* * *
День был на исходе. Солнце медленно, будто нехотя, клонилось к затканному пыльной кисеей горизонту. К вечеру движение на дорогах к фронту стало еще интенсивнее. Но, по крайней мере, теперь не надо было ползти навстречу этому потоку.
После совещания у Васина Смирнов спешил к себе, в станицу Варениковскую. Там, у плавней, окаймляющих пойму реки Кубани, явственней чувствовалось дыхание фронта. Отчетливо слышны орудийные разрывы, чаще беспокоит вражеская авиация. Объехав Краснодар с запада, миновали станицу Славянскую, пересекли полноводную Кубань и далее поехали вдоль нее по накатанной колхозниками дороге, обросшей с обеих сторон густым, в два человеческих роста камышом. Потянуло приятным, освежающим холодком, сыростью, запахом гниющих водорослей и рыб.
Варениковская - крупная казачья станица, раскинувшаяся у железнодорожной и шоссейной магистралей, ведущих на запад, на Тамань и далее к Керченскому проливу. Если не считать нескольких двухэтажных построек, то вся она одноэтажная, густо заросшая садами. К реке россыпью сбегали казачьи курени. Сейчас населяли станицу в основном военные да женщины и подростки. Только небольшая часть мужчин была оставлена дома, "по брони". До той поры, когда, возможно, придется уходить, увозя с собой нажитое, а то, что нельзя унести или увезти,- раздать или уничтожить, чтобы оно не досталось врагу.
Хозяйничал в Варениковской уже не молодой, но очень подвижный, в своей неизменной кубанке, предколхоза Сидор Панкратович Бояркин. Давно не бритое, осунувшееся за последнее время лицо, усталый вид. В прошлом-красный боец. Два ордена-один за гражданскую, другой за мирный труд свидетельствовали о верном служении народу. Трудно было ему сейчас. Рабочих рук почти нет, а дел не убавилось. Командование то и дело обращалось за зерном, сеном, за мясом к нему - хозяину станицы. Хотя, впрочем, и помогало тоже. В конторе колхоза его не застанешь, вся "власть", была всегда при нем - полевая сумка через плечо да колхозная печатка в нагрудном кармане, обернутая тряпицей.
Над станицей часто злодействовала вражеская авиация. После нее в станице оставались груды разваленных и сгоревших казачьих домишек и глубокие воронки от бомб. Комендантская служба войсковых частей всячески старалась обеспечить маскировку и обходное движение транспорта, но не всегда это удавалось.
МТС до недавних пор руководил ближайший помощник Бояркина - правая, так сказать, "техническая" рука - Петр Мефодьевич Крюков. Он в колхозе с первых дней его основания. Бойкий и крепкий был мужик, ничего его не сломило: ни угрозы, ни выстрелы из кулацкого обреза из-за угла, ни запугивания выселяемых кулаков, ни шайки дезертиров, появившиеся здесь с осени прошлого года. Но лишается Сидор Панкратович помощника - пришла повестка - идти в действующую армию в механизированные части, которые формировались где-то под Батайском. Сдал он уже дела в МТС и готовился к выезду.
Смирнов увидел Бояркина с Крюковым, не доезжая до станицы. Он остановился, велел шоферу свернуть на обочину, а сам вылез из машины и пошел навстречу верховым.
- А-а-а, станичное командование!- приветствовал их Смирнов.- Что, владения осматриваете или ищите кого?- спросил Смирнов.
- Да вот надо посмотреть, что делается за станицей и у реки. Авось понадобится дорожка на восток,- озабоченно сказал Бояркин.
- Да,- ответил Смирнов,- все возможно. Каждый полководец должен знать и обеспечить свои тылы, без этого он не полководец.
- Ну, как там фриц, молчит?
- Да помалкивает пока что,- ответил Смирнов.
- Небось, насмотрелся, сколько войска в прибрежных селах на передовой, и поджал хвост,- заметил Крюков.-- Ему, пожалуй, сейчас не до нас. Севастополь там у него в горле застрял.
- Да, Севастополь...- раздумчиво сказал Смирнов.- Трудно сейчас там, насели немцы со всех сторон.
