- Зато покончим с вредительством. Это важнее.
- Ладно… Утро вечера мудренее. Подумаем.
В своем купе Федор надолго задумался. Потом поднял трубку и заказал Свердловск.
Он рассказал Славину о начале своей работы, о фактах порчи оборудования, о расконвоированных и своем предложении Евсееву.
- Что тебя беспокоит? - спросил Славин.
- Павел Иванович, трест - предприятие сложное, и проблем здесь много. Мне кажется, что от меня в комиссии пользы мало.
- Вам об этом сказали?
- Нет. Я высказал свои соображения. Меня выслушали.
- Правильно, что высказал.
- А что делать дальше?
- Вы помните, кого представляете в комиссии? - вместо ответа спросил Славин.
- Органы государственной безопасности.
- Правильно. - Федору показалось, что Славин усмехнулся. - Вот и отстаивайте интересы государственной безопасности. Желаю успеха.
И в трубке щелкнуло.
* * *
Федор разговаривал с заместителем начальника колонии.
- Я думаю, что дальше с Туркиным должны работать вы.
- Согласен.
- Я могу надеяться, что этот случай не приравняют к обычному лагерному преступлению? Ведь он имеет серьезный политический смысл.
- Так думаем не только мы с вами, но все рабочие.
- Рабочие - да, а ваши заключенные?
Заместитель начальника замешкался с ответом, и Федор не стал его ждать.
- Я сегодня посоветуюсь с заместителем прокурора области, - сказал он. - Узнаю, согласится ли он с моим мнением, что Туркина следует судить показательным судом.
- Я поддержу такое мнение, - ответил заместитель начальника.
…За час до совещания в горкоме Федор увидел Евсеева.
- Ждете, что я скажу о расконвойке? - спросил Григорий Матвеевич. - Откровенно говоря… - Он осекся, а потом улыбнулся. - Федор Тихонович, обговорим и решим это все в горкоме. Идет?
- Я просто хотел знать ваше мнение.
- Нужно не мнение мое, а решение правильное. Я вас понимаю. Но мое понимание - это еще не решение.
На этот раз заседание было многолюдным. Управляющий трестом и секретарь горкома без детального перечисления недостатков сосредоточили внимание на определяющих задачах, которые предстоит решить. Федор насчитал их четыре. Первая касалась улучшения работы техники, вторая - пересмотра организации труда, третья - транспорта и последняя - дисциплины.
Заседание затянулось. Выступающих было много. Ранее было обусловлено, что члены комиссии выступят последними.
Дошла очередь и до Федора.
- Я коснусь только дисциплины, - начал он. - Вы уже слышали, что больше всего нареканий здесь обращалось в адрес расконвоированных заключенных. Я считаю, что некоторые их поступки мало называть недисциплинированностью или нарушением производственного порядка, они обязывают вспомнить другое слово - саботаж…
Федор почувствовал напряженную тишину, воцарившуюся в зале заседания.
- Да, саботаж, если не хуже, - твердо повторил он. - И полумерами положения не исправить. Поэтому я предлагаю расконвоированных заключенных вернуть в колонию под стражу.
Тишина враз нарушилась. Евсеев вынужден был призвать присутствующих к порядку.
- Товарищи! Я же не предлагаю отказаться от использования заключенных совсем, - говорил Федор. - По характеристикам начальников участков и бригадиров нужно оставить тех, кто хорошо зарекомендовал себя на работе. А в течение недели, десяти дней направить в разрезы других, более дисциплинированных. Отбор их провести внимательно и строго. Я советовался со своим руководством. Мне ответили, что решение мы должны принять здесь. У меня все.
Федор сел. В зале снова стало шумно.
- Кто намерен высказаться? - спросил Евсеев.
Желающих не нашлось. Последовали вопросы:
- Сколько заключенных можно оставить в разрезах?
- Я полагаю, человек пятьдесят-шестьдесят, - ответил Федор.
- А кем заменить сто пятьдесят, которых заберут?
