- Самуил Моисеевич сообщил нам, что вы хотите предложить нам какую-то систему, предназначенную для обнаружения подлодок. Если это так, то я готов вас внимательно выслушать. Я хочу с самого начала предупредить вас, что наша встреча имеет неофициальный, и что особенно важно, конфиденциальный характер. Любые сообщения о ней в западных средствах массовой информации мы будем отвергать самым решительным образом.
- Надеюсь, - продолжал Алексей Митрофанович, - вы понимаете, что я представляю серьезную организацию, которая имеет богатый, полувековой опыт… неофициальных торговых сделок с оружием. Чем вы можете подтвердить свое авторство?
Скоглунд чуть не поперхнулся. Ему даже в голову не приходило, что надо будет кому-то доказывать, что он "отец" "Пойседона".
- У меня нет никаких официальных бумаг с печатями и подписями, свидетельствующих о моем авторстве. Уж не намекаете ли вы на то, что я должен получить такую бумагу в моем посольстве? - он деланно рассмеялся.
- Нет, конечно, я не об этом. Нам довольно часто посредники предлагают купить чужие секреты, которые после проверки ничего общего с секретами не имеют.
- Нет, здесь нет никаких посредников с моей стороны. Я - автор, и в этом вы скоро убедитесь.
- Хорошо. Так что вы хотите от нас?
- Я… я предлагаю вашей стране приобрести новейшую систему обнаружения подводных движущихся объектов в территориальных водах. Система имеет широкий диапазон применения - она способна идентифицировать как подводные, так и надводные суда, определять их скорость, тоннаж и многое другое. "Посейдон" хорошо видит, вернее, слышит большие косяки рыб. Максимальная дальность действия - 150 миль. Но и вероятность ошибок здесь увеличивается. Это вам, надеюсь, понятно.
- Кто был заказчиком системы?
- НАТО.
- Ради чего, простите, вы рискуете своей головой, предлагая ее нам?
- Money, money…
- Сколько вы за нее хотите?
- 500,000 $ - он написал цифру на листке бумаги (в те времена это были довольно большие деньги).
- Скажите, Кнут, - Алексей Митрофанович назвал его по имени, придавая беседе доверительность, - только ли материальные соображения подвигли вас на то, чтобы предложить свои услуги Советскому Союзу?
- Я думаю, в данном случае для покупателя важна эффективность и боеспособность "Посейдона", а не мотивы его создателя, - отрезал Скоглунд.
- Вы ошибаетесь, Кнут, - невозмутимо продолжал Алексей Митрофанович. - Конечно же, качество ваших разработок имеет главную ценность. Однако, исходя из интересов обороноспособности СССР, мы не можем пойти на такой шаг, не доверяя полностью автору системы. Поэтому-то нам так важна ваша откровенность.
- Что ж, это вполне объяснимо, - согласился Скоглунд. Он понял, что от въедливого русского ему легко не отделаться, и решил дать ему себя "прощупать". - Я готов вполне откровенно ответить на ваши вопросы.
- Так что подвигло вас на этот поступок? - продолжал Алексей Митрофанович. Из его дальнейшей речи Скоглунд понял, что вопрос был почти что риторическим. - Насколько я знаю, вы в юности сочувствовали левому движению. А ваш друг и спутник, Рун Киркебен, даже состоял в одной из ультралевых партий. Прежде чем… - он сделал паузу, подбирая наиболее корректные слова для характеристики "личностного развития" Руна, - прежде чем заразился упадническими, декадентскими настроениями.
- А вы неплохо информированы для простого ученого, - съязвил Кнут. Он уже начал сомневаться в ведомственной принадлежности этого человека.
- Да, нам не безразлично, с кем мы вступаем в неофициальные отношения, - невозмутимо парировал Алексей Митрофанович, - к тому же от советского ученого требуется гражданская ответственность. А уж тем более, от ученого, работающего на оборону страны в условиях противостояния с агрессивными капиталистическими блоками. Итак?
