До прихода приятеля Хмельницкий успел принять душ и сварить кофе. Потом рассеянно ходил по мастерской, точно что-то искал, но никак не мог найти.
- Сам-то ты как? - спросил он гостя, заглядывая под стол. Тот, ни говоря ни слова, достал из портфеля две бутылки "Столичной".
- Это лучше, - согласился Хмельницкий.
- Ты что-то ищешь?
- Да так, - с отрешенным видом ответил Хмельницкий. - Галкину заколку.
- Это плохо, - констатировал Слава.
- Не знаю, - признался Хмельницкий, поднимая стакан.
- Да пей скорей, - торопил гость, - а то накроет…
Хмельницкий медленно тянул "Столичную", точно боясь пролить хоть каплю.
- Надо повторить, - сказал он, - тогда все обойдется. Она вернется, я точно знаю… Ну, за тебя. Хорошо, что пришел. Несколько минут они молчали.
- Ну, как, ожил? - спросил неожиданно заботливый график. - Нельзя же так…
- Можно, - ответил Хмельницкий, - потому что она сидит во мне, понимаешь? Не знаю, как тебе это объяснить… Это какое-то безумие, но сидит - и все.
- Да с другим она кувыркается, - усмехнулся Вячеслав, - в том-то и дело. Разлюбила - и все. Я, кстати, чувиху для тебя подобрал - закачаешься. Не хуже этой Настасьи Филипповны. Просто ангел в натуральную величину…
- Это как? - удивился Хмельницкий. - Объясни.
- Увидишь - поймешь, - ответил Трубецкой.
- Это меня не утешит, - ответил Хмельницкий, - разве что, наоборот.
- Слушай, она тебя что - загипнотизировала? Ни хрена не пойму.
- В этом что-то есть, - согласился Хмельницкий. - Но не все… Номер телефона раздобыл? Где она?
- У француза, - пожал плечами график.
- Слава, диктуй номер.
Хмельницкий понятия не имел, что он скажет Гали, не думал и о том, надо ли звонить вообще. Он не считал, что она изменила, это "Шляхтича" волновало меньше всего. Виноват был он сам, и чувствовал это он сейчас всем своим существом. Когда "огненная вода" закончилась, Трубецкой, изрядно опьяневший, поехал отсыпаться к своей подруге. Игорь решил позвонить Гали.
- Привет, Гали, - произнес он довольно спокойно, сам себе удивляясь, - это Игорь.
- Игорь? - спросила она. - Какой Игорь?
Голос был веселым, звенящим, летним, точно она сидела под яблоней.
- Хмельницкий, - ответил он почти равнодушно.
- Привет, Игорь, - тем же голосом ответила она, - как ты узнал мой телефон?
- Какая разница, - он старался говорить так же как она, весело и просто.
- Не надо, Игорь, звонить сюда. Нельзя, понятно?
- А куда можно? - спросил он. - Мне нужно тебя увидеть.
- Зачем? - спросила она. - Мишеля нет дома, ты ведь знаешь, кто это, раз тебе известен мой номер. Я могу ответить на все твои вопросы. По-моему, слышимость превосходная. А разговор долгим не будет.
- Приезжай ко мне в мастерскую, Гали, а то я сам к тебе приеду. Я тебе серьезно говорю. Мне терять нечего.
- Вот как, - фыркнула она, - хорошо, я приеду сейчас же. Но ты мне пообещаешь, что забудешь меня и этот телефонный номер.
- Этот телефонный номер - да, а тебя - никогда.
- Черт с тобой. Я приеду.
- Когда тебя ждать? Ты же все врешь.
- Я приеду через час, - ответила она. - Ты уже с утра на взводе?
После этого вопроса она положила трубку, не дожидаясь ответа.
Гали вошла, бросила пальто, сначала побродив по мастерской, думая, как это сделать наиболее эффектно. Потом села на венский стул, как-то издевательски положив ногу на ногу. Острый французский каблук, безупречная серая блуза с белоснежным воротником, красивые продолговатые серьги.
- Ты что-то хотел спросить?
- Да, - начал Игорь, не понимая, кто у кого в гостях. - Ты меня любишь?
- Нет, - холодно улыбнулась она, - я могу идти?
- Нет.
- О, ты мне подражаешь. Как это трогательно. Есть еще вопросы?
- Да. Что-то не сходится. Я тебе не верю. Этого не может быть.
- Отчего же? - как-то по-детски улыбнулась она. - Диспозиция такова. Я встретила другого мужчину. Он молод, красив, умен, богат. Это, конечно, дело десятое. Но появился в нужное время в нужном месте. Когда мне было необыкновенно трудно.
