Из крокодила фонтаном брызнула кровь. Отто посмотрел на Симону - фонтан не произвел на нее ни малейшего впечатления.
Заметив взгляд, она подошла поближе и сказала:
- Не бойся, ему не больно, он же совсем мертвый!
Отто на всякий случай покрепче сжал в кулаке лепатату-вувузелу, чтобы его барабанная перепонка не стала следующей жертвой Симониного хобби, и спросил:
- Не жалко такого симпатичного?
- Они едят детей! - убежденно ответила девочка. - Съели двух мальчиков у плотины. Кгалема носил дедушкин нож колдуну, чтобы крокодилий дух не обижался на нас. А если он обидится, он все может. Может даже большой дом унести на лапах.
Уинстон меж тем с хрустом отделил крокодилью голову от тела, бросил в таз, перевернул тушку на спину и начал резать вдоль живота. Зрелище было не для слабонервных, из разреза выплескивалась кровь, а когда он перерезал мышцы, останки крокодила задергали лапами, словно всплескивая от ужаса.
Отто почувствовал себя в прозекторской, но Уинстона и Джона процедура настолько развлекала и возбуждала, что они просто молодели на глазах.
- В желудке у него камушки! - щебетала Симона. - Не веришь? Дедушка покажет. А один раз было колечко. Дедушка сказал, что он откусил руку девочки с колечком.
- Запоминай, лучшее мясо у него в хвосте, в лапах и на шее, - почтительным шепотом сказал Джон, словно находился в зоне священнодействия. - А "крокодиловое масло" лечит все болезни, даже облысение. Видишь, какая у него грива!
Уинстон все крошил и крошил рептилию на куски, а Кгалема тем временем развел на печурке огонь, поставил на него что-то типа большущего чугунного горшка, ссыпал туда порезанные овощи, пряности и стал мешать их деревянной лопаткой.
Вскоре Уинстон начал кидать в горшок куски светлого крокодильего мяса и командовать:
- Луиса, он забыл принести чили! И еще захвати побольше чеснока! И горстку спаржи!
Закончив с крокодилом, счастливый, окровавленный Уинстон ушел мыться и надевать чистую одежду; Кгалема и Луиса уничтожили следы разделки на траве. Симона похвасталась, что у нее есть собственный пони; а из котла понесся такой запах, что Отто напрочь забыл об ужасах разделки туши.
Он действительно не ел ничего вкуснее, крокодилье мясо по вкусу напоминал курятину, но по сочности не уступало свинине. Старики были страшно довольны произведенным эффектом.
- Жаркое из молодого крокодила продлевает жизнь ровно на год, - весомо заметил Джон.
- Ты разговариваешь, как дикарь, просто в мясе крокодила минимум холестерина. Сегодня оно не очень удачно, лучше бы замариновал его на ночь в соевом соусе, - кокетничал Уинстон. - Но ты требовал ловли, а сам опоздал на нее.
- И он еще хочет вернуться в свою полудохлую Европу, - кивнул Джон на Отто.
- Южная Африка не всем по росту, - поднял бровь Уинстон. - Наша земля, как магнит, притягивает сильных и авантюрных.
- Это как раз про него! Он решил сбрасывать химчистки с военного самолета! - хохотнул Джон.
- Отличная идея. Сколько можно сбрасывать с них одни бомбы? Только не понимаю, зачем людям химчистки? - удивился Уинстон.
- Видите ли, до конца девятнадцатого века единственным растворителем пятен была вода с добавлением яичных желтков, золы, бычьей желчи и растений вроде мыльнянки или индийских мыльных орешков. - Отто оседлал любимого конька. - И вот однажды на жирное пятно был случайно пролит бензин…
- А мыльные орешки вкусные? - спросила Симона, засовывая в рот кусок жаркого, и Отто понял, что тема истории химчистки исчерпана.
- Они противные, как мыло! - заверил Отто.
- Тебе не нравится в ЮАР? - глядя в упор, вдруг спросил Уинстон так же твердо, как вонзал нож в позвоночник крокодила.
