не допрашиваю, Федор Артурович, - поспешил успокоить его Леонид. - Мне необходимо выяснить некоторые технические детали, и я пригласил вас как опытного специалиста. Надеюсь, вы поможете мне разобраться в тех вопросах, в которых я мало смыслю?
Леонид постарался улыбнуться как можно добродушнее.
- Но вы не только технические детали записываете? - продолжал допытываться Козловский, недоверчиво кося глаз на тетрадь.
- Федор Артурович, позвольте, мы хоть по очереди с вами будем задавать друг другу вопросы, - попытался Леонид перехватить инициативу. - Кстати, вы не ответили еще на мой предыдущий.
- Какой именно?
- Насчет предложения о перестановке станков. Сперва, говорят, вы отнеслись к этому делу с интересом, но затем…
- А что, разве…
Леонид остановил его жестом:
- …а затем, после беседы с начальником цеха, сразу остыли.
- У начальника было свое собственное мнение на этот счет, - сказал Козловский, покачивая головой, - а к его мнению, должен заметить, мы, специалисты, всегда прислушиваемся с особым вниманием. Иван Федорович - человек партийный, активный участник революции, а в гражданскую войну командовал артиллерийской батареей. Иван Федорович ко всем вопросам подходит с государственных позиций. Наше дело - выдавать техническую документацию, предлагать конструктивные решения, и я в меру сил стараюсь, знаете…
- Все правильно, - остановил это словоизвержение Леонид. - Но как инженер вы разве не должны иметь собственное мнение по техническим вопросам? Тем более что у начальника цеха, кажется, нет даже среднего технического образования.
Голова Козловского закачалась, заходила как на пружинке.
- Я, право, не могу утверждать этого, поскольку документ об образовании не всегда свидетельствует о том, что его владелец действительно является специалистом своего дела. И я мог бы привести вам сколько угодно примеров другого рода, когда…
- Давайте, Федор Артурович, вернемся к станкам. В каком порядке их расставить, переставлять заново или нет - все это чисто технические вопросы, которые входят в вашу компетенцию.
- Пожалуй, вы правы: это - чисто технические вопросы. Но…
- Если не ошибаюсь, была высказана мысль о том, что один заграничный станок мог бы заменить два отечественных…
- Это еще надо доказать… Простите, вы сказали, что у нас обычная беседа, поэтому я так вот перебиваю… Да… Пожалуй, вы правы: у меня на этот счет должно быть свое мнение, и оно у меня есть, но я человек не тщеславный, из-за чего, между прочим, терплю насмешки от собственной супруги. Как-то она сказала…
- Кстати, от кого исходила эта идея - заменить станки?
- Я уж теперь точно не скажу… - задумался Козловский.
- У вас такая плохая память? Это ж вот, совсем недавно было!
- Да, я уже вспомнил! - потряс рукой Козловский. - Идея, кажется, исходила от Флоренского, заместителя начальника электроцеха.
- Кажется или именно от него? - потребовал ясности Леонид.
- Если хотите, то именно от него… - вздохнул Козловский.
- Но какое отношение к станкам имеет этот человек?
- Н-ну… - Голова Козловского опять начала описывать витиеватые кривые. - Есть такие люди… Как бы это вам сказать… Проявляют интерес… Здесь у нас производство особого характера, вы знаете, что я хочу сказать, - Козловский оглянулся на дверь. - И я на месте Флоренского не стал бы интересоваться чем-либо, кроме дела, непосредственно меня касающегося…
- В какой форме проявлялся этот интерес? - спросил Леонид.
- В самой, я бы сказал, активной, - Козловский опять оглянулся на дверь. - Я просил его заниматься только своими делами…
- Но если в голову случайно пришла хорошая мысль, почему бы ее не высказать вслух? - возразил Леонид. - Вот и вам тоже ведь его идея замены станков показалась интересной.