- А как же мы с тобой…
- Все имеет начало, имеет и конец.
- Когда ты исчезала и надолго, мне тоже встречались женщины… хм… горячие и холодные… Но это ничего не значило.
- Да что ты, - улыбнулась она, - как это здорово…
- А ты не гордись. Это я тебя люблю, а не ты меня. Чуешь разницу?
- Я тебя никогда не любила, - гостья встала, - мне с тобой просто было хорошо… и все.
- А ты садись, - спокойно предложил Хмельницкий. - Я должен понять, что с нами произошло. Иначе я сойду с ума.
- Вряд ли, - ответила она, - потому что все довольно-таки банально. Не сойдешь. От этого не умирают. Сейчас ты услышишь развернутый ответ. Конспектировать будешь? Итак, когда я познакомилась с тобой, и мы резвились всю ночь, я жила с Бутманом. Деньги, связи, крыша над головой, универсальное образование, которое он мне дал… Но!
Хмельницкий поискал глазами бутылку "Столичной", которую перед уходом Славки спрятал то ли за мольберт, то ли засунул в карман пальто, которое висело около двери.
- Я умерла бы со скуки, Игорь, если бы жила только с Бутманом. Поэтому появился ты, молодой, красивый, умный, необыкновенный.
- Это правда?
- Что правда? О тебе? А ты сам не знаешь?
- А потом появился Мишель, молодой, как Игорь, богатый, как Бутман.
Хмельницкий встал и пошел за бутылкой, которая все-таки оказалась за мольбертом.
- Не увлекайся, - менторским голосом произнесла Гали, неизвестно что имея в виду. - Но Мишель как мужчина меня почти не интересует, ты понял? Дело в том, что тебя устраивала та ситуация. А когда после ареста Бутмана, великого и ужасного, из-за которого мы с тобой не могли постоянно быть вместе, я пришла к тебе, ты что сделал? Ты согласился ждать. Это же финиш, Игорь. А ты говоришь - Мишель.
- За тебя, - мрачно произнес Хмельницкий и выпил. - Через пару-тройку лет я буду зарабатывать не меньше, чем твой Бутман… Да больше. Для тебя! Нужда - это не так страшно, как может показаться.
- Нет, Игорь, я знаю, что такое нищета. Ты был у меня на Арбате? Ага. А посему разговор закончен.
- Это вряд ли.
- Пока, мне уже пора. Да, напоследок, я тебя умоляю - не надо вешаться…
Хмельницкий открыл перед ней дверь, не говоря ни слова. Гали молча вышла, он подумал о чем-то и оставил дверь полуоткрытой… А вдруг вернется…
Мастерскую тут же просквозило свежим ветром, полетели листы с эскизами, на одном из них мелькнул чудесный профиль Гали, на другом - она же, обнаженная, выбирающаяся из ванной, голова вполоборота, лукавая улыбка, позвонки на изящно изогнутой спине и великолепная античная задница…
"Навсегда, - подумал Хмельницкий. - Надо попросить Трубецкого, чтоб пушку достал. Вешаться или резать вены не хочется. Легче, по крайней мере, застрелиться". Но до этого дело не дошло. Славка появился минут через сорок.
- Была? - спросил он, увидев, что приятель сидит на полу перед акварелью, на которой изображена Гали, совершенно нагая, но в шляпке, стоящая по колено в прозрачной воде.
- Стильно, - похвалил приятель, точно в первый раз увидев этот этюд. - Пусть она теперь это покупает у тебя. Это вы с ней где?
- Это мы с ней - нигде, - ответил Хмельницкий.
- Да ты что, изорвать это собрался?
- На кой? - спросил Хмельницкий. - В общем-то, это не она. Как я сегодня понял. А она никогда не существовала.
- Ты прав, - усмехнулся Трубецкой.
* * *
К вечеру жара начала спадать… Лишь тогда Кнут Скоглунд заметил, каким тропическим зноем встретила его Москва. Его била нервная дрожь, и противный липкий холодный пот струился между лопаток. Пограничный контроль при выезде из Норвегии, двухчасовой перелет в Боинге, погранконтроль в Шереметьево… Встреча в аэропорту, путь до квартиры Йоргенсена… Все это время Скоглунда не оставлял страх, который он физически чувствовал где-то в области солнечного сплетения.