- Это был юношеский максимализм, - легко открестился от своего левацкого прошлого Кнут. - В двадцать с небольшим утопии кажутся привлекательными, однако более или менее удачная адаптация в обществе излечивает нас от иллюзий. Синица в руке лучше журавля в небе, а собственное благополучие сегодня куда приятнее счастья всего человечества в неопределенном светлом будущем.
- Однако, насколько мы с Самуилом Моисеевичем знаем из ваших же слов, - смягчив тон, который, впрочем, не менял жесткости смысла речи, продолжал Алексей, - вы адаптировались в буржуазном мире отнюдь не так удачно, как вам бы того хотелось. Если в юности вы были осведомлены о несовершенстве и бесчеловечности капитализма лишь в теории, то совсем недавно вы почувствовали это на собственном опыте.
- Да, это так… - нехотя протянул Скоглунд, - юношеские идеалы отчасти сохранили для меня свое обаяние. Но я пацифист и политикой не интересуюсь.
- Тогда давайте от политики перейдет к технике. Вы же, надеюсь, приехали в Москву не с пустыми руками? Не могли бы вы ознакомить меня с принципиальной схемой "Посейдона" и его основными тактико-техническими данными?
Скоглунд, извинившись, спросил, можно ли воспользоваться туалетом. Хозяин проводил гостя и включил свет в туалете и в ванной комнате. Вернувшись, Скоглунд достал из кармана пиджака какие-то кальки и, за неимением свободного места на столе, разложил их прямо на полу. Алексей Митрофанович, надев очки, ползая на четвереньках, принялся их изучать, удивляясь про себя легкости, с которой иностранец их выложил.
Норвежец буквально впился глазами в русского специалиста по сонарам, отвечая, не задумываясь, на все его вопросы. Только в двух случаях Кнут ушел от прямых ответов. Наконец, удовлетворив свое любопытство, Алексей Митрофанович сел за стол и выпил рюмку коньяка за успех переговоров.
- Сегодня же я доложу руководству о вашем предложении и содержании нашей беседы, господин Скоглунд, - перешел он на официальный тон. - Надеюсь, вы понимаете, что такие дела не делаются за один день? Но, если партнеры по переговорам идут друг другу навстречу, все можно решить гораздо быстрее. Я позвоню вам в гостиницу через пару дней. Желаю удачи и до свидания.
- Я провожу вас, - предложил Самуил Моисеевич.
Как только за ним закрылась дверь, Скоглунд бессильно опустился в кресло, налил себе полную, до краев, рюмку водки и залпом выпил.
- Не забывай закусывать, Кнут. Иначе водка сыграет с тобой злую шутку, - предостерег его Самуил Моисеевич, подкладывая ему на тарелку квашеной капусты.
- Злую шутку, говоришь? Да со мной не только водка шутки шутит! - самообладание покинуло Кнута. Он резко встал, подошел к Бронштейну и, пристально глядя ему в глаза, требовательно спросил:
- Что это за человек? Кого вы привели на встречу?
- Специалиста, - спокойно ответил Самуил Моисеевич. Несмотря на преклонный возраст и безобидный вид, он хорошо владел собой в острых ситуациях.
- Какой он, к черту, специалист? - распалялся Скоглунд. - Да он ни черта не разбирается в нашем деле! Я ему показал чертежи излучателей небольшой мощности 10-летней давности, а он принял их за суперсистему "Посейдон"!
- Специалист, который должен был приехать, в последний момент почувствовал себя плохо, у него резко поднялось давление, и потом, он очень слабо говорит по-английски, - мгновенно придумал Бронштейн. Вот теперь и он начал нервничать, испугавшись, что приятель заподозрит его в нечестной игре. - Кнут, что ты от меня хочешь?
