- Со мной тоже, - он хотел ей сказать о том, что всего лишь через какой–то час у них появится шанс, но понял, что не следует сейчас разрушать ее состояние. Придет минута, и все произойдет само собой. Пусть она примет это как подарок судьбы, как предопределение. Он подумал, что, если ему вместе с ней удастся добраться до ставки Врангеля, задание можно считать выполненным. Она расскажет обо всем, что произошло, генералу Климовичу, и ее рассказом будут сразу и окончательно исчерпаны все сомнения и подозрения. Он подумал об этом и тут же отогнал от себя эту мысль. Она не была ведь для него просто средством достижения цели. Он никогда не позволял себе использовать средства подобного рода. Может быть, вопреки сложившимся традициям любой разведки, он выглядел "белой вороной", но он был представителем разведки молодой, нарождающейся, революционной; он был представителем иной - нравственной и этичной организации. Она начинала работать по другим законам и применять в своей деятельности иные методы, нежели те, которые веками складывались на Западе. Шел только двадцатый год, ошибки и заблуждения были еще впереди…
Она взяла его за руку:
- Я представила себе на минуту: вы входите в мой дом. Нет–нет, не подумайте, ради бога, что это дворец. Обычная петербургская квартира. Мой отец скромный преподаватель училища правоведения, и квартира паша совсем рядом - па углу Фонтанки и Невы, на втором этаже, маленькая, окна на обе реки, балкон. По вечерам, в погожие дни домик Петра желтый–желтый, а вода в Фонтанке - синяя–синяя…
- Вы представите меня своим родителям?
- Да, конечно. Я скажу: "Папа, вот человек, которого, который"… - она замолчала, потом разрыдалась.
Он молча гладил ее волосы, щеки, плечи. Постепенно она успокоилась и снова начала рассказывать: ей нужно было выговориться, и он слушал, не перебивая.
- В Луге у нас когда–то было маленькое имение. - Она вытерла глаза и аккуратно сложила платок. - Оно пошло за долги - общая наша мелкодворянская участь. Но отец сумел сохранить флигель на краю деревни, у церкви и кладбища. Я ведь очень религиозна… Вы ходите в церковь?
- Редко, - смущенно сказал Марин. - В прошлом. Теперь же совсем не хожу…
- А я каждый день ходила. Мой самый любимый день - великая пятница. Бьют колокола, выносят Плащаницу. Боже мой, как прекрасна жизнь, как она прекрасна, Владимир Александрович! Чтобы понять это, нужно побывать здесь. Теперь я это хорошо усвоила. В последнюю пасху перед войной к нам приезжал государь, запросто, с одним флигель–адъютантом. Однажды я вспомнила этот день…
- Встретились с этим флигель–адъютантом? - пошутил Марин.
Она посмотрела укоризненно и сказала серьезно:
- Встретилась. С бароном Петром Николаевичем Врангелем. Представьте себе: он меня вспомнил и узнал.
"Мне определенно везет, - не удержался Марин от прагматических мыслей. - Или нет, не то… Однажды Дзержинский сказал мне: "У нас некоторые считают, что нравственных целей можно достичь средствами безнравственными. Это не так. Зло рождает только зло, обман и подлость никогда не производили на свет добродетели. Но есть небольшой нюанс. В интересах дела можно совершить один и тот же поступок, но как ни странно - в одном случае этот поступок будет безнравственным и принесет вред, а в другом этичным и приведет к победе. Не понимаете? А все просто. Категорический императив. Есть он в душе, сердце, мозгу-и все на своем месте, нет его - и, подав кусок хлеба голодному, можно совершить преступление".
- Барон очень молод, сорок два года, - сказал Марин. - Достанет ли у него опыта и знаний? Я долго думал, прежде чем дать согласие Маклакову. Да и ситуация в Крыму гробовая, и это еще мягко сказано.
- Почему же вы согласились?
- Потому же, почему барон Петр Николаевич, будучи совершенно свободным от обязательств по отношению к Антону Ивановичу Деникину, вернулся обратно в Крым. Когда гибнут товарищи по оружию, порядочный человек не может быть в стороне. Это мое убеждение.