Только сейчас, в номере гостиницы "Россия", избавившись от "Посейдона", он смог расслабиться. Словно внезапно отпустила холодная и шершавая рука, сжимавшая его мошонку в кулаке несколько часов. Кнут упал в жесткое гостиничное кресло и, наконец, получил возможность немного передохнуть и собраться с мыслями: "Я сделал это! "Посейдон" в Москве! Фортуна, похоже, поворачивается, наконец, ко мне лицом. "Морской бог" по воздуху доставлен в Москву и надежно спрятан от длинных рук КГБ. Какой же я молодец, что взял Руна. Лубянка, оказывается, тоже допускает ляпы. Проморгала на КПП такую добычу. Будем считать, что первый раунд я выиграл, но главное все еще впереди - надо выгодно продать "Посейдон".
Глубоко в душе Кнуту было жалко расставаться со своим детищем. Это, действительно, был его ребенок, которого он замыслил, родил, научил его слышать за десятки миль едва различимые шумы советских атомных лодок. А теперь… продает чужим людям. Ладно чужим - своим злейшим врагам - коммунистам. В такие минуты он чувствовал себя подонком и мерзавцем. Ему становилось страшно, и он мечтал по мановению волшебной палочки оказаться дома в постели, под теплым бочком дорогой женушки. Вдыхать волнующий запах ее тела, уткнувшись носом в подмышку.
Впрочем, долго рассиживаться было нельзя: скоро должен подойти Рун, чтобы вместе спуститься на ужин, а ведь еще нужно успеть принять душ… Скоглунд надеялся, что струи горячей воды окончательно смоют все тревоги, страхи и усталость с его тела и души. Мылся он долго и с удовольствием. Сначала чуть ли не кипятком, чтобы мышцы распарились и расслабились - только тогда их покинет судорожное напряжение… Сполна насладившись теплом и паром, Кнут охладил воду до комнатной температуры, и прохлада вернула его телу бодрость. Открылось второе дыхание: он снова чувствовал себя победителем, авантюристом, охотником за приключениями и шальными деньгами, а не жертвой, дичью, спасающейся от гончих собак. Впереди его ждал вечер в столице коммунистического мира. Дожидаясь приятеля, Кнут механически переключал каналы телевизора, не понимая ни слова по-русски. Своим зрителям Кремль показывал, как разливают сталь, как муж встречает с цветами жену из роддома, как ремонтируют комбайны, как собирают пшеницу. На другом канале он увидел, как восторженно встречают советскую атомную подводную лодку, возвратившуюся после длительного похода. Но Руна все не было…
Кнут одновременно и радовался, что взял Руна в дело, и жалел об этом. Да, этот юноша был отличной "подстраховкой": взял на себя опасную роль "курьера", перевозящего через границу "Посейдон". Вывел на дипломата, надежно спрятал документацию - да так, что и сам "сторож" даже не догадывается, какой опасный клад будет держать в своем сейфе. Да и просто, как-то спокойнее, что он не один. Рядом товарищ, понимающий его с полуслова.
Но… бесшабашность Руна могла поставить под смертельный удар деликатное дело, приведшее их в Москву. По своему жизненному опыту Скоглунд знал, что трусость бывает разных видов. Сам он считал себя трусом "глубинным": ему удавалось загонять куда-то свой страх, а внешне сохранять невозмутимый вид и даже совершать смелые поступки. Руна он тоже считал трусом, его трусость была на поверхности. Решившись на рискованное предприятие, Рун чувствовал и вел себя, как мальчишка, ввязавшийся в опасную, запрещенную родителями игру, не думая о возможных тяжелых последствиях.
"Да где его носит, черт подери? Он что, утонул в ванне?" - раздраженно процедил сквозь зубы Кнут, но тут же подумал, что это отнюдь не худшая неприятность, в которую беззаботный Рун может влипнуть и втянуть его самого. "Еще не хватало, чтобы он здесь вздумал "отрываться". Пора бы промыть мальчишке мозги"… Кнут вышел и постучал в дверь соседнего номера, где разместился приятель. Тишина… "Ну, куда его еще могло понести? Мы же договорились… - с раздражением подумал Кнут. - Но ничего не поделаешь, придется его терпеть".
С этими невеселыми мыслями Кнут спустился на лифте вниз, где и обнаружил Руна, мило беседовавшего с неким смуглым красавцем в дальнем углу холла. Даже у самого неискушенного стороннего наблюдателя не возникло бы сомнений в ориентации сего прекрасного юноши: взгляд карих глаз - с томной поволокой, черные, живописно уложенные кудри обрамляют смазливое личико…
Подойдя, Скоглунд с такой силой сжал локоть Руна, что тот чуть не вскрикнул.
- Ты что?! Мне больно! Ты мне посадил синяк, - обиженно заныл Рун. - Что я такого сделал?
- Какого… тебя понесло вниз? - прошипел Кнут. - Ведь я ждал тебя в номере! Мы же договорились!
- Может быть, ты ревнуешь? - съехидничал Рун.