- На этот вопрос я ответить не могу, - признался Федор.
И вдруг неожиданно пришла помощь. Поднялся Петр Алексеевич Чертогов.
- Товарищ Григорьев предложил весьма радикальную и заманчивую меру, - сказал он. - Дело в другом: сможем ли мы десять дней обойтись без тех людей, которых вернут в колонию? Давайте подумаем.
Чертогов стоял за столом президиума.
- Так какой же выход из положения мы предложим, товарищи? Я обращаюсь к работникам треста.
Предложений не было. Тогда рядом с Чертоговым встал Николай Иванович Патрушев.
- Я считаю, что десять дней мы можем пережить, - сказал он. - Вспомните зиму, когда нас завалило снегом. Тогда полгорода вышло на снегоборьбу. Сейчас нам понадобится всего сто пятьдесят человек. Я думаю, что их можно набрать из числа управленческого аппарата треста. Я сам пойду на любой участок. Как вы думаете? - он поглядел на сидящих за столом президиума.
Патрушев сел, и зал снова загудел. На этот раз оживленно разговаривали и в президиуме.
Наконец поднялся Евсеев.
Говорил он очень коротко. Главной задачей он назвал продуманную организацию труда во всех службах треста. Пообещал по возможности помочь в техническом снабжении. Транспортный цех должен обеспечить исправность подвижного состава.
Евсеев согласился с предложением Патрушева, тем самым как бы признав и правильность плана Григорьева.
Поздно вечером в вагоне Евсеев спросил Федора:
- А как у вас дело с рукавами?
- Плохо, - ответил Федор. - Думаю, что виновника не найти.
- А он не может оказаться среди тех дисциплинированных, которых вы хотите оставить в разрезах?
Федор только пожал плечами.
…К немалому, удивлению Федора, к полудню следующего дня он получил списки заключенных по всему тресту. Предлагалось оставить на работе шестьдесят семь человек.
- Не много ли? - засомневался Федор в кабинете Патрушева. - Как вы думаете, Николай Иванович, не слишком ли снисходительны ваши руководители?
- Исключено, Федор Тихонович. Сегодня с утра на каждом разрезе в этой работе участвовал член парткома. Вы думаете, почему наши начальники так ретиво развернулись?
Во второй половине дня Федор со списками поехал в колонию. Максимов, как и Федор, отнесся к ним с недоверием.
- Как вы считаете, не надо проверить личные дела этих людей?
Федор ответил не сразу. Он не мог без доверия относиться к Патрушеву, который говорил о добросовестной подготовке списков.
- Думаю, что этих можно не трогать, - ответил Федор.
* * *
Приказ о возвращении заключенных под охрану вызвал в колонии возмущение. Большинство их связывали это событие не столько со своим поведением, сколько с именем Туркина, о предстоящем суде над которым, да еще за вредительство, стало каким-то образом известно. Свои поступки по сравнению с его виной всем казались уже не столь значительными.
…Суд над Туркиным состоялся через два дня. В столовой, из которой вынесли столы, собрались все заключенные, кроме тех, что задержались в лесосечных зонах. Скамеек не хватало, поэтому из бараков стащили сюда же все табуретки.
Появился секретарь суда.
- Суд идет!..
Зал встал и опустился, словно придавленный.
Туркин поднял глаза и натолкнулся на сотни мрачных лиц, на угрюмые взгляды. Ни в ком не увидел он и тени сочувствия.
Суд проходил в абсолютной тишине. Но вот судья спросил:
- Испортив ленту транспортера, вы, Туркин, сознавали, что это приведет к остановке производства?
- Нет.
И тут зал вдруг опрокинул на него такой откровенно издевательский смех, что Туркин сжался в комок.
Больше Туркин в зал не взглянул ни разу.
Суд длился только час. А когда Туркину был оглашен приговор с новым сроком лишения свободы, в тишине послышался чей-то разочарованный голос:
- Можно было и шлепнуть…
На следующий день провели собрание. На нем Максимов объяснил, что возвращены в колонию под охрану только те, кто плохо работал и нарушал дисциплину.