Кнут вытер платком вспотевший лоб. Первый день переговоров, можно считать, прошел впустую: а что еще было ожидать от этих русских? Самуил Моисеевич тяжело встал с кресла, потер вдруг занывшую поясницу ладонью: "Пойду сварю свежий кофе", - и вышел на кухню. Ему нужно побыть одному и подумать, как вывернуться из неприятного положения. "Что они там, на Лубянке, совсем охренели? Кого же они прислали? Что же во всей Москве ЧК не смогла найти нужного специалиста? Ну и дела…"
- Успокойся, Кнут. Поешь, выпей, - мирно начал Самуил Моисеевич. - Сам понимаешь, такие сделки не совершаются при первой же встрече. Ты слышал, я говорил по телефону? По поводу замены мне позвонили позже, когда вы уже начали переговоры. Не удивляйся, мы же не немцы, а русские, поэтому в начале любых дел у нас часто бывают такие накладки. Но если дело доходит до серьезного - надежнее нас вряд ли ты где еще сыщешь.
- Я надеюсь, в следующий раз у настоящего специалиста найдется для меня время! - процедил Скоглунд, но совету Бронштейна "ешь, пей" все-таки последовал. Расстроенный Кнут решил, что этот день еще может спасти ужин в хорошем ресторане. Он позвонил в номер Руна - ему ответили лишь длинные гудки. Ему сейчас очень захотелось, чтобы Рун оказался рядом с ним. Какой-никакой, но он все-таки мог подставить плечо в тяжелую минуту.
Во дворе дома, где проходила встреча продавца, посредника и покупателя, перед открытым люком стоял неприметного цвета "Рафик", окна которого были замазаны серой краской. Надпись на борту - "ремонт городской телефонной сети" маскировала людей с Лубянки, вслушивавшихся в ход беседы. Когда Скоглунд зашел в туалет, автоматически включилась миниатюрная телевизионная камера, спрятанная в цоколе плафона.
- Включай на запись, - тихо сказал один из "ремонтников".
Кнут снял пиджак, аккуратно отделил подкладку на липучках, спрятал какие-то документы, которые он вынул из кармана брюк, и привел пиджак в нормальный вид.
- Смотри, какой хитрец, организовал тайник у себя в пиджаке. Звони в оперативный штаб, опера должны узнать об этом немедленно.
Рабочий день давно закончился, но Николай Соболев все еще сидел в своем кабинете. Впрочем, когда ведешь такое дело, понятия "начало" и "конец" рабочего дня становятся весьма условными. Соболев внимательно перечитал рапорт майора Леонида Никитенко, встречавшегося со Скоглундом под легендой "специалиста по сонарным системам НИИ Минобороны".
Задачей Никитенко было оценить значимость материалов Скоглунда и определить основу возможной в перспективе вербовки иностранца. Впрочем, основа вербовки проглядывалась уже из агентурного сообщения "Ихтиандра": обида, корысть. А после предложения Советскому Союзу "Посейдона" к этому "букету" добавится еще и страх. А вот оценить значимость материалов Скоглунда было куда труднее: ничего стоящего он так и не показал. Бронштейну удалось прочесть лишь краткую характеристику системы. К тому же, норвежцу, видимо, удалось "раскусить" спеца: сонарные системы оказались слишком "высокими эмпиреями" даже для выпускника Бауманского института.
"Ишь, какой хитрец! - сокрушался Соболев. - Проклятый норвежец подсунул тазик вместо сковороды!" Ему очень не хотелось идти на доклад к руководству, но промедление тоже было смерти подобно. Набравшись духу, Соболев поднял трубку прямого телефона с начальником отдела и поднес ее к уху. "Заходи, - услышал он знакомый голос с характерным грузинским акцентом, - я давно тебя жду". Соболев, как настоящий руководитель, всю вину за неудачное начало операции взял на себя. На Лубянке в те времена считалось крайне неприличным для руководителя любого уровня подставлять своих подчиненных под удар высшего руководства. Получив положенный нагоняй, Соболев, вернувшись в свой кабинет, хлебнул остывший чай из стакана и задумался.