- Идиот, - выругался Кнут, прибавив еще парочку самых крепких норвежских выражений.
- Но что я такого сделал, Кнут? - Рун все еще не понимал причину такой вспышки. - Извини, что задержал тебя, но… Ты знаешь, когда мы получали ключи на reception, он на меня так посмотрел, что у меня голова закружилась… Дима пригласил меня в знаменитые московские бани - Сандуновские, кажется!
- Я тебе покажу сейчас такие бани, что тебе и без них жарко станет. Я тебя взял в Москву для дела, а не для развлечений. А что если о твоих проделках узнает русская полиция? У них очень строгие законы о гомосексуализме. Захотел в тюрьму, в Сибирь?
- Русская полиция? - Рун деланно рассмеялся. - Я - гражданин европейского государства. Сам подумай, решится ли кто-либо посадить родственника, пусть и дальнего, королевы за то, что у него на родине и преступлением-то не считается?
- Ты что, родственник английской королевы? Или племянник президента США? - съязвил Кнут. - Не преувеличивай свою значимость, Рун. Но и не преуменьшай. Мы сюда не развлекаться приехали. За нами уже в аэропорту наблюдали десятки глаз, хоть мы их и не видели. Ты уверен, что этого черноокого красавца тебе не подставили? В Сибирь тебя, конечно, не пошлют, но пару дней в камере полицейского участка подержать могут и немедленно сообщат в наше посольство.
- И что? Это будет очень интересный опыт…
Новый знакомый Руна, чувствуя по интонациям, что обстановка накаляется, решил потихоньку улизнуть. Рун проводил его долгим взглядом.
- Да, это будет очень интересный опыт, - продолжал Кнут "разъяснительную беседу". Он стремился припугнуть Руна, чтобы приятель держал себя в рамках во время их визита в Москву. - Ты знаешь, как относятся к геям представители русского "дна"? В тюрьме ты будешь парией, обреченным на унижения, издевательства… Представь себе, что тебя посадят в камеру человек на десять, и каждый вечер тебя будет насиловать десяток убийц, воров, садистов… Уродливых, беззубых, сифилитиков.
- Кнут… Ты… ты… хочешь меня запугать… - заикающимся голосом выдавил побледневший Рун. - Успокойся, я буду очень осторожен.
- Да, мальчик мой. Ты будешь очень осторожен, - процедил Кнут, - а то мне придется самому оторвать тебе яйца прежде, чем до тебя доберется полиция и КГБ!
- Да что ты взъелся? - взвизгнул Рун. - Ведь ничего еще не произошло. Хватит, давай оставим это… Пойдем лучше ужинать.
- Еще один шаг без моего ведома, и ты возвращаешься домой, - резюмировал Кнут, отпуская, наконец, руку Руна.
Ужин прошел в напряженном молчании. Рун время от времени украдкой вертел головой, как будто выискивая кого-то. "Да, горбатого могила исправит… Черт меня дернул с ним связаться, - раздосадованно, но уже беззлобно подумал Кнут, - но я ему не дам влипнуть в историю!"
Утром следующего дня Скоглунд уже звонил в дверь квартиры на Краснопресненской. Бронштейн встретил гостя радушно, хотя он не испытывал благодарности к Скоглунду за то, что тот заварил эту кашу. Силы ему придавала мысль о том, что страна получит ценную информацию, которая пригодится нашим военным. А он является одним из участников этой операции. Несмотря на все это, Самуил Моисеевич остался верен традициям гостеприимства. Скоглунда ждал накрытый стол. Так как Самуил Моисеевич обходился без хозяйки, "званый обед" он, естественно, соорудить не смог, что с лихвой компенсировал обилием закусок. Вокруг бутылки "Посольской" и бутылки армянского коньяка теснились тарелочки с дефицитными шпротами, крабами, икрой и печенью трески, а "национальный колорит" придавали соленые огурцы, квашеная капуста и маринованные опята. Когда гость и хозяин опрокинули по первой, в квартире появилось новое лицо.
- Алексей Митрофанович, специалист Министерства обороны, - представил Бронштейн невысокого человека с проседью в густых темно-русых волосах. - Кнут Скоглунд, наш норвежский коллега.
Скоглунд и Алексей Митрофанович пожали друг другу руки. Все трое за столом бегло говорили по-английски.
- Вы имеете дело с сонарами? - поинтересовался Скоглунд, сразу переходя к делу.
- Да, вы правы, - ответил Алексей Митрофанович. - Я занимаюсь электронными системами защиты береговой линии и станциями раннего обнаружения подводных лодок противника.
От алкоголя Алексей Митрофанович вежливо, но решительно отказался.
- Может быть, после разговора, - предложил он.