- В ближайшую неделю мы расконвоируем и направим на работу других, - объявил он и предупредил: - Отбирать будем строго.
Уже через два дня Федор и Максимов доложили Евсееву, что первые семьдесят расконвоированных могут быть направлены на работу.
- Как полагаете, эти будут работать лучше? - спросил Евсеев.
- Должны, - ответил Максимов. - Из тех, которых вернули в колонию, многие приходили каяться и просили направить их в трест.
- Понятно. - Но Евсеева волновал другой вопрос: - Уложитесь в срок со своим отбором? Управленцев-то надо возвращать к своим делам.
- Закончим дня на два раньше, - заверил Федор.
А наутро позвонил Евсееву сам.
- Григорий Матвеевич! - сообщил весело. - Воздушные рукава выплыли…
- Как это вам удалось, сидя в колонии?
- Не моя заслуга. Драка помогла.
- Какая драка?
- Бывший расконвоированный Сысков избил одного из тех, которых вчера вывели на работу. Просил его принести передачу от знакомого. А передать хотели спирт. Не желая рисковать, расконвоированный отказался выполнить просьбу. А вечером с Сысковым до драки дошло.
- При чем тут рукава?
- Слушайте… Сысков во время драки выхватил из-под матраца шланг и стал избивать того заключенного. До полусмерти исхлестал: в шланге цепь была. Вот я и примерил свой кусок шланга к Сысковскому. Точно! А Сысков этот с Западного взят.
- Что он говорит?
- А что ему говорить?
Он все понимает.
- Судить будете?
- Конечно.
Федор и Максимов сдержали слово, через восемь дней новые заключенные заменили работников контор и управления на всех местах.
Теперь Федор с Лоскутовым снова ездили по разрезам.
Встретился на Южной обогатительной и с Макарычем.
- Как новые рабочие? - спросил его.
Суровый старик был не склонен к похвалам.
- Пока держатся, - ответил сдержанно.
- Так ведь это хорошо.
- Поглядим… Может, пообвыкнутся, так опять за перекуры возьмутся, - рассуждал он. - У нас тут свое собрание было. Уговорились их контролировать. Так и сказали им, когда они пришли: будете дурака валять - выгоним. Пусть ваше начальство разбирается… Смолчали. Вот - работают.
Через несколько дней Федор встретился с Евсеевым.
- Скучноватый вид у вас, Федор Тихонович, - заметил тот.
- Не вижу надобности находиться здесь, - признался Федор.
- Сыскова когда собираетесь судить?
- Дня через три-четыре.
- Поговорите со своим начальством, - посоветовал Евсеев. - Не буду возражать, если вас отзовут. Не думайте только, что я против вашего пребывания здесь. Вы нам очень помогли.
- Ничего особенного я не сделал.
- Ну, как… Каждый из нас занимается своим делом, а все вместе - решаем одну задачу. Это хорошо, что мы перетряхнули расконвойку.
- Еще на результаты надо посмотреть.
- Вот-вот. Поэтому побудьте здесь хотя бы до суда над Сысковым.
…Федор уезжал из Ново-Надеждинска на десять дней раньше комиссии. Северный трест, по расчетам Евсеева, через неделю должен был войти в плановый график добычи. Позднее он узнал, что так оно и произошло.
Но, покидая тогда Ново-Надеждинск, глядя на огни удаляющегося города из окна вагона, он снова думал о своей работе, ощутив новую ее грань, которая роднила ее с большими человеческими делами.
9
Федора встретили тепло и радостно.
- Славин с Уховым уже справлялись, приехал ли ты, - говорил Колмаков. Оглядев Федора, заметил: - Ох, и устал ты, мужик!
Когда Федор доложил Ухову, тот спросил:
- Ты в бане-то хоть был за это время?
- В душе один раз, - ответил Федор. - А что?
- Сходи попарься, - улыбнулся Ухов. - И можешь сутки не показываться.
- Понял. Спасибо.