- Нравится… но, - Отто показал на траву, по которой ползала муха, - Джон рассказывал мне по дороге, что ваша муха цеце не боится даже радиации.
- Подтверди ему, что не боится! - попросил Джон, которому было важно показать Отто, насколько влиятелен его друг Уинстон.
- Мне об этом ничего не известно, - холодно ответил Уинстон и сосредоточенно уставился в свою тарелку.
- Как неизвестно? Ты же мне говорил, что эти… ну, которые потом приехали, после испытаний брали для исследований всяких птиц, зверей, мух! - напомнил Джон.
- Первый раз слышу. У тебя уже башка не варит от склероза, - напряженно сказал Уинстон и обернулся к Отто: - То, на что ты показываешь пальцем, не муха цеце. Она похожа на муху цеце не больше, чем ты на меня. Запомни на всю оставшуюся жизнь, муха цеце складывает крылья как ножницы.
Он поднял над столом нож и вилку и показал, как одно крыло заходит у мухи цеце на другое.
- Уинстон, - обиженно начал Джон, - но ты же сам говорил…
- Меньше слушай этого старого идиота, - грубо перебил Уинстон. - У него в голове кукурузная каша.
- Скажите, а как черные воюют с мухой цеце, у них ведь ни врачей, ни лекарств? - спросил Отто, сделав вид, что не обратил внимания на размолвку стариков.
- А бес их знает! Правда, я один раз видел своими глазами, как колдун вылечил сонную болезнь на самой последней стадии. Как врач, я не понимаю механизма, - признался Уинстон. - И еще, их дети мажутся от мухи цеце какой-то глиной.
- Мне многое кажется здесь странным, - замялся Отто - гостю неудобно было хаять страну хозяина. - Все эти призраки, духи… У меня и у самого уже начались галлюцинации. Истории про колдунов и рынок… детских органов.
Он глянул на Симону, но она уплетала за обе щеки, не проявляя интереса к теме.
- Не бойся, говори, она все знает, - кивнул Уинстон и спокойно добавил: - Недавно тут недалеко была история с девятилетним мальчиком. Ему отсекли все мужское под корень, теперь он инвалид.
- Но ведь это… такое невозможно в Европе! - Отто даже отложил нож и вилку.
- Для слепого все цвета одинаковы, - усмехнулся Уинстон. - Здесь режут детей неграмотные черные крестьяне, а просвещенные немцы просто придумали газовые камеры. А до этого у них в каждом музее лежали отрубленные руки воров, я был однажды в Германии.
- А ты что-нибудь слышал о готтентотской Венере? - включился Джон. - В начале девятнадцатого века из Кейптауна к вам обманом вывезли черную уродку. У нее была задница и… Симона, заткни ушки! И… то, что спереди, больше, чем у слонихи!
Джон вскочил и начал изображать описываемую героиню так, что Симона чуть не подавилась от смеха.
- В просвещенной Европе ее показывали за деньги на ярмарках и в цирке, несколько лет держали на Пиккадилли для бедноты и таскали в салоны аристократам. А когда насмотрелись, вышвырнули на помойку, где она сдохла от голода и болезней!
Отто покачал головой.
- Но не оставили в покое и дохлую! Хирург Наполеона распотрошил ее на части, как Уинстон крокодила, заспиртовал и выставил в парижском музее!
- Ужасно! - поморщился Отто. - Но со времен Наполеона прошло столько лет…
- Ничего не прошло! - победоносно рявкнул Джон. - Она до сих пор там выставлена! А ты считаешь, что у нас дикарский край света!
Отто начало подташнивать при первых тактах рассказа Джона, но под финал истории он понял, что уже не сможет доесть свою порцию с изысканной фарфоровой тарелки.
- Похоже, Симона серьезно повредила твой слух, - заметил Уинстон Джону. - Орешь, как крокодил перед дождем! Если будешь так орать, я не выдержу тебя два дня!
Глава одиннадцатая
ПОЕЗДКА К КОЛДУНУ
Телефон стоял на письменном столе. Чтобы поднять трубку, Отто пришлось вскочить с постели и пересечь номер.