- Это хорошее убеждение, - горячо сказала она. - Только бы добраться до наших, только бы добраться! Сколько мы еще успеем сделать, сколько можно и должно успеть… Вы не думайте, я не сентиментальна, нет, но если придется умереть, надобно знать, за что умираешь. Я помню простое и такое милое лицо государя, его чудные синие глаза, его голос… Я помню звон колоколов, я помню солнце. Оно взошло в то утро на совсем безоблачном небе. Все это далекий, далекий сон, но стоит умереть за то, чтобы он повторился…
- Странная ночь, - тихо сказал Марин. - Я надеюсь, Зинаида Павловна… Молитесь и вы, ибо все в руках господних, и пути его неисповедимы. И еще: если мне суждено выйти отсюда живым, я убью этого подлеца Рюна, эту грязную свинью.
- Вы правы, - она провела ладонью по его щеке и улыбнулась. - Но это сделаю я.
- А мне вы… отводите роль простого зрителя? - удивился он. - Это совершенно невозможно.
- Это сделаю я, - в ее глазах сверкнул огонек, и Марин подумал, что чуть–чуть забылся. Ведь она была не просто очаровательной женщиной, его женщиной. Она была резидентом разведки. И это ее качество было в ней главным, пока главным. Об этом не следовало забывать ни на минуту. Она тут же подтвердила его догадку, она сказала: - Я ведь не спрашиваю вашего позволения, я сделаю то, что решила. По справедливости эта акция за мной. Вы ведь хотите убить политического противника, а я просто негодяя, которому нет места на земле.
Звякнул засов. Его открывали осторожно, совсем не так, как при вызове на допрос. Человек, который находился сейчас в коридоре, старался произвести как можно меньше шума. Марин и Лохвицкая замерли. Дверь оставалась неподвижной, слышались удаляющиеся шаги.
- Кто это? - одними губами спросила Лохвицкая.
- Агент, - улыбнулся Марин. - На этот раз мой.
- И вы молчали, - с упреком обронила она, приближаясь к дверям.
- Зачем же тратить слова попусту? - Марин толкнул дверь, она легко поддалась. - Если бы не удалось, я бы взбудоражил напрасно и себя и вас. Это не в моих правилах. - Он выглянул в коридор, там никого не было. - Идемте! - Он взял ее за руку.
- А как же посты, охрана у выхода? - еще не в силах поверить, торопливо спросила Лохвицкая. - У нас даже нет оружия.
- Вы так думаете? -Марин спросил внешне очень сдержанно, но в голосе его явно слышалось плохо скрытое торжество.
Перед дверью, в конце коридора лежал у стены небольшой сверток. Лохвицкая его подобрала и развернула: звякнул набор ключей на круглом кольце, тускло блеснул браунинг. Она щелкнула обоймой - золотом сверкнул верхний патрон. Марин спрятал ключи в карман, отвел ее руку с браунингом.
- Оставьте себе… Просьба: здесь оружия не применять. Если нас арестуют вновь, этот браунинг выведет на владельца. Мне бы не хотелось этого.
- Обещаю, - она профессионально сунула пистолет за корсаж.
До поворота к лестнице дошли без приключений, в коридорах никого не было. Спустились по лестнице. Парадная дверь была открыта и вывела их в переулок. Над городом вставал рассвет. Они находились в одной из самых высоких точек, хорошо видны были многоэтажные дома центра, колокольни соборов и церквей, потом дома уменьшались, словно врастали в землю и наконец превращались в убогие одноэтажные пригороды. Зарябила на ветру пожухшая листва деревьев, по крышам домов медленно двинулась волна света, она теснила тень, и вот уже надо всем Харьковом взошло солнце.
- Нужно спешить. Мы должны выйти из города как можно скорее! - сказал Марин.
Улицы были еще пусты, им пока везло.
- Куда мы идем? - спросил Марин.