Закурили.
- Далеко был, Александр Сергеевич?- спросил Бояркин.- Если не секрет, конечно.
- Не секрет. Спешу от командования к себе,- ответил Смирнов.- Скажите, Сидор Панкратович, остались ли кто из рыбаков да лесников сейчас дома, не призванными в армию?
Бояркин подумал.
- Немногие. А то все старики да женщины, остальные уже воюют.
- Что, товарищ капитан,- спросил с улыбкой Крюков,- порыбачить вздумали или на охоту потянуло?
- А что ж, в лучшие времена можно бы - места тут подходящие. Вместе с вами бы и поохотились. А сейчас до охоты ли? Разве что на двуногого зверя...
- Да, промышляет здесь какая-то двуногая вражина, слышали мы,- понял Бояркин.- Только где она, трудно сказать. В наших местах не то что десяток, тысячи можно спрятать и не найдешь - вон какие заросли.
- Ну, хорошо, товарищи, до встречи. Пожалуй вближайшие дни встретимся, надо кое-что обговорить.
- Всегда рады, у нас прием круглые сутки.
И они разъехались.
У реки можно жить - Смирнову вспомнились родные сибирские края, речушка, возле которой он жил. Рыба прокормит не один день, да и дичью можно промышлять. Припомнилось, как однажды дед сердито отчитал его за то, что они с дружком вздумали ловить проголодавшихся перелетных гусей на рыбачий крючок, на который насаживали кусочек вареной печенки.
- Это же варварство,- корил их дед,- так бесстыдно обманывать живность! Порядочный охотник берет только ослабевшую птицу, неповоротливую, ту, которая сама себя защитить не может.
"Может, и господин вахмистр вот так промышляет?- размышлял Смирнов,- тогда ему особенно часто из камышей и выходить не надо. А он выходит и довольно часто в последнее время. Вон выполз и даже машину успел обстрелять. Очевидно, выслуживается перед фашистами, чтобы было о чем им доложить. А возможно, и связь у них налажена. Тогда что же? Значит, абвер в этих краях делает ставку даже на такую нафталинную рухлядь, как Марущак?"
У въезда во двор, где размещалась его группа, Смирнова встретил старшина Сухоручкин.
- За время вашего отсутствия происшествий не случалось,- бойко доложил он капитану.- А вам повезло, подоспели прямо к ужину. Можно мыть руки - и прямо за стол. Да и гость у нас есть, веселей ужинать будет. Правда, ни с кем другим, кроме вас, говорить о своем деле не хочет. Подавайте ему только самого главного. Вот уже больше двух часов вас дожидается.
Отряхнув пыль и сполоснув лицо и руки, Смирнов зашел в хату .Пройдя небольшую переднюю комнату, которую старшина называл не иначе, как "штаб", Смирнов прошел в смежную. Навстречу ему поднялась молодая, одетая по-будничному женщина. "Видно, прямо с работы,- отметил про себя Смирнов.- Что же у нее такое неотложное?"
- Здравствуйте, гражданка,- опередил он пытавшуюся подняться гостью. Сидите, сидите! Чем могу служить? Может, поужинаете с нами?
- Нет, нет, спасибо. Разговор у меня есть. Я так смекаю - важное дело,- бойко заявила гостья.
- А вы, простите, кто будете?
- Я-то? Колхозница здешняя. Шабанова Варвара.
- А по батюшке?
- Платоновна, стало быть.
"Платоновна" зарделась. Вряд ли ее когда величали так.
- Ну что ж, рассказывайте, Варвара Платоновна.
Смирнов сиял полевую сумку, натрудивший плечо противогаз и присел возле стола на опрокинутый ящик.
- Вы уж не обессудьте, что от дел отрываю. Одним словом, под нашим селом у переезда валяется военная машина, которую четыре дня назад спалили. Так вот, говорят наши казачки, что это натворили Марущаки,- есть тут у нас такие кобели, с прошлой осени мотаются в плавнях, да и в базы заглядывают. Они, сказать, раньше для нас безвредными были. Гутарили, что дезертиры это, от войска ховаются. Бывало, если милиции или начальства какого в селе нет, они и на люди появлялись. А больше по ночам шастали и брали где что плохо лежит. А теперь осмелели, варнаки, начали даже на машины нападать, бандюги. Говорят, что больше всего они по соседним хуторам бродили, а когда в наших краях появлялись, то заходили к тем, кто побогаче, а иногда к старой бобылке Соколихе наведывались. Живет тут у нас такая на окраине села, недалеко от Кубани. Она их и принимала, и подкармливала, а в прошлые годы, бывало, и самогоном потчевала.
- А кто она, эта Соколиха?- заинтересовался Смирнов.
- Соколиха? Да наша она, тутошняя, давно живет. Правда, все время одна, ни мужа, ни детей не нажила. Сказывают люди, что с революции или с гражданской она здесь, будто бы барыней раньше была. Бежала со своим муженьком-офицером к морю, чтобы в заморские края податься, да наши им тогда все дороги перерезали. Муж ее ускользнул, а она осталась, да так и прижилась тут. Раньше, когда была помоложе, круглый год в бригаде работала, на ферме молоко принимала, а зимой - со скотом. Где-где, а у нее, этой Соколихи, в те годы самогон всегда бывал. Наши бабы да председатель Бояркин не раз пытались приструнить ее, чтобы не спаивала мужиков. Иной ведь последнюю копейку к ней нес. Ну, штрафовали ее, конечно. А в последние годы не замечается за ней этого греха. Провожает взашей мужиков, кто наведается. А как этих, Марущаков-то - не знаю. Но что прежде привечала их - это точно.
- Соколиха - фамилия? Соколова, что ли?
- Да, нет, не фамилия, а прозвище ее такое. Потому что при встрече с нашими мужиками она всегда гутарила: "Заходите, соколики, как живете, соколики?" Вот и прилепили ей "Соколиху". А зовется она, дай бог памяти, кажись, Шубовой или Шубиной. Да если надо, я завтра узнаю, да вы и сами в подворных книгах посмотреть можете.
- А почему, Варвара Платоновна, думаете, что это Марущак со своими натворил? Я имею в виду сожженную машину. Может, это вражеский самолет разбомбил.
- Нет, не самолет. Они это. Думали, наверное, что машина продукты какие везет, вот и налетели, чтобы поживиться, запас сделать да меньше глаза в селах мозолить. Знают, подлые, что в селе сейчас им нос казать нельзя, бон военных сколько, кустика свободного не сыскать. Дезертиры ведь.
- Да,- согласился Смирнов,- это резон. Ну, спасибо вам, Варвара Платоновна, за все, что рассказали. Для нас это действительно очень важно. А не могли бы вы припомнить, кто видел их раньше в этих краях?
- Да многие, товарищ командир, видели. Они и в нашу бригаду прошлой осенью приходили, кукурузу ломали да картошки просили. Я и сама их встречала несколько раз.
- А почему же вы про них в милицию не сказали, их бы задержали, и вам спокойно было бы?
- Да боязно как-то. Вот они тут, под боком. А милиция во-он где... А вот как узнали мы, что машину они обстреляли да красноармейцев погубили, то бригадирша Ольга Климова и говорит мне: "Беги, Варька, в село, найди председателя или военных, которые в Степанидиной хате стоят,- это про вас - и обскажи им все по порядку. Они разберутся что к чему". Я сначала-то Бояркина искала, да не нашла, вот и заявилась к вам.
- Так, так... Все верно. Машину действительно обстреляли они. А скажите, сколько человек их приходило в вашу бригаду?- спросил Смирнов.
- По-разному случалось. Этой весной пятеро было. Один уже старый, весь седой, ко еще бодро держится, а четверо других помоложе, мордастые. Сказывают, что пожилой этот и есть Марущак - ихний главарь, из наших краев родом.
- Значит, старый, говорите? Так зачем же ему скрываться? Ведь его же по возрасту на войну не призовут.
- А лешак его знает, привык, наверное, прятаться да мотаться по нашим краям, ест и бродит, да и молодых за собой водит.
- Как же они вели себя с колхозниками, когда в бригаду наведывались?
- По-разному было. Старый-то все больше молчал, а если и начнет какой из них что-нибудь гутарить, старик цыкнет - он и замолчит.
- А почему же вы их сами не гнали?
- Как же, прогонишь? У них у каждого ружье. Боялись мы...
Выслушав все. что знала оказавшаяся словоохотливой гостья, Смирнов поблагодарил ее и предложил проводить, так как был уже поздний час.
Шли под звездным и таким мирным небом, что не хотелось верить в неминуемый рассвет, который возродит из мрака и опаленные войной деревья, и черные печные трубы разрушенных изб, и воронки.
- А что, Варя, хорошо у вас в станице было до войны?
Смирнов и сам не понял, как у него вырвалась эта "Варя".
- Да у нас и сейчас хорошо,- игриво ответила она, нимало не смутившись, что военный говорит с ней совсем в другом, чем там, при деловой беседе, тоне.- Чем плохо! Вон сколько ребят молодых. Только жаль, что все стриженые.- Она звонко рассмеялась.- Ну -ладно, товарищ командир, спасибо, что проводили. Вот он, мой курень-то,- и она протянула провожатому жесткую, в мозолях ладошку.
Медленно возвращался к себе Смирнов. В ушах все еще звенел переливчатый смех этой рассудительной, веселой и задорной женщины. Она напомнила ему о другой, с таким же переливчатым смехом.
Ирина Яркова работала на уральском заводе, где в 1940-м трудился и Смирнов, расточницей. Всего-то и встретился с ней Александр единственный раз на лыжной прогулке, а запала она ему в душу, ее глаза, волосы, ее смех на всю жизнь. И так уж получилось, что вторая встреча была на вокзале. Сашу Смирнова, своего комсомольского вожака, провожали на службу в армию чуть ли не все заводские ребята. Ирина стояла в сторонке. Уже тронулся состав, когда он подбежал к ней, и она сказала ему только два слова:
- Буду ждать...
С этой минуты Александр считал Ирину своей невестой и никогда, даже в мыслях, не изменял своей первой и верной любви.
Ирина пишет о себе скупо. Все больше спрашивает Александра о его житье. Но он-то знал, каково ей: после 10-12 часов работы учится на курсах медсестер, дежурит в госпитале, ухаживает за ранеными. Смирнов иной раз и хотел бы сообщить ей о себе подробнее, да не та у него служба, чтобы писать, как и что...
В службу эту Смирнов втянулся быстро, ушел с головой. И хоть не имел он специальной подготовки, проявилась в нем та особенная чекистская жилка, которая помогла решить уже несколько интересных дел. Сказалась работа в заводском коллективе, в комсомоле, среди народа, умение распознавать людские характеры.
Особую важность своей работы понял Александр с начала войны, когда нависла над Родиной смертельная опасность. И отвести эту опасность дано не только воинам в открытом бою - танкистам, артиллеристам, пехоте, ко и им - бойцам невидимого фронта.
Вернувшись к себе, Смирнов вытащил из нагрудного кармана блокнот в черной обложке и, заглядывая в него, кратко написал майору Васину шифрованное сообщение о беседе с Варварой. Затем вызвал Сухоручкина и поручил ему передать шифровку по телефону.
К Шубиной Смирнов зашел утром. На пороге основательно осевшего от времени куреня его встретила полная казачка лет под пятьдесят. Капитан не заметил в ней и тени робости при виде незнакомого военного.
- До меня, говорите? Что ж, прошу в дом.
В темноватой горенке она сидела за столом, сцепив узловатые, повидавшие труд руки, и говорила отрывисто и нервно:
- Нечистый их тут носит, проклятых! Да, бывали они у меня, пока я не разузнала, кто они такие. Указала от ворот поворот. Один из них, молодой, мордастый, за каган схватился, а я ему: "Давай, давай, стреляй меня, старуху. Вам только с бабами воевать. С Гитлером-то кишка тонка..." Он бы меня пристрелил, ей-богу, да Марущак его осадил. "А ну, спрячь!- крикнул.- Пошли отсюда".
- Почему вы думаете, что это Марущак?- спросил Смирнов.- Он же вам паспорт не показывал.
- А раньше слышала. Сидели как-то у меня, самогон лакали и промеж собой называли его так, когда он выходил.
- А где они скрываются? Не упоминали в разговоре?
- Упоминали как-то бакенщика какого-то. Под крылышком у бакенщика, говорят, безопасно.
- Ну что ж, товарищ Шубина, спасибо вам за сказанное.- Смирнов распрощался.
На обратном пути у ворот его встретил Сухоручкин.
- Товарищ капитан! Вам срочная телеграмма.
- Давай!
Майор Васин передавал приказ - операцию по розыску и ликвидации банды провести немедленно.
* * *
К Васину стекалось немало сообщений. Вопрос состоял в том, чтобы из их обилия выбрать самые важные, самые главные, которые можно было бы использовать в интересах обеспечения безопасности прифронтовой полосы.
Как-то в политотдел одной из частей в станице Ленинградской зашел инспектор райфинотдела Мещеряков Анисим Григорьевич, Он спросил, нельзя ли видеть комиссара, дело, дескать, есть сугубо секретное. Его проводили в особый отдел части, где он рассказал об интересных событиях.
- Я - Мещеряков,- представился он.- Из района. Работаю в финотделе. Позавчера мы закончили ревизовать соседний совхоз. Вот там мне пришлось столкнуться с одним человеком - ветврачом, по фамилии Коровин,- он улыбнулся: - Фамилия соответствует должности... Этот Коровин у себя в совхозе однажды встретился с мастером ушосдора Витвицким. Ну, посидели, погутарили - сейчас есть о чем поговорить да подумать. Так этот Витвицкий в беседе всячески расхваливал фашистов, их воинские качества, способности. Они же, мол, всю Европу уже завоевали. Осталась только Россия. Я, говорит, их знаю, в прошлую империалистическую с ними воевал, да и в плену у них был, до заключения мира. Культурный они народ, богатый. Вы их, говорит, Апполинарий Федосович, не бойтесь, они вам плохого ничего не сделают. А придут скоро, вот-вот здесь будут или со стороны Ростова, или из Крыма... А когда Коровин высказал ему свои опасения, что они расправятся со всеми, кто служит в советских учреждениях, Витвицкий возразил, что немцы - цивилизованная нация. Они-де, наоборот, культуру принесут в наши края. А что касается расправы, то этому не следует верить, это советская пропаганда. Наоборот, они рассчитывают на большую помощь русской интеллигенции, на ее поддержку. Конечно,- продолжал он,- на тех, кто будет активно с ними сотрудничать. Мне,- заверил он Коровина,- это известно от надежных людей.
Коровин поинтересовался, что он должен делать, чтобы в немилость к немцам не попасть, если они сюда придут?
- От тебя только и требуется,- ответил Витвицкий,- чтобы не соглашался эвакуировать скот в тыл да вывозить другое богатство, как этого требует Сталин, вот и все. Мол, богатство мы нажили, оно нам и принадлежать должно. Куда же его везти?
- А кто он, этот Витвицкий?
- Не очень я хорошо его знаю, живет у нас недавно, кажется, с тридцать девятого или сорокового. Переселенец он. Приехал из-за границы, когда шел обмен: некоторые немцы уезжали в неметчину, а русские да украинцы возвращались к нам в родные края.
- Ну, и что же решил Коровин?
- Говорили мы с ним долго. Я его убеждал, что Витвицкий неправ. Приводил пример, как в Ростове фашисты, захватив в прошлом году город, тысячи людей расстреляли да в противотанковый ров свалили. Но, видно, все равно колеблется.
- А почему он именно с вами так откровенно говорил? Какой вы дали ему повод?
- Какой? Да вроде никакого повода не давал. Правда, он знает, что в прошлом я у деникинцев был, там и ногу повредил. Да к брат мой Игнатий тоже у них служил.
- А где же он сейчас, ваш брат?
- Игнатий? А леший его знает, где. Я с ним не родычаюсь. Наши дорожки разошлись. Как вылечился я, то так и остался здесь жить и работать. Знаю только, что в тридцатых годах он ушел куда-то.
- И что нее решил этот ваш фельдшер или врач?