Но отдыха не получилось.
Небывалое дело: ночью в городок чекистов на квартиру Федора явился Колмаков.
- Федор, собирайся, - сказал Алексей, входя в комнату. - Машина ждет.
- Что стряслось?
- Не знаю, но какое-то ЧП.
- Объяснить можешь?
- Двадцать минут назад в оперативный пункт позвонил дежурный по разъезду Дедово Вершков Даниил Андреевич. Сказал только несколько слов: товарищ Колмаков, приезжайте, у нас что-то неладно… - рассказывал Алексей. - Человек он серьезный, зря не беспокоит.
- Мог же хоть что-то сказать?
- Спрашивал. Не могу, говорит, по телефону объяснить. И попросил еще, чтобы я привез с собой человек двух-трех и появился на станции незаметно.
- Что это значит?
- Не знаю… Но, если он так сказал, поверь, там действительно что-то серьезное.
- Ладно. Познакомимся с твоим Вершковым…
Через полчаса, закрыв оперпункт на замок, Федор, Колмаков и Бадьин выехали на дрезине в Дедово. Шустрая "Пионерка" со скоростью семьдесят километров в час несла в предутреннюю мглу трех человек. На моторе сидел Колмаков, такой же молчаливый и хмурый, как и его попутчики.
Федор смотрел поверх поднятого воротника шинели и думал, в какое неожиданное время обернулся к нему Урал своей красотой.
Наступающий рассвет отодвигал утренний туман в стороны, и лесистые, умытые росой увалы, среди которых вилась железная колея, словно напоказ выставляли свою зеленую стать, в которой чувствовалось могучее спокойствие, непоколебимое и вечное.
Разъезд Дедово, Федор видел его проездом, прижался к огромной горе со странным названием - Яшмиха. Поросшая густым еловым лесом, встала она под высоким небом первым часовым перед старым хребтом с сибирской стороны. Вправо от себя Яшмиха, словно крыло, откинула гранитную стену, которая доставала до обширного водохранилища и отвесно падала в его голубую гладь. В свое время строители не смогли обойти ее железной дорогой и прорубили здесь километровый туннель.
Гора прижала к своему боку железную дорогу. Боясь уронить ее в воду, подступающую к самому полотну, укрепила его каменными глыбами, которые мог нагромоздить только взрыв. Так оно и было на самом деле.
Четыре дома железнодорожников с маленькими огородиками прилепились здесь к склону Яшмихи как-то ненадежно, будто большая гора приютила их только на время.
Отдельно, на отшибе, у самого туннеля стоял еще один дом - в нем жило отделение солдат из воинской части НКВД, которое несло охрану туннеля.
Минут через сорок езды выплыла из тумана Яшмиха, а скоро, после крутой кривой, вынырнул и входной семафор Дедово. Колмаков сбросил скорость и остановил дрезину. Сказал спутникам:
- Предлагаю дрезину снять здесь. Таким отрядом нам на станцию появляться не стоит. Я схожу к Вершкову, узнаю, что там произошло. Вы меня подождете здесь.
- Только не долго, - попросил Федор.
Дрезину стащили на обочину, Колмаков ушел. Федор и Бадьин спустились к воде.
- Эх, Виталий, шляпа ты. Надо было удочку прихватить, - улыбнулся Федор. - Рыба-то здесь есть?
- Конечно. Видите, сколько лодок около воды. До войны сюда рыбаки сотнями валили. У этих лодок хозяева-то в городе живут.
Они сидели на камнях возле воды. Дважды над ними прогремели поезда. Оба нетерпеливо посматривали в сторону разъезда.
Алексей Колмаков появился вместе с Вершковым.
- Расскажи-ка все сам, Даниил Андреевич, - попросил Алексей.