- Я не отвлекаю? - раздраженно спросила Тиана вместо приветствия.
Интонация означала "ты пожизненно виноват передо мной". Но Отто умел держать удар даже спросонья и обезоруживающе вежливо ответил:
- Рад тебя слышать.
- Я звонила вчера поздно вечером…
И это на самом деле означало "я чувствую, что ты ночевал у женщины".
- Джон возил меня погостить на крокодилью ферму к своему старому другу, вернулись почти под утро. Масса впечатлений.
Повисла пауза.
- Я волновалась… - сказала Тиана, и это означало "ты должен меня предупреждать".
- Крокодилы сидели в загоне. Джон с другом разрешили мне только подразнить их. - И это означало "ты только один из моих гидов по вашей экзотической стране".
Снова повисла пауза.
- Мне приснился ужасный сон, хочу поехать после него к колдуну. Ты готов поехать со мной? - И это означало "не бросай меня, мне больше не на кого опереться".
- К колдуну? В Блантайр? - поморщился Отто.
Возвращение в Малави совершенно не входило в его планы, все дела были здесь, в Йоханнесбурге.
- К местному колдуну. Проджети дала адрес нового колдуна. Ты ведь хотел посмотреть, как это выглядит.
- Пожалуй. Когда надо ехать? - Отто посмотрел на стенные часы.
На них было восемь утра, очень хотелось спать.
- Завтра. Но можно и сегодня. Если выехать через час, успеем к нему как раз к вечеру.
Отто стоял нагишом, лицом к картине с кровавыми гладиолусами над кроватью, и думал, сколько бы он отдал за то, чтобы поспать еще хотя бы час.
- Хорошо, скоро буду у тебя, - обреченно ответил он.
- Ты даже не представляешь, как мне это важно…
Они тщательно играли в ту самую, хорошо известную каждому взрослому игру, в которой один хочет от отношений значительно больше, чем ему пообещали, и всеми способами ищет щелочки в жестко поставленной границе.
Ему нравилась Тиана, и он с удовольствием закрутил бы с ней веселый и страстный роман, но она была не готова к этому жанру. И, влюбившись, точнее, эмоционально повиснув на Отто, предлагала ему роль отца, врача, брата, мужа. То есть кого угодно, кто решал бы ее проблемы.
Тиана давно бы закатывала ему бурные сцены ревности, но Отто умел держать ее на правильной дистанции, сохраняя безупречно вежливую интонацию отношений.
Он положил трубку, зашел в ванную и встал под прохладный душ, чтобы окончательно проснуться и собраться с мыслями. А когда вышел оттуда в махровом халате, набрал телефонный номер Уго.
- Привет, ну и нажрались же мы с тобой в прошлый раз! - виновато начал он.
- Это ты нажрался, а я все помню, - буркнул Уго. - Так мы встречаемся сегодня?
- У меня проблемы. Подружка тащит к колдуну, - пожаловался он. - Перенесем на завтра.
- Ты за кого меня держишь? - перешел в наступление Уго. - Ты назвал меня вруном! А когда я готов показать тебе фотографии, сматываешься то к крокодилам, то к колдунам!
- Дружище, мы же с тобой немцы и понимаем, что такое выполнять обещания, - мягко начал Отто. - Старый Джон за неделю договорился с другом о нашей поездке, я никак не мог отказаться. А Тиана решила, что я ездил не с Джоном, а с другой женщиной, и устроила сцену!
Уго молчал в ответ.
- Я бы позвал тебя ехать с нами, но опасаюсь знакомить тебя с Тианой, - провокационно заметил Отто.
- Почему? - не смог не спросить Уго обиженным голосом.
- А сам не понимаешь почему? Потому, что я лавочник, а ты - военный пилот! Один раз расскажешь, как воевал во Вьетнаме и вывозил заложников в Уганде, и отобьешь ее у меня!
Снова повисла пауза.
- Конечно, отобью. Ладно, черт с тобой, давай завтра, - ответил Уго несколько потеплевшим голосом. - Я приготовил фотографии…
- Надеюсь, ты о фотографиях той голенькой блондиночки? - перебил Отто. - Было бы интересно показать их не мне, а ее мужу! Прости, мне надо выбегать. До завтра!
И бросил трубку.
Они ехали уже несколько часов, периодически прикладываясь к термосу с кофе и сандвичам, заботливо приготовленными Проджети. Тиана была в таком элегантном платье, словно собиралась не к колдуну, а на свидание. Только синяки вокруг глаз выдавали бессонную ночь, полную мук ревности и звонков на рецепцию отеля с просьбой соединить с его номером.
Отто в белом костюме и белой шляпе сидел за рулем Тианиной машины, а она кокетливо делала вид, что может объяснить дорогу с помощью карты.
- Кстати, маленькую внучку потрошителя людей и крокодилов звали Симона, - вспомнил Отто.
- Он француз?
- Нет. Сказал, что его дочка училась в Европе, как и ты, и назвала девочку в честь "Симоны Будуар"!
- Симоны де Бовуар? - улыбнулась Тиана.
- Девчонка верна ее заветам, уже сейчас сущий чертенок, а со временем будет главной феминисткой ЮАР, разделывающей крокодилов на фамильной ферме!
- Я бы никогда не смогла разделать крокодила, - вздохнула Тиана.
- А твой муж? - осторожно спросил Отто.
- Он тем более… Гидон такой… долговязый, тревожный, сутулый. С походкой старого добермана. Он ведь потом стал писать заявления главе Атомной комиссии господину де Виллерсу с просьбой об отставке и расторжении контракта. Но ответов не было.
- Я так и не понял, почему он не сбежал из ЮАР?
- Формально они не могли запретить ему выехать из страны. Но намекали, что это небезопасно. Когда капкан щелкнул на лапе, Гидон пошел к какому-то человеку, курирующему испытания от разведки, и, ты не поверишь, увидел в его кабинете портрет Гитлера! - Тиана рассказывала, нервно покусывая губу, и Отто подумал, что истерика в дороге совсем не украсит путешествие. - Гидон устроил в кабинете дикий скандал, требовал снять портрет и принести публичные извинения еврейскому народу. Его оттуда вытурили, чуть морду не набили. А он написал в ответ ноту протеста в Министерство иностранных дел.
- Лихой парень, это посерьезней, чем потрошить крокодилов! Но почему его не защитило посольство Израиля? - удивился Отто. - Неужели оно "проглотило" портрет Гитлера?
- Конечно, "проглотило". Они ему порекомендовали продолжать начатую работу и не отвлекаться на вто-ростепенные обстоятельства. Гидон был раздавлен, одинок и беспомощен. Глаза безумные, речь бессвязная… Я хотела обратиться к психиатру, но ведь он мог рассказать врачу про ядерные испытания. Он уже не соображал, кому что говорит…
- Все равно не понимаю, откуда такие проблемы? Французы, начиная с шестидесятых, испытывали в алжирской Сахаре одну ядерную бомбу за другой. - Отто решил мягко уйти от больной для Тианы темы. - Кстати, у меня есть ценнейшая серия советских марок, выпущенных по поводу "Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой" шестьдесят третьего года. Они не очень красивые, но ты себе не представляешь, что я за них отдал.
- Отто, вижу, ты совсем не понимаешь, что здесь происходит. Мои родители из буров. Знаешь, что значит слово bоеr на африкаанс?
- Только если оно родственно немецкому слову bauer, - предположил Отто.
- Это однокоренные слова. Boer - крестьянин. Коротко и неказисто. В молодости мне казалось, что быть буром мало. Я презирала эту деревенщину и хотела стать гражданкой мира. Слава богу, до брака с Гидоном носила девичью фамилию матери - Дюплесси.
- А кто твой отец?
- Я его не помню, родители расстались после моего рождения, он уехал из ЮАР и больше никогда не интересовался мною. После развода мать вернула себе и мне фамилию Дюплесси, и я гордо носила ее среди всех этих грубых Де Гроотов и Ван дер Графов. Подруги завидовали, а учительницы не могли правильно выговорить ее своей голландской гортанью и ненавидели меня за это.
- Дюплесси… - попробовал на слух Отто. - Изящно!
- В Сорбонне я пыталась найти ветки генеалогического древа, растущие из аристократического прошлого. Мама знала, что наши предки из гугенотов, убежавших в Африку от гонений католиков. Ведь после Варфоломеевской ночи протестантам веками снились кошмары.
- Удалось что-нибудь найти?
- Удалось узнать, что настоящее имя кардинала Ришелье - Арман Жан дю Плесси.
- Кардинала Ришелье из "Трех мушкетеров"? - переспросил Отто.
- Как историк, я бы сказала, что его прототипа. Ведь книга Дюма не претендует на историческую правду. Вот ты говоришь, что ЮАР кровожадная страна. А кардинала Ришелье после смерти забальзамировали и положили в склеп в церкви университета Сорбонны, и через полтора века во время Французской революции его забальзамированное тело выволокли на площадь, гильотинировали, а голову установили на бульваре Святого Михаила!
- В "Трех мушкетерах" об этом ни слова, - пошутил Отто.
- Кроме кардинала, я нашла куртизанку Мари Дюплесси. Но она, как и я, родилась в семье фермера, не получила никакого образования и сама добавила к фамилии "дю". У нее был роман с Александром Дюма-младшим, она стала прообразом героини "Дамы с камелиями".
- Никогда не понимал, почему дама именно с камелиями. Ведь камелии - это кусты, которые растут в саду…
- Потому, что у Мари Дюплесси был туберкулез и ей становилось дурно от запаха цветов. А камелии почти не пахнут. Она умерла молодой. И я подумала, что, если первые Дюплесси, которых я нашла, так плохо кончили, надо избавляться от фамилии. И после свадьбы взяла фамилию мужа, стала Крамер.
- Человек без корней, как выкопанное дерево.
- Знаешь, я бродила по Франции. Слушала ее, впитывала в себя. Пыталась представить, что останусь навсегда, но она казалась мне тюрьмой. Здесь, в ЮАР, в каждом доме и в каждой улице больше жизни, чем во всем Париже. Может, это генетический страх после того, как там вырезали моих предков?
- Не знаю. Мне, немцу, пережившему войну, странно говорить о семнадцатом веке. У нас еще не зажили свежие раны.
- Так ведь католики уничтожали моих предков точно так же, как русские уничтожали немцев.
- Тиана, ведь ты - историк, - упрекнул Отто. - И как историк должна иметь мнение о фашизме.
- У меня, конечно, есть мнение, но ты хочешь все упростить. Многие государства считают и апартеид фашизмом. А мы всего лишь окультуриваем черных, ведь немцы тоже только пытались окультурить русских.
Отто тяжело вздохнул в ответ, а потом сказал:
- Врач, к которому мы ездили с Джоном на крокодилью ферму, сказал, что смертность среди африканского населения ровно в три раза превышает смертность среди белого населения Йоханнесбурга.
- Так они сами виноваты. Ты бы видел, что они едят. У них даже есть поговорка: "Чем дешевле каша, тем больше живот!" - возразила Тиана.
- А Джон сказал мне, что во время протестов против введения обучения на языке африкаанс погибло больше пяти сотен человек, а в тюрьмах до сих пор сидят шесть тысяч!
- Ты защищаешь дикарей, которые чуть не пристрелили нас с тобой в Блантайре? - удивилась Тиана.
- Те дикари ничего не кричали про африкаанс. Они просто люди, заболевшие войной. Я говорю о тех, кто убит и посажен за то, что хотел учить детей на родном языке.
- На родном языке? Да ты хоть слышал их языки? - скривилась она. - На родных языках они разговаривают, как звери в джунглях! Вот сейчас приедешь в деревню и сам убедишься!
Они подъехали к деревне, когда стемнело. Черные дети окружили машину, начали стучать по ней ладошками и выпрашивать монетку. Тиана предупредила, что давать нельзя ни одному, иначе прибегут еще сто человек, и будут клянчить до утра.
Возле хижин с соломенными крышами оживленно разговаривали женщины. У одной на голове был таз с выстиранным бельем, у другой - корзина с овощами.