- Здесь, недалеко…
Свернули на боковую улочку, потом в переулок. Он был кривой, с пыльными крохотными обшарпанными домишками в два–три окна. Лаяли собаки, истошно орали петухи, в луже, посередине дороги, блаженно похрюкивала огромная свинья.
- Тихо, - сказала Зинаида Павловна, - словно и нет никакой войны. Мне иногда кажется, что дерутся фанатики. Народу нет до нас никакого дела.
- Вы ошибаетесь, - посмотрел на нее Марин. - Времена, когда народ безмолвствовал, прошли безвозвратно. К сожалению, большинство этого народа не на нашей стороне.
- Вы так думаете?
- Уверен. Осуществят или нет большевики те перемены, которые обещают, покажет будущее, а что может предложить народу барон?
- Он опубликовал указ, по которому земля навечно передается тем, кто ее обрабатывает, - сказала Зинаида Павловна.
- Поздновато, - усмехнулся Марин. - Кривошеину и прочим нашим бонзам с этого следовало начинать, и тогда можно было бы еще поспорить с "товарищами". Теперь же они неодолимы.
- Вы эти мысли держите подальше, - посоветовала Зинаида Павловна. - Их и от близкого человека никто теперь не потерпит, а вы в штабе барона будете человеком со стороны.
- Спасибо за совет. Куда мы идем?
- Уже недалеко…
Вышли на Сумскую. По ней уже двигались редкие автомобили, экипажи, шли немногочисленные прохожие.
- Это здесь, - сказала Лохвицкая. - Неплохо устроился "товарищ" Рюн. Вы не находите?
- Что вы задумали? - Марин очень достоверно изобразил беспокойство, хотя давно и безошибочно все понял, обо всем догадался и по дороге к дому Рюна еще и еще раз взвешивал допустимость того, что должно было произойти через несколько минут. "Рюн - враг, - думал он, - это подтверждено неоднократно. Не было суда, не было приговора, но ведь теперь не мирное время и он, Марин, не у себя дома. Сегодня любой закон подчиняется обстоятельствам гражданской войны…"
Дом был совсем недавней, видимо, предреволюционной постройки и изначально предназначался для богатых нанимателей: адвокатов, врачей, протезистов и интеллигентных купцов. У подъезда с двумя львами на тумбах дремал за рулем новенького "рено" шофер в кожаной куртке. Марин торопливо пересек улицу и первым вошел в подъезд. Зинаида Павловна догнала его через несколько секунд.
- Шофер храпит, - радостно сообщила она. - Выматывает работа, правда?
- Вы правы, - улыбнулся Марин.
Квартира номер шесть находилась на втором этаже. В массивной многофиленчатой двери было четыре замка. Марин присвистнул: "Ничего себе!" - и достал ключи.
- Послушайте, что там, внутри… - попросила Лохвицкая.
Марин прижался к дверям:
- Тихо… - он повернулся к ней и перекрестился. - Ну, дай бог, - он сделал это так естественно, не думая, что сам себе удивился, словно кто–то незримый ненавязчиво и незаметно подсказывал ему нужные слова и движения. Он вставил ключ наугад, в средний замок, крутанул, что–то щелкнуло, и двери поползли.
Это была большая барская квартира, комнат, наверное, на десять–двенадцать, никак не меньше. Лохвицкая шла уверенно, безошибочно сворачивая из коридора в коридор.
- Вы были здесь? - не удержался Марин.
- Нет, - ответила она шепотом. - Нет! Чутье, как у сеттера, - вот и все.
Перед дверью в конце коридора прислушались. Марин облегченно вздохнул: отчетливо доносился легкий ритмичный храп. Видимо, Рюн был во власти сладких утренних снов.
Лохвицкая осторожно нажала на створку двери.
- Останьтесь здесь, вы подстрахуете меня в случае чего…
В глубине комнаты, в алькове, раскинулся на огромной кровати в стиле Людовика XVI маленький человек в полосатых ночных кальсонах. Он крепко спал. Зинаида Павловна медленно подошла к кровати, села на стул и долго, не мигая, вглядывалась в лицо спящего. Через его левую щеку шла красная полоса - след от шва подушки. Он разрумянился, из–под аккуратной щеточки усов с хрипом вырывалось сильное дыхание. Зинаида Павловна опустила руку за корсаж. Матово блеснул вороненый ствол браунинга. Спящий пошевелился. Зинаида Павловна осторожно тронула его стволом пистолета и отодвинулась.
- Что?! - приподнялся Рюн. Выражение его лица менялось на глазах. Вначале ошеломленное, потом растерянное, когда же он увидел дуло браунинга, стало ясно, что Рюн едва сдерживает панический ужас.
- За насилие над неповинными людьми, - сказала Зинаида Павловна, - вы приговорены к смерти.
- Нет, - одними губами прошептал Рюн. - Н–н–ет! - На одной нескончаемой ноте завопил он и в то же мгновение негромко хлопнул выстрел, второй, третий…
Рюн поперхнулся, осел, по подушке поползла вязкая струйка крови и тут же впиталась в белый батист наволочки. Зинаида Павловна спрятала пистолет и вышла из комнаты.
- А стоило ли? - с упреком спросил Марин. - Огромный риск.
- Каждый негодяй должен получить возмездие, - жестко возразила Лохвицкая. - А этот - тем более!
Вышли на улицу. Шофер продолжал посапывать во сне. Несколько мгновений Марин раздумывал, потом подошел к шоферу и точно рассчитанным движением сдавил пальцами его шею с двух сторон, под ушами. Выволок из машины, втащил в подъезд, взвалил на плечи и бегом поднялся на второй этаж. Здесь он вошел в квартиру, положил шофера на коврик в прихожей и аккуратно притворил за собой дверь. Он знал: раньше, чем через 20-30 минут, парень вряд ли очнется. Зинаида Павловна уже сидела в автомобиле. Марин включил зажигание и нажал акселератор. Впереди был Севастополь, штаб Врангеля. Впереди было главное…
Примерно через два часа после этих событий в кабинет Дзержинского вошел начальник оперативного отдела Артузов. В руке он держал бланк телеграммы и с трудом сдерживал волнение.
-Вот. Я только что получил это. Читайте… - сказал он с усилием.
-"Рюн убит агентом врангелевской контрразведки Лохвицкой, - вслух прочитал Дзержинский. - Зотов".
Дзержинский положил телеграмму на стол:
-Вы чем–то взволнованы, Артур Христианович?
-Я не совсем понимаю, что же, собственно, произошло?
-По–моему, ничего особенного. Просто Марин выполнил первую часть своего задания. Вы не согласны? - Дзержинский едва заметно улыбнулся.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. У ВРАНГЕЛЯ
Третий день они жили на окраине поселка, в доме связника врангелевской контрразведки. Лохвицкая знала к нему пароль. Во двор выходили только глубокой ночью, подышать. В погребе было холодно и смрадно. От тяжелого запаха гнили Лохвицкую постоянно подташнивало. Хозяин два раза в день приносил еду и подмигивал по очереди: сначала Марину, потом Зинаиде Павловне. Каждый раз он произносил одни и те же слова: "Этой ночью". По его сведениям, части генерала Слащева на этом участке фронта должны были с минуты на минуту перейти в наступление, и вот третья ночь заканчивалась, а белых все не было. Марин начал нервничать:
- Вы уверены в этом типе?
- Вполне. Он оказал нам серьезные услуги и участвовал в расстрелах.
- Может быть, попытаемся перейти линию фронта самостоятельно?
- А если попадем под обстрел? Пройти на стыке красных, точно выйти к нашим - здесь одних глаз и чутья мало, Владимир Александрович…
Он и сам понимал, да, мало. Но сидеть вот так, сложа руки, было не в его правилах. Он все время искал выхода, искал и не находил. Под утро отчаянно заскрипела входная дверь. Хозяин нарочно держал ее несмазанной, чтобы никто не мог тихо войти и застать врасплох. Марин и Лохвицкая услышали топот сапог, судя по всему, в горницу ввалилось человека четыре.
- Ваше благородие, - радостно завопил хозяин. - Вот уж не ждали. То есть ждали… да вы тихо, без выстрела. Вымели краснюков?
Марин прижался к щели в полу и сделал знак Лохвицкой не двигаться. Он увидел в необычном ракурсе, резко снизу, офицера и двух унтеров.
- Вымели, вымели, - небрежно отмахнулся офицер, - у Тебя тут, сказывают… посторонние скрываются.
Марин увидел, как удивленно расширились глаза Зинаиды Павловны, и вдруг сообразил, что наверху совсем не белые.
- Посторонние? - переспросил хозяин. - Да нет, вашбродь, с чего вы взяли?
- А с того! - обозленно выкрикнул человек в офицерской форме. - Сведения у нас, вот что. Давай, Митин, по–хорошему, а не то…
Марин вынул из–за пазухи маузер. Он им обзавелся всего лишь два дня назад: выиграл в поезде в карты у какого–то проезжего блатного гастролера. Лохвицкая достала свой браунинг.
- У меня никого нет, - мертвым голосом сказал Митин, и офицер приказал:
- Лепцов, осмотреть!
Марин взял Зинаиду Павловну за руку, отвел в глубь погреба, к бочкам с соленой капустой, и потом вернулся к люку и встал за лестницей. Некоторое время по дому разносился топот, потом сквозь щель в крышке люка ярко вспыхнула керосиновая лампа, и люк откинулся. По лестнице начал спускаться человек в обыкновенном солдатском обмундировании, с винтовкой в правой руке и керосиновой лампой -в левой. Марин увидел его погон: три лычки - унтер–офицер… Спустившись совсем, унтер прибавил огня и на вытянутой руке повел лампу по кругу. Он щурил глаза, и Марин понял, что видит он плохо, вернее, совсем ничего не видит. Вот он повернулся к лестнице. Марина он пока не замечал, зато Марин рассмотрел нечто, окончательно подтвердившее его догадку: на фуражке унтера поблескивала новенькая кокарда, а под ней, и это хорошо было видно, лучиками расходились по околышу фуражки невыгоревшие участки сукна, образовывая пятиконечную звезду. И Марин понял: кто–то из местных жителей сообщил о посторонних в ближайшую воинскую часть Красной Армии, и там, подозревая Митина, решили вывести его на чистую воду с помощью несложного маскарада, да и ошиблись. Вероятно, Митин был сметлив и наблюдателен, и простонародное "сказывают" в устах офицера поразило его и заставило быть настороже. Все эти мысли промелькнули в голове Марина в сотую долю секунды. Он ощутил мгновенно, всеми порами кожи: сейчас "унтер" увидит его. Тогда - конец. Их разделяла лестница. Марин не мог нанести удара. Стрелять? Перед ним был свой…
- Товарищ! - вдруг негромко донеслось из глубины погреба. Это звала Зинаида Павловна.
Унтер не успел увидеть Марина. Он повернулся на зов - Зинаида Павловна рассчитала точно - и в этот момент Марин выскочил из–за лестницы и нанес удар ребром ладони. Он бил под ухо, бил расчетливо, чтобы человек потерял сознание сразу, мгновенно и не успел позвать на помощь. Унтер рухнул, Марин подхватил его винтовку.
- Лепцов! - послышалось из горницы. - Ну, что там у тебя? Чего молчишь?
В люк свесилась голова в офицерской фуражке. Марин подпрыгнул, захватил шею "офицера" с двух сторон, сдавил, "офицер" слабо захрипел и сполз по лестнице на дно погреба.
- Третий, - тихо сказала Зинаида Павловна.
В люк заглянул Митин. Изумленно покрутив головой, протянул:
- А–ар–тисты!
- Третий где? - спросил Марин.
- Лазит по сеновалу. Ищет, - с издевкой сказал Митин. - Щас явится.
- Встань за дверью и, как войдет, оглуши чем–нибудь, - приказал Марин. - Не сильно, чтобы не помер.
- А что их жалеть, вашбродь, - озлился Митин. - Они нас что, пожалеют?
- Делай, как сказано, - прикрикнула Зинаида Павловна. - Их нужно будет потом как следует допросить.