И Скиф целых три раунда водил японца за собой. Иногда он заставлял не-опытного бойца промахиваться, легко уходя от ударов, иногда позволял себя слегка задеть, иногда сам наносил легкие удары, скорее обозначал их. Он видел недоумение в глазах Ямамото Киоши, которое скоро сменилось яростью – японец понял, что Скиф играется с ним, как с ребенком и принял неправильное решение: вместо того, чтобы собраться и успокоиться, он буквально озверел и стал бросаться в атаку с удвоенной энергией. Естественно японец быстро выдохся и к началу четвертого раунда представлял собой печальное зрелище. Публика еще не замечала, что Ямамото Киоши практически не способен продолжать бой. Некоторые еще болели за него и поддерживали своего фаворита взбадривающими и подстегивающими криками, но фаворит их не слышал, он все еще пытался найти брешь в обороне Скифа. Скифу стало жалко японца, и он решил закончить поединок. Постепенно, как того желала большая часть зала, он стал увеличивать силу своих ударов. За несколько се-кунд до конца четвертого раунда Скиф нанес последний сокрушительный удар.
Первую победу Скиф и Ду-Ин-Бо отпраздновали скромно - посидели вдвоем в китайском ресторанчике за графинчиком рисовой водки и запеченным лангустом, обсудили дальнейшие планы поединков. Потом Скиф, мягко отказавшись от гостеприимства китайца, предложившего ему жить под одной крышей (первую ночь Скиф провел в доме дядюшки Ду, второй этаж дома имел две спальни), ушел выбирать место для предстоящего - Скиф надеялся, недолгого - проживания в Сингапуре.
Тотализатор гладиаторских боев работал на полную катушку. Ежедневные спарринги (бывало по два–три за вечер) приносили компаньонам неплохой доход. Имя Скифа вскоре стало известно всем участникам этого кровавого, но вполне легального в здешних местах бизнеса. Соперники были разные – слабые, сильные, очень сильные, но все они были либо бывшие спортсмены, либо бывшие бойцы различных спецвойск, либо бывшие легионеры, либо просто проходимцы, а Скиф был профессионалом, причем не бывшим, а действующим. Поэтому в каждом поединке он добивался победы так же легко, как и в поединке с Ямамото. Действовал Скиф по одному сценарию и аккуратно укладывал соперника посреди ринга в конце четвертого раунда. Снача-ла шоумены, а затем и все зрители стали называть его "Скиф – четвертый раунд".
Через месяц со дня прибытия в Сингапур Скиф через Зинку получил известие от Герцогини: "Информация о том, что найден интересующий компанию объект, передана Змию и заинтересовала его. Смотрины состоятся в будущую среду". "Змий" означало: Штольц.
Зал был полон. После второго поединка зрители дошли до нужной конди-ции. Ставки на Скифа были уже сделаны. Он выступал пятым. Штольц в со-провождении Герцогини появился после третьего поединка. Они заняли свои места в персональной ложе. Скиф наблюдал за ними из-за кулис и видел, как герцогиня поставила на колени ноутбук и подняла крышку-монитор.
Когда менеджер объявил о том, что на ринг выходит "Скиф – четвертый раунд", зал взревел от предчувствия качественного мордобоя, а когда Скиф сбросил с плеч халат, восторженные визги женщин заглушили все остальные звуки.
Герцогиня, которой не раз довелось лицезреть Скифа не вполне одетым, тоже невольно залюбовалась его телом.
- Вон те шрамы, два на правой стороне груди и один в области печени, яв-но от пуль, - констатировал Штольц.
- Да, это есть в его досье. На груди – это Анбола, когда он был там, в составе иностранного легиона, а печень ему прострелили еще в Кобосово, во время четвертого конфликта.
- Он воевал на стороне алтанцев?
- Нет, на стороне сергов.
- Вот как?
- Именно тогда он и ушел от русских.
- По идейным соображениям?
- Нет. Мало платили.
- К русским я отношусь с предубеждением.
- Он не русский, просто родился в этой стране. Россия – многонациональная страна.
- И кто же он по национальности? Якут? Татарин?