"Что ж, надо готовить к встрече настоящего специалиста - уже успокоившись, размышлял Соболев. - Пусть и армейские ребята внесут свою лепту в общее дело. Нужно послать запрос в НИИ Минобороны с просьбой подготовить специалиста, который занимается аналогичными системами, конечно, лучше если это еще и агент "особого отдела". Его размышления прервала Таисия Сергеевна - секретарь отдела, которая принесла объемистую папку с почтой.
- Что ты такой расстроенный, Коля? - Таисия Сергеевна, проработавшая в управлении секретарем двадцать пять лет, несмотря на звания и должности всех звала по именам, и никто на это не обижался. - Ходил на "ввод шершавого"? - сочувственно спросила она.
- Да еще какого, - тяжело выдохнул Соболев.
- Ничего, не тушуйся, - она подошла к нему и положила ладонь на плечо, - еще до генерала дослужишься.
- Твоими устами да мед пить, - подобрел Соболев. - Ты мне лучше скажи, есть сводки наружного наблюдения по норвежцам?
- Я их положила сверху. Желаю тебе удачи в этом деле, - и она спокойно вышла.
"По сведениям бригады наружного наблюдения, кейс постоянно находится в квартире атташе по науке. "Посейдон" ни разу не покинул квартиры Йоргенсена и явно не собирался этого делать. Так, а что у нас есть на Филина?" - продолжал размышлять Соболев. Он устало снял трубку служебного телефона.
- Анатолий, зайди ко мне. И прихвати Ремизова по дороге…
* * *
В уик-энды супруги Йоргенсены отдыхали не только от повседневных хлопот, но и друг от друга. В субботу утром госпожа Йоргенсен с юными отрысками отправлялись в загородную резиденцию посольства, предоставляя гера Йоргенсена-старшего самому себе. Когда-то, в первые годы их брака, Торвальду приходилось вытирать слезы своей юной и хрупкой жены, с профессиональным красноречием убеждая ее в том, что дипломат не принадлежит ни своей семье, ни самому себе. Да и супруге слуги нации пора привыкнуть к тому, что ее жизнь за границей - не только домашний очаг и дети, но и дипломатическая служба мужа. И поэтому ей, Норе Йоргенсен, следует забыть об идиллиях из телесериалов и дамских журналов. Ей необходимо выезжать с другими женами дипломатов за город, даже если дела в посольстве вынуждают его, Торвальда, остаться в столице. Что ей необходимо вести "светскую жизнь", так как от репутации жены во многом зависит карьера мужа… И что ради их совместных целей, планов и надежд можно бы и пожертвовать совместными уик-эндами.
Нора смирилась с "одиночеством вдвоем" после рождения первенца. А, произведя на свет младшего, Кея, почти совсем перестала страдать. Годы, одиночество и постоянный "эмоциональный голод" в этом почти формальном и скучном союзе не испортили внешности Норы. Высокая светловолосая госпожа Йоргенсен оставалась холеной стройной женщиной, манеры и туалеты которой были всегда безупречны. Но вот ее прежнее очарование, тот озорной шарм, вскруживший некогда не одну молодую голову, брак с Йоргенсеном уничтожил. Отчужденность приучила ее относиться к мужу, как к кому-то вроде начальника отдела или работодателя: когда его не было рядом, она чувствовала себя куда легче, спокойнее, свободнее. Наедине с собой ей бывало грустно, но с мужем давно уже стало скучно. Потому на уик-энд Нора быстро собиралась сама, собирала детей и спешила за город - погрустить вволю. Причина грусти была давно уже не в том, что Торвальда нет рядом, а в том, что он вообще появился в ее жизни. Этот человек отучил ее быть счастливой. Она превратилась в холодное и бесполое существо, однако именно такая Нора вполне устраивала своего мужа.
Каждое субботнее утро начиналось обычным ритуалом супругов: Торвальд и Нора достаточно умело изображали взаимные чувства. Дежурный, как бы чувственный поцелуй в губы: "Пока! Хорошенько отдохни, малышка. Я буду скучать по тебе". В такие минуты Нора действительно чувствовала себя малышкой - ей хотелось выкрикнуть: "А я по тебе - нет!". Но она, разумеется, отвечала: "Мне жаль тебя покидать" или что-то в этом роде. Нора Йоргенсен была неисправимо хорошей девочкой.