То, что услышали Федор и Бадьин, действительно наводило на размышления. Вчера вечером к Вершкову зашла взволнованная стрелочница Мария Холодкова. Она рассказала, что когда утром принимала дежурство у своего сменщика Семена Степанова, тот отлучился встретить прибывающий поезд, и она осталась в будке одна. Заглянула в журнал подготовки приемов поездов и увидела там непонятную записку, в которой было написано всего несколько слов: "Сегодня, 18.00. Шалаш. Надо увидеться". Подписи не было. Холодкова оставила записку на месте. Встретив поезд, Степанов вернулся в будку, но тут позвонил дежурный и велел готовить путь для нового поезда. Холодкова пошла к стрелкам. Вернувшись в будку, открыла журнал, чтобы записать подготовленный маршрут. Записка из журнала исчезла. Ей стало ясно, что ее забрал Степанов. Подозрение, что Степанов занимается каким-то темным делом, усилилось, когда она увидела его возле будки под вечер. Степанов направлялся в сторону семафора.
- Куда это собрался на ночь глядя? - спросила его.
- Надо мужиков увидеть, - ответил он. - Сено мне косят, так вот еду им несу.
В руках Степанов держал узелок.
- Почему она не сообщила о записке утром? - спросил Федор.
- Не мое дежурство было.
- Могла бы начальнику разъезда сказать.
- Не решилась. Наш начальник со Степановым приятели и часто выпивают вместе. И ко мне-то пришла, потому как я здесь единственный партиец, - объяснил Вершков.
- Почему же она подумала, что Степанов занимается темным делом?
- Мария знает, что он всегда косил сено сам и не в той стороне. Да и какое тут сено - лес сплошной. Наврал он ей. Неладное что-то затевается. И правильно обеспокоилась Марья-то.
Федор слушал Вершкова, и его охватывало то же беспокойство, которое чувствовалось в рассказе старого железнодорожника. Но тревога Федора шла еще оттого, что он понимал, как много предстоит дел, которые надо сделать очень быстро. Где этот шалаш и кто в нем скрывается? Какое отношение имеет к ним Степанов? Какое дело их связывает? Что за личность Степанов вообще?..
- Даниил Андреевич, мы надеемся, что кое в чем вы нам поможете, - обратился Федор к Вершкову.
- Чем могу, пожалуйста.
- Вы местный житель. Окрестности Яшмихи вы хорошо знаете?
- Знаю, конечно.
С южной и восточной стороны Яшмиха одинаково густо поросла лесом. На северной стороне он победнее. Там гора полого спускается в большую низину, на самом дне которой вьется небольшая речка Малая Шайтанка. Низина непролазно затянута ивняком и черемушником, только поверху ее окаймляет молодое разнолесье. Железная дорога вырывается из туннеля под уклон через выемку на высокую насыпь, которая и пропускает под собой через трубу речушку.
Всей западной стороной Яшмиха глядится в голубое зеркало водохранилища.
- Мария Холодкова говорила, что Степанов уходил за семафор. Значит, шалаш надо искать только на южной и восточной стороне, - уверенно говорил Вершков.
Стали советоваться. Федор, учитывая, что Дедово входит в участок Колмакова и тот знает людей лучше, предложил ему отправиться на разъезд, встретиться и подробно поговорить с Марией Холодковой.
- Она работает вместе со Степановым и может рассказать о нем больше, чем кто-либо. Обрати особое внимание на круг его знакомых. Словом, никакая информация не будет лишней. Даниил Андреевич предупредит домашних и под каким-то предлогом отлучится из дома. Мы с Виталием будем ждать здесь: нам на разъезде появляться не стоит. Народ здесь приметливый, встревожатся, увидев, сколько нас понаехало. А нам лишних разговоров лучше не вызывать. Вечером, в зависимости от добытых сведений, решим, что делать дальше.
- А как с дрезиной-то? - спросил Бадьин.
- Мы с товарищем Колмаковым пойдем через стрелочный пост, и я скажу, чтобы за ней присматривали, - сказал Вершков. - Никто не тронет.
Федору с Бадьиным снова пришлось любоваться природой. День разыгрался светлый и теплый. На этот раз почти не разговаривали, занятые размышлениями о происходящем. Только Виталий подивился раз: