Не хотел больше испытывать судьбу Семен Степанов: примирился с отцом, решил вести хозяйство вместе. Но жена потихоньку гнула свое, хотела самостоятельной хозяйкой стать, своих детей, а их уже двое подоспело, не в куче с другими растить, а в своем доме. Поманила Семена золотом, и поставил он собственный дом, хоть и рядом с отцом, но дела свои повел отдельно. На удивление всем разбогател скоро, работника завел, а когда дел скапливалось невпроворот, всегда находились мужики, которые чертоломили у него за долги.
На богатейском взлете и застала Семена Степанова коллективизация. Не увернулся на этот раз, нашлись люди, которые рассказали и о прошлых делах. И тридцатый год встретил Степанов не хозяином, а ссыльным в Пригорнском районе.
Как жить дальше?..
Опутанный семьей, привязанный законом к месту, проклял в душе власть с ее порядками, отвернулся от земли: пошел на железную дорогу работать…
Таким предстал Степанов перед Федором в рассказе Колмакова.
- Будем считать, что со Степановым мы познакомились, - задумчиво сказал Федор, когда Колмаков замолчал. - Теперь его друзей надо узнавать. Должны они быть у него.
- А когда Бадьин обещал вернуться? - спросил Алексей.
- Ушли они сразу после двенадцати, - ответил Федор. - Даниил Андреевич надеялся вернуться часам к семи. Но управятся ли? - И спросил совсем о другом: - Послушай, Алексей, а ты где ночевать собираешься?
- Где всегда: у солдат.
- Что же ты вчера меня с собой не взял? - упрекнул он Алексея. - А я тут людей стесняю.
- Подумал почему-то, что тебе здесь удобнее. Пойдем сегодня.
- Не сегодня, а сейчас, - сказал Федор. - Накажем хозяйке, чтобы Бадьин и Даниил Андреевич пришли туда после возвращения. И вообще, там мы меньше на виду, да и появление наше в подразделении НКВД воспримется без удивления. А вот здесь - хуже: увидят, начнут думать, зачем приехали…
Через десять минут они шагали к туннелю.
Дом-казарма маленького гарнизона, который насчитывал всего отделение солдат во главе со старшиной, был светлым и просторным. Федор, идя за Колмаковым, сначала попал в большую комнату, в которой за маленьким столиком у телефонов сидел дежурный. При их появлении он поднялся и отдал честь. Федор понял, что Колмаков здесь свой человек. Вдоль одной стены комнаты тянулась вешалка, напротив была оборудована оружейная стенка.
В других помещениях, заметил Федор позднее, военный порядок соседствовал с домашним уютом. В комнате старшины-командира, кроме казенного стола с телефонами и бумагами, стоял еще и столовый, накрытый клеенкой поверх простенькой скатерти, на середине которого красовался самовар. Кровать была застелена не по-армейски, над ней висел коврик-гобелен. Да и в солдатских помещениях дозволены были фотографии на стенах, на некоторых тумбочках в пол-литровых банках стояли букетики полевых цветов.
Старшина, уже немолодой мужчина, встретил их с неподдельным радушием и сразу распорядился подать обед, который тоже отличался от обычного армейского. На столе рядом с наваристыми щами и кашей с тушенкой объявились соленые огурцы, отварная картошка. Самовар, исчезнувший при появлении гостей, снова водворился на место, но уже горячим, с пузатым фарфоровым чайником на конфорке.
- Вы как в другой державе! - удивился Федор.
- В державе той же, а кроме военного порядка еще и хозяйскую линию крепко держим, - не без гордости сообщил старшина.
- Это как же?
- А так: и службу несем, и поработать любим. У нас и огород свой и даже живность имеется.
- А служба не страдает?
- Служба - прежде всего, - стал строже старшина. - Утром все на зарядку, занятия по боевому оружию, политинформация, конечно. Все - по распорядку. Раз в месяц библиотекарь в часть, в Свердловск, ездит книжки менять. Радио есть. В кино, правда, редко бывают, потому что в Яшминский надо ходить.
- Вы сами-то давно здесь? - спросил Федор старшину.
- С осени прошлой. Сразу после госпиталя.
- Были на фронте?
- Два дня, - несколько смутился старшина. - Под Смоленском. Вот, - он показал левую ладонь, - видите, пальцы не сжимаются, котелок удержать не могу… И ранение-то пустяковое, в мякоть, и не почувствовал сначала. Да и заросло моментально, а вот пальцы не отошли.
- В каких войсках пришлось?
- В наших. НКВД.
…Еще сидели за столом, когда появились Бадьин и Вершков. Их сразу усадили за стол, подали еду. Виталий приступил к еде и рассказу одновременно.
- Понаслушались всякого, - начал он. - Эта Вахромеева такой теткой оказалась… во! - он показал большой палец.
- Я вам не мешаю? - спросил старшина.
- Нет, нет, - ответил ему Федор, ожидая продолжения рассказа Бадьина.
- Все началось еще дорогой, когда туда шли. Ну, объяснили ей сначала, что надо узнать про одного мужичка из Яшминского: кто он? А потом Даниил Андреевич спросил ее, кого она знает из приятелей Степанова в Яшминском?
- В Яшминском не знаю, - отвечает, - а вот в Хомутовке есть, Чалышев Александр Андреевич. Еще до войны сдружились, года за два, когда тот в Хомутовку приехал. И по сей день не забывают друг друга.
- Ну, и разговорились, - продолжал Виталий. - Откуда приехал Чалышев, она не знает. Работать стал грузоотправителем на участке углежогов. Когда началась война, его мобилизовали, но осенью он вернулся, говорили, что из госпиталя.
- Так оно, наверное, и есть, - сказала Вахромеева, - потому как сама видела его в то время с палочкой, прихрамывал он.
- По словам Вахромеевой, у этого Чалышева полно знакомых во всех ближних поселках, - говорил Виталий. - Всех и не знает.
- Вы про Степанова расскажите, - подсказал Даниил Андреевич.
- А про Степанова еще сказала, что он как-то приходил к Чалышеву не один, а с двумя незнакомыми молодыми мужиками.
- Когда это было?
- В том-то и дело, что она сама не видела этого, а слышала от матери, которая живет как раз по соседству с Чалышевым.
- Слушай, Виталий, я ничего не могу понять, - остановил его Федор. - Вахромеева говорит про каких-то незнакомых, которых сама не видела. А при чем тут ее мать?
- Погоди… Я и сам сначала ничего не понял. А теперь давай по порядку. Разговор-то зашел о том, что у Степанова есть давний приятель в Хомутовке - Чалышев. Это - раз. Потом Вахромеева сказала, что у него вообще много приятелей, даже таких, которых и местные не знают. И Степанов тоже приходил к нему с двумя незнакомыми. Это - два. А сказала ей об этом мать…
- Ну и что? - Федор все равно еще ничего не понял.
- Все дело в том, что Степанов с ними приходил не просто так, а приводил их в баню к Чалышеву.
- Так! - Федору стало смешно.
- Нет, ты не улыбайся, - обиделся Виталий. - Вот тогда мать Вахромеевой и спросила Степанова, кого это он в баню привел? А он ей ответил, что это рабочие с их разъезда, с Дедово, значит. Понял?
- Нет.
- Сейчас поймешь… Когда Вахромеева пришла к матери дня через два-три, та и спросила, что это за мужики молодые поступили к ним на работу? Вроде всех ваших знаю, сказала, а этих впервой вижу. Вахромеева удивилась, потому что никаких новых людей на Дедово не работало. Она даже сказала тогда матери, что та напутала… Мать, конечно, обиделась, давай доказывать: говорит, спросила тогда еще Степанова, почему это ему понадобилось вести людей за восемь километров в Хомутовку, если на Дедово своя баня есть? А тот ответил, что у них баня не работает… В общем, наврал ей, - подытожил Виталии. И, увидев, что Федор опять хочет перебить его, остановил торопливым жестом. - Я-то почему тебе это рассказал? Потому что сам сразу подумал про шалаш. Там же два лежака было, помнишь? А может, Степанов и приводил в баню тех, кто скрывается в лесу?
Федор, конечно, сразу понял, к чему вел Бадьин, но все-таки сказал:
- Ну и накрутил!..
- Ничего не накрутил.
- А еще что ты узнал?
- Я стал спрашивать Вахромееву, кого из приятелей Чалышева она знает еще. Она назвала только двух: один с Угольного - Исаев, жигарем там работает; другой из их же Хомутовки - Махов. Оба - из сосланных.
- Ну и компания! - подивился Федор.
- Это еще не все, - улыбнулся Виталий.
- Давай, давай…
- Сейчас про Яшминское пойдет. Подошли мы к поселку с той же стороны, откуда я утром заходил. Показал я Даниилу Андреевичу и Вахромеевой тот дом… - Он вдруг прервался и сказал: - А дальше пусть Даниил Андреевич рассказывает: он с Вахромеевой к ее сестре ходил. Я-то на полянке возле леса валялся…
- Понятно, - улыбнулся Федор и обратился к Вершкову: - Ну что ж, докладывайте, Даниил Андреевич.
- У меня доклад будет короткий, - сказал Вершков. - Мужик тот, Некрасов Иван Александрович, работает лесником. В Яшминское выслан в тридцать первом году, с той поры и держится на одном месте. Когда началась война, забирали в армию, а нынче весной пришел обратно, по ранению, говорят… Сестра Вахромеевой знает, что он с нашим Степановым и раньше был знаком, нынче тоже видела их вместе несколько раз. Вот и все.
- Нет, не все, - вмешался Бадьин. - А про Чалышева? Расскажите.
- Да, забыл… - снова начал Вершков. - Марья-то Вахромеева перед уходом вдруг и спросила сестру-то:
- Ты Чалышева нашего хомутовского знаешь?
- Как не знать? - ответила та. - Он к Некрасову, почитай, чаще всех ходит.
- Вот! - сразу подхватил Бадьин. - Теперь смотри, что получается: Степанов получает записку про шалаш. Он же к Чалышеву в баню водит каких-то незнакомых. А Некрасов, который приятельствует с Чалышевым, тоже вьется возле шалаша. Что бы это означало?
- А вот что это означает - надо разобраться нам, - сказал серьезно Федор. - И разобраться побыстрее. Не нравится мне эта суетня вокруг шалаша.
Все замолчали. Федор видел, что ждут его решения. А он еще ничего не решил.
- Значит, так… - начал он наконец. - Вам, Даниил Андреевич, завтра с утра на работу, вы можете идти отдыхать. Спасибо за помощь. А нам надо подумать, что делать дальше. Если еще понадобится ваша помощь, мы можем на нее рассчитывать?
- А как же, товарищи!
- Очень хорошо. Тогда - до завтра.
Федор вышел с ним на улицу. Был уже вечер, и под деревянным грибком возле оградки гарнизона стоял часовой. Миновав его, Федор спросил Даниила Андреевича:
- Вы предупредили Вахромееву о том, чтобы она никому не говорила о вашем посещении Яшминского?
- Об этом ей Виталий Павлович говорил.
- Женщина-то она надежная?
- За это не беспокойтесь, - ответил ему Вершков.
- Самое главное сейчас - это не растревожить людей. И особенно - Степанова.
- Понимаю.
- А если вдруг кто-то приметил нас и по этому поводу возникнут разговоры, то надо сказать, что мы приезжали в гарнизон.
- Ясно.
На том и расстались.
Вернувшись в дом, Федор продолжил разговор о дальнейшей работе.
- Что касается тебя, Алексей, - обратился он к Колмакову, - то главной твоей задачей с этого момента станет постоянное наблюдение за Степановым. Для чего, спросишь? Отвечу: судя по записке, обнаруженной Холодковой, связь с шалашом идет через него. Будем надеяться, что ему неизвестно о нашей осведомленности. Тогда мы вправе предполагать, что те, кто скрывается в лесу, покинув свое убежище, скоро выйдут на него снова. Вот этот момент нельзя проморгать. Как сумеешь, но глаз с него не спускай. - Он повернулся к Виталию: - А тебе завтра надо пораньше выехать в Пригорнск и собрать такие же подробные сведения о Чалышеве, Исаеве и Махове, как это сделал Алексей по Степанову. Мне бы надо посоветоваться с Уховым. Поэтому я, может быть, побываю в Свердловске… Но, как бы ни было, завтра ты, Виталий, должен вернуться сюда как можно быстрее. Я-то, если что, обернусь моментом. - И тут же обратился к старшине: - Вы не возражаете, если мы у вас и соберемся?
- Я считаю это лучшим вариантом, - ответил тот.
- Но надо на всякий случай договориться о другом, - заговорил Колмаков. - Допустим, я связь обнаружу, что я должен делать? Брать Степанова?
- Вот тут надо не ошибиться, - ответил Федор.
- Предположим, задержу, но вытяну пустышку - это же провал? Провал. А если не задержу и связь выпущу? Тоже провал. Еще хуже, пожалуй…
- Суди по обстоятельствам. Только ошибки быть не должно, - жестко сказал Федор.
Федор увидел, как сразу испортилось настроение Алексея. Виталий тоже задумался. Да и сам он понимал, что ситуация складывалась довольно скверная. И все - проклятая неизвестность!
Отменный ужин, которым угостил старшина, немного отвлек их от беспокойных мыслей, но не избавил от них.
- Пора и отдыхать, - решил наконец Федор.
- Вы - давайте, а я пошел, - сказал Алексей.
- Куда? - удивился Федор.
- Как куда? У меня подопечный есть… - Он вдруг улыбнулся: - Ошибки быть не должно.
И вышел из комнаты.
…Федор долго не мог заснуть.
Записку, обнаруженную Холодковой, без внимания оставлять было нельзя. Сам факт, что в лесу намеренно и с умелой предосторожностью скрывались люди, говорил за то, что совершается что-то противозаконное. А сведения, добытые Колмаковым и Бадьиным, свидетельствовали еще и о том, что за всем этим делом стоят сомнительные личности. Федор уже не раз убеждался в том, что эти два явления часто связаны между собой. Именно это, считал он, обязывает во что бы то ни стало расследовать дело до конца.
Наутро, отправляя Бадьина в Пригорнск, наказал ему побывать в отделах кадров организаций, где работают выселенцы.
- Понимаешь, нам надо сравнить наши сведения с их автобиографиями, которые находятся в личных делах. Сдается мне, что там могут быть расхождения.
- А ты к Ухову поедешь? - спросил Виталий.
- Наверное, - ответил Федор. - Надо все-таки посоветоваться. А где Колмаков наш? - спросил еще.
- Где-то возле Степанова должен быть, - предположил Бадьин.
- Ладно. Поезжай и возвращайся быстрее. Всё.
…Через полтора часа сам Федор сидел в кабинете Ухова. Размышляли.
- Я понимаю тебя, что сидеть и караулить этих загадочных лесных жителей, как кошка у мышиной норы, дело малоинтересное. Но и забирать Степанова так просто нельзя: нужно основание. А его нет. И если мы задержим его, он просто сделает вид, что ничего не знает. И ты ничего не докажешь!
- Как же быть?
- Ты подожди Бадьина. Посмотришь, что он привезет. У тебя будет над чем поразмыслить. И не уставайте говорить с людьми. А то, что за Степановым Колмаков смотрит, это хорошо. И вот увидишь, он смотрит не зря: если он не дождется связи, то знаешь, чего он дождется? Степанов сам пойдет в лес… Да, пойдет, если он связан с теми людьми не случайно. Вот это уже будет основание. Потому что в таком случае будет встреча! Вот тогда ты и должен будешь принять решение: брать или не брать. Другого совета тебе, Федор Тихонович, я просто не могу дать.