- В таком случае я вам все скажу! - лицо Козловского в этот момент выражало отчаянную решимость. - Предложение Флоренского мне действительно вначале показалось интересным, и мы даже пытались привести плунжерный станок в рабочее состояние. Но пока мы с мастером занимались станком, Флоренский расхаживал по участку и убеждал всех и каждого в том, что вообще все наши, отечественные станки, установленные на участке, морально устарели и их надо немедленно выбросить, а взамен поставить иностранные. Все станки заменить, вы понимаете! И если бы его, Флоренского, была на то воля, он так бы и поступил. Вы понимаете, как это разлагающе действует на людей, такие вот разговоры! И вот тогда мне пришло в голову… Мне открылась вся подоплека его идеи с заменой станков… Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Если можно, растолкуйте подробней, - попросил Леонид.
- Видите ли… Есть у человека этакое пристрастие к… Вы ведь знаете, где он жил до недавнего времени?.. Словом, если станок заграничный, то он непременно лучше наших, отечественных, У капиталистов ведь как? Устарел морально станок, хотя и мог бы еще работать, - давай новый, а этот в переплавку. Нам такое никак не подходит. Слишком расточительно. Это во-первых. Но допустим, мы поддались на подобную буржуазную агитацию. Заграничные станки есть, один-два можно поставить взамен старых. Допустим, провозившись месяц-другой, поставили. А наладить эти заграничные станки не сумели. Новая задержка. Вот на это, мне думается, и расчет.
- Вы уверены, что не сумеете наладить заграничные станки? - спросил Леонид.
- Я не уверен, что мы сможем их быстро наладить и запустить, - Козловский сделал ударение на слове "быстро".
- А Флоренский знает, что плунжерный станок неисправен?
- Право, я… Ну разумеется, знает, ведь мы вместе смотрели…
- И тем не менее продолжает настаивать на его установке?
- Вот это, знаете, меня и настораживает! - с живостью воскликнул Козловский. - У меня нет иного объяснения его настойчивости, кроме как… Вы понимаете? Право, я хотел бы ошибиться…
- Вы встречались с ним где-нибудь еще помимо завода?
- Вас уже информировали? - подавленно спросил Козловский.
- Хотелось бы услышать от вас. Для уточнения.
- Ага… Что ж, если необходимо уточнить, то я попросил бы записать мой ответ в следующих выражениях: одно время я действительно поддерживал с Флоренским добрососедские отношения, которые затем вынужден был прекратить.
- По каким соображениям?
- Если уж до конца быть откровенным, - Козловский вяло махнул кистью руки, - то меня с первого дня нашего знакомства тяготило общество этого человека. Да, я приглашал Флоренского к себе домой и сам, бывало, забегал к нему, так сказать, на огонек. Отдать долг вежливости, и только… И только… Притом не так чтоб уж часто, а вернее сказать, изредка… Бывают, знаете, люди, с которыми чувствуешь себя не очень уютно. Ведь если я пришел в гости или, допустим, ко мне пришли, то хочется поговорить о чем-нибудь таком приятном, задушевном. Так сказать, поблагодушествовать. А когда с первых минут начинаются этакие брюзжания, всякие недовольства - тут, извините, при всем уважении… Я вам скажу такое, чего вы можете и не знать. Как-то вот тоже напросился Флоренский за грибками. За рыжиками. У нас с женой есть свои места на примете. Далековато, правда, с ночевкой всегда отправляемся. У знакомой старушки в Мореновой ночуем. И на этот раз тоже. Но вот, понимаете, какое дело: Флоренский и часу не пробыл с нами в том доме, под каким-то предлогом вышел - и, понимаете, нет его и нет!.. Вернулся под утро…
- Как же он объяснил столь долгое отсутствие?
- Будто бы ходил в ночное, пасти лошадей. Возможно, и ходил, возможно… Я, знаете, не проверял. Но Елизавета Макаровна, хозяйка дома, где мы остановились на ночлег, видела, как Флоренский разговаривал на улице с одним крестьянином, а вернее, единоличником, который упорно отказывается вступать в колхоз…
- Он заговаривал с вами об этой встрече с единоличником?
- Н-нет… Он все про лошадей, про лошадей… Хотя, помнится, что-то такое спросил у меня: мол, почему желающих вести хозяйство единолично принуждают непременно вступать в колхоз? Но я тут же прекратил этот разговор…
Леонид все подробно записал.