Торвальд вздыхал с облегчением, когда за ней и детьми закрывалась дверь: он, наконец-то, оставался наедине с собой.
Семья была для него необходимым и весьма приятным приложением к дипкарьере, и он считал вполне логичным отдыхать в уик-энд и от того, и от другого. Он по-своему любил жену - отнюдь не меньше, чем свою работу и свою коллекцию старинной живописи. Ему было хорошо с Норой и детьми, однако время от времени он предпочитал побыть один.
В новые страны, куда Йоргенсена забрасывала судьба дипломата, он влюблялся глубоко и горячо. Особенности национального характера, искусство, местная кухня, незнакомый язык, которым он овладевал за пару лет и даже осваивал жаргоны и диалекты, наполняли его жизнь, помимо работы, смыслом.
И, конечно, короткие, но бурные интрижки с местными красавицами, которые Йоргенсен даже не считал изменами: настолько разными проявлениями собственной природы казались ему отношения с женой и многочисленные романы. Жена была для него, прежде всего, матерью их детей, хозяйкой их дома и олицетворением всех благ и добродетелей, которые он видел в браке сквозь призму своего воспитания. Юная Нора, став его женой, сразу превратилась в существо дорогое, уважаемое, но занимающее только часть его любвеобильного сердца.
Поэтому развлекаться он предпочитал с очаровательными местными красавицами: они делали его жизнь ярче, добавляли ей остроты, давали ощущение праздника - все, кроме привязанностей. Ночь с русской Наташей или Тамарой иногда была для Торвальда мощным шквалом острых ощущений, сродни чувствам, которые испытывает альпинист на краю пропасти. Разумеется, дипломат Йоргенсен был очень осторожен, опасаясь КГБ, однако следовал правилу: "если нельзя, но очень хочется - то можно". Да и риск, с которым были связаны все его приключения, делал их еще острее и увлекательнее.
…В субботу утром, как только за Норой закрывалась дверь, он начинал бодро накручивать диск телефона. Нет, это были отнюдь не деловые звонки: Йоргенсен был достаточно энергичен, организован и работоспособен, чтобы справляться с делами на работе.
В выходные Торвальд старался забыть о посольстве, освободиться от пут дипломатического статуса и "погулять сам по себе". Ему нравилось общаться с представителями московской богемы, среди которой он коротко сошелся с талантливым портретистом Игорем Хмельницким.
Эта дружба началась два года назад. Они познакомились ранней осенью в Измайловском парке, где уже в то время нашел себе пристанище настоящий неформальный вернисаж. Московские живописцы, считавшие себя обделенными выставочными площадями, облюбовали место на острове около Петровского подворья для своих "выставок-продаж". Триста лет тому назад царь Алексей Федорович по прозвищу "Тишайший", отец Петра Первого, облюбовал это место - остров был окружен рвом, заполненным водой. Каждые выходные десятки художников приезжали в Измайлово со своими творениями и выставляли свои работы здесь же, под открытым небом. Портреты, пейзажи, натюрморты… Самые разные направления и школы: от соцреализма до авангарда. Это не было "бунтарством" или полуполитической акцией, вроде злосчастной "бульдозерной выставки" - к "политике партии в области культуры" эти художники относились со спокойным безразличием. Не были они и сплоченным "творческим объединением", вроде первых авангардистов или сюрреалистов: это был "открытый клуб". Художникам нужно было как-то продавать картины, а коллекционеры, да и просто любители украсить интерьер живописным полотном, искали работы себе по сердцу и по карману. Соседство огромного гостиничного комплекса, построенного перед Олимпиадой восьмидесятого года, было как нельзя кстати. Доллары, марки, франки, иены маленькими ручейками текли в карманы художников.