- Я вас понял, - сказал Федор. - Возвращаюсь в Дедово.
- И с людьми, с людьми поближе, - наказывал ему Ухов, провожая.
…Виталий Бадьин вернулся из Пригорнска с багажом не меньшим, чем Колмаков.
Из ссыльных самой колоритной фигурой стал выглядеть Некрасов Иван Александрович.
Он, как и Степанов, происходил из красноуфимских краев, только жизнь потаскала его еще основательнее. В девятьсот четырнадцатом году его призвали в армию, в пятнадцатом он попал в германский плен. Вернулся в родные края только в восемнадцатом. А дома уже другая власть, которая никак не могла прийтись ему по душе.
До революции Некрасов вел хозяйство вместе со старшим братом Алексеем. И хозяйство было завидное: бок о бок дома, а на общем подворье двадцать пять лошадей, двадцать коров и столько же голов мелкого скота, не считая разной птицы. Стояли в завознях две жатки-самовязки, двое машинных граблей, косилка, молотилка, плуги, в доме - сепаратор. Из экономии семью обшивали сами, три швейных машины для этого были. Без всего этого не управиться бы с землей, а ее было больше двухсот десятин, из них только засевалось сто. Держали постоянно двух батраков, а в сенокос и страду нанимали еще до двух десятков сезонников. Баловались и торговлей. Откуда же еще быть пяти тысячам годового дохода?!
Прибыл из плена Иван, поговорил со старшим братом, который сидел дома, видел революцию, слушал речи и потому уже не мог не предвидеть будущего. Оно не сулило им ничего хорошего. Не удивительно, что как только загорелось в том году кулацкое восстание, оба брата взялись за оружие. Иван, молодой и испробовавший военное дело, поднялся там до должности коменданта: арестовывал, расстреливал.
Но молодая власть разметала кулацкий мятеж, поставила старшего брата к стенке, а увертливый младший сумел сбежать, благо - подошел Колчак. Началась мобилизация в белую армию, и Ивана Некрасова взяли туда вместе с лошадью в обозную службу: продержал вожжи до самого Ишима, а там погрузили его на поезд и довезли до станции Татарки. И повезло вроде: с Татарки отпустили домой…
Поехал. Но в Омске задержали и сдали военному коменданту. Дела у Колчака шли плохо, солдат не хватало, и Некрасову опять дали в руки винтовку. Но он от смерти уходить научился: в двадцатом сдался в плен красным… И надо же! Те тоже отпустили его.
Наконец добрался до Екатеринбурга. Но и здесь не миновал комендатуры. На этот раз забрали в армию красные. Часть, в которой оказался, вскоре направили против белополяков на Северо-Западный фронт. Там и пробыл до заключения мира в двадцать первом году.
Домой, в родную деревню, не поехал, боялся: вдруг вспомнит кто-нибудь восемнадцатый год. Подался к знакомым в Манчажский район, куда через верных людей вызвал семью. Загородиться от местных властей было чем - после польского фронта красноармейская справка осталась на руках. Зачал жить.
Помогла подняться смерть родного дядьки, который оставил любимому племяннику кое-что из добра да золотишко. До сытой жизни подтянулся сначала, а потом и до богатой дошел.
В тридцатом раскулачили.
Так и оказался в высылке в Пригорнском районе. Семь ребятишек, да сам с женой, с такой оравой не поскачешь. И осел навсегда, устроившись лесником.
…А вот приятель Некрасова Чалышев Александр Андреевич не был выселенцем. Этот происходил из Чердынского края. Был призван на царскую службу, как и Некрасов, в четырнадцатом году. Благодаря грамоте сразу стал младшим унтер-офицером. В восемнадцатом вернулся домой, занялся было сельским хозяйством, даже волостным военным комиссаром был выбран. В этом же году, в июне, как только началась мобилизация в Красную Армию, сам поспешил записаться в добровольцы. Служба выпала не особенно жаркая: до двадцать первого года прошел ее в должности начальника хозяйственной команды.