- Неизвестно. Метис. Он не знал своих родителей. В годовалом возрасте Скиф был подброшен в один из детских домов в городе Хабаровске. В этом же детдоме учился и жил до шестнадцати лет. Взгляните…
На мониторе ноутбука появились фотографии Скифа того периода. Угрю-мый и лысый. Чудак подобрал именно эти.
Герцогиня продолжала:
- С самых ранних лет Скиф обучался джиу-джитсу и русскому стилю в местном спортивном клубе. Туда же ушел работать после детдома. Понемногу бандитствовал: числился боевиком в не особо авторитетной группировке. – Герцогиня показала Штольцу две фотографии Скифа (анфас и профиль) вытащенные Чудаком из архивов Хабаровского ГУВД. – В одной из бандитских разборок был схвачен хабаровскими милиционерами. Но осужден не был. Прошел по делу, как свидетель: видимо главарь банды решил его сохранить для дальнейшей работы. От уголовщины Скифа спасла армия. Службу проходил в воздушно-десантных войсках. Принимал участие в ряде вооруженных конфликтов. После срочной заключил контракт. – Здесь начиналась вторая половина биографии Скифа, придуманная Чудаком. – Сначала воевал в Чечне и в Ингушетии, в пятой и шестой кавказских компаниях. Затем в Кобосово и, как я уже говорила, перешел к американцам.
- И чем он занимался у американцев?
- Школа "Сухопутные головорезы" в Детройте, сначала курсант, затем инструктор по каратэ. Потом база подготовки морских диверсантов в Норфолке. Две командировки в Амазонию – участие в подготовке путча и обучение местных коммандос искусству рукопашного боя. После Норфолка записался во французский иностранный легион, воевал в составе четвертой бригады в Тании и в Анболе.
Штольц заинтересованно поднял брови.
- Вот как?.. В каком году он был в Тании?
Герцогиня назвала дату и вывела на экран монитора ряд фотографий Ски-фа из его африканской "биографии". Специалисты из лаборатории Чудака потрудились на славу: ни один эксперт не усомнился бы в их подлинности. На одной фотографии позировал сам Штольц, а на заднем плане маячила крепкая фигура Скифа в камуфляже и с автоматом "Гюрза" на груди. Штольц внимательно всмотрелся в это фото и задумчиво сказал:
- Да, действительно, я помню этого азиата.
На фотографии был Скиф, но тогда в Тании в охране Штольца служил другой человек, внешне немного похожий на Скифа. Эта похожесть и стала главной козырной картой Чудака.
Прозвучал гонг, извещающий о начале схватки.
В соперники Скифу был определен высокий и грузный атлет из Ганы по прозвищу Минотавр. Гора мышц производила огромное впечатление на зрителей, но для такого рода состязаний являлась для самого ганца скорее помехой нежели достоинством. Избыточная масса мешала чернокожему парню интенсивно передвигаться и перегруппировываться.
Для Скифа Минотавр был легкой добычей, и Скиф разыграл перед Штольцем и всеми зрителями "Колизея" натуральное театральное шоу. Первый раунд он почти ничего не делал – просто спокойно ходил по кругу, уклонялся, отводя в сторону голову и другие объекты атаки гиганта. Ни разу, ни огромный черный кулак, ни не менее черная и не менее огромная нога противника не коснулись его тела.
Второй раунд Скиф назвал бы уроком айкидо. Используя большую массу и слабую реакцию противника, Скиф швырял его, как котенка во все углы ринга. К концу раунда у Минотавра голова шла кругом, и когда прозвучал гонг, он не сразу сообразил в какой угол ему направляться для кратковре-менной передышки.
Третий раунд Скиф посвятил тхэквондо. Как на ходячей макиваре он демонстрировал на противнике корейское искусство ударов ногами. Мышечный каркас позволял Минотавру держать удары, да и Скиф особенно не вкладывался.
Четвертый раунд для парня из Ганы был определен Скифом как последний, и в этом последнем раунде незадачливый боец должен был познакомиться с настоящим каратэ…
- Сейчас этот азиат прикончит нигера, - со злорадством в голосе процедил Штольц; Герцогине было совершенно очевидно, что все происходящее на ринге доставляет ее шефу небывалое плотское наслаждение. – Я не люблю русских, но этот мне нравится…. Так, что с этим парнем случилось после Африки?
- После ранения в Анболе он лечился в военном госпитале, в котором залечивают раны наемники, затем уволился из легиона. В Америку не вернулся, остался в Европе. Какое-то время участвовал в качестве гладиатора в подпольном тотализаторе, потом купил сингапурское гражданство и документы на имя Афиногена Пака, приехал сюда.
- Ясно, - кивнул Штольц. - Я хочу досмотреть финал. А ты иди, договорись с его импресарио о встрече.
Герцогиня поднялась и стала протискиваться к дальнему внешнему углу ринга, где уже праздновал очередную победу и подсчитывал барыши дядюшка Ду-Ин-Бо.
Глава 7. Острова
В девять двадцать Дантист был в порту. Он без труда нашел шестой пирс. К причальному брусу был пришвартован только один катер. Это был большой катер, можно сказать, яхта. На борту катера красовалась ДНК-подобная змея. Команда из трех филиппинцев затаскивала на борт какие-то тюки, кар-тонные коробки и полиэтиленовые блоки с питьевой водой и напитками. Долговязый рыжебородый моторист, похожий на скандинава, вылез из моторного отсека и вытер замасленные руки ветошью.
Погрузкой командовал Аристократ. Он стоял на сером бетонном портале пирса, широко расставив мощные ноги, одетый в серые шорты, серую, военного покроя, сорочку, серую панаму, и казался вертикальной надстройкой над пирсом, его естественным продолжением. В его крепких зубах была зажата толстая сигара. Оно и логично – сигарета при Генкином облике выглядела бы нелепо, и казалось бы, что Аристократ жует зубочистку.
Дантист внутренне улыбнулся, радуясь встрече. В глазах Аристократа то-же промелькнула радость, но его лицо осталось таким же безмятежным. Дантист подошел к Аристократу, поздоровался и протянул ему визитку Штольца.
- Господин Тихофф? – Аристократ приветливо улыбнулся и пожал Дантисту руку. – Будем знакомы: Зигфрид Вульф. Добро пожаловать на борт катера. В холодильнике-баре вы найдете прохладительные напитки. Кстати в ка-ют-компании находится еще один гость господина Штольца. – Аристократ незаметно подмигнул Дантисту. – Отправляемся буквально через пару минут.
Войдя в кают-компанию, Дантист обнаружил Скифа, вольготно расположившегося на мягких подушках желтого кожаного дивана. "За сколько про-дался?", - хотелось пошутить Дантисту, но он понимал, что скорей всего их пишут. Скиф поднялся, и они поздоровались как совершенно не знакомые друг другу люди.
Катер отчалил от пирса ровно через две минуты и резво двинулся в открытый океан.
Зинка сидел на открытой веранде морского вокзала за чашечкой кофе и, глядя вслед удаляющемуся катеру, увозящему его друзей в логово Штольца, вспоминал тот момент, когда фактически началась эта операция…
Это было в Джамалтаре.
Миссию свою они выполнили (помогли местным патриотам, участникам сопротивления, спасти от репрессий некоторых известных людей Джамалтара) и теперь ожидали собственной эвакуации. Но вместо эвакуации резидент в Джандже поручил им новое задание – выкрасть из зиндана Басмангалея Пророка. Пророк, так называли этого человека в народе, сам по себе, какой-либо значительной фигурой в политике не являлся. Он был лечащим врачом семьи Ташира: успешно врачевал нетрадиционными методами – травами и заговорами, предсказывал будущее и имел огромное влияние на правителя и его семью. Короче говоря, он был Гришкой Распутиным джамалтарского разлива. В народе особой популярностью Пророк не пользовался, даже наоборот, его недолюбливали, и было совершенно непонятно – за-чем его потребовалось спасать. Но приказ – есть приказ. Зинка со товарищи приступил к разработке операции, которая через месяц была успешно завершена. Но при проведении операции они потеряли одного человека – Герцогиню. Девочка заигралась с Басмангалеем и сама не заметила, как попала в его гарем. Нужно было ее вытаскивать оттуда и как можно скорее. Конечно, в спасении Герцогини особо отличился Аристократ, но попался в лапы Басмангалея он, Зинка. Попался по-глупому. Прикрывая отход Аристократа с Герцогиней под мышкой, он скользом получил по лбу отрикошеченную от стены пулю и потерял сознание. Очнулся Зинка после контузии в дворцовом зиндане, а на следующий день его куда-то перевезли, видимо Басмангалей после двух неудач (с Пророком и с Герцогиней) стал сильно сомневаться в прочности стен своего дворца. Перевозили его тайно. Зинка был закован в цепи, и на его голову натянули мешок. Куда его везут, Зинка не знал. Оста-валось надеяться на помощь друзей, но эта надежда была слабой - Басмангалей не идиот, наверняка принял меры предосторожности.
Камера, куда втолкнули Зинку, смахивала на больничную палату (как позже выяснилось, она ей и являлась, все это здание прежде было больницей переоборудованной в тюрьму). Окно оказалось замурованным, а вместо обычной деревянной двери была установлена металлическая.
Пытки начались с тривиального избиения. В первый день заточения его ни о чем не спрашивали, просто колотили резиновыми дубинками почем зря, а после оставили лежать на кафельном полу. Когда Зинка очнулся, он про-анализировал свое состояние и определил: сломаны два ребра, выбиты четыре верхних зуба, в нескольких местах рассечена голова и какие-то проблемы со спиной. Более ничего серьезного – одни гематомы и ссадины. Зинка настроил свой организм на восстановление и, осмотрев камеру, принялся размышлять о вариантах освобождения. Ничего более-менее стоящего в го-лову пока не приходило.
Вечером ему дали еду – лепешку и кувшин воды. Лепешка была засохшей, и жевать осколками зубов было больно. И все же Зинка съел все до крошки – силы ему были нужны для дальнейших испытаний.
Вопросы и пытки начались на следующий день. Спрашивали его об одном и том же: кто он и кто его сообщники? Пытали тоже вполсилы, как бы не-хотя: подвесили за ноги к потолку и били дубинкой в такт задаваемым вопросам. Зинка быстро приспособился к подобной методике допроса, и, умело управляя мышцами, гасил силу ударов. Тяжко ему пришлось, когда в тело стали тыкать раскаленным прутом.
Пытки продолжались четыре дня. Басмангалей на допросах не присутствовал ни разу, но в конце четвертого "рабочего дня", как называл про себя Зинка свои избиения, диктатор неожиданно появился в камере. И не один. Басмангалея сопровождал высокий худощавый мужчина в европейском костюме. Зинка, с трудом разлепив заплывшие глаза, внимательно посмотрел на незнакомца, запоминая его внешность – профессиональная привычка. Не-знакомец так же внимательно разглядывал Зинку своими черными глубокими глазами.
- Европеец. Скорее всего, русский, их интерес в Джамалтаре вполне понятен. Но может быть и прибалт, даже немец. – Эти слова незнакомец произнес на танийском языке, предполагая, что пленник не знаком с этим почти мертвым языком, который и на своей родине употреблялся все реже и реже, вытесняемый английским. – Молчит?
- Молчит, как рыба, уважаемый Иоганн, - ответил Басмангалей. – Может быть он немой? Или не понимает джамалтарского?
- Sprechen Sie Deutsch? – обратился незнакомец к Зинке по-немецки.
- Ja, aber ser schlecht, - решил нарушить четырехдневное молчание Зинка. Он пойдет на контакт с немцем, потому, что любое изменение ситуации представляет собой шанс для осуществления побега. Хуже всего, когда ни-что не меняется.
- Вот видите, господин Басмангалей, он вовсе не немой, - снова на танийском сказал герр Иоганн, обращаясь к диктатору. – Джамалтарским он на-верняка тоже владеет. Просто он не хочет с вами разговаривать. Но это ничего, мне он скажет все. У меня есть средства, посерьезней сыворотки правды. Единственная просьба: не пытайте его пару дней. И подкормить паренька не помешает, мне он нужен относительно здоровым, иначе не вы-держит действия препарата. – Немец взглянул на Басмангалея, и тот кивнул, соглашаясь.
Посетители ушли, а через некоторое время Зинке принесли еду. Лепешка оказалась свежей, вместо воды был айран. Кроме того, сегодня он получил большой кусок баранины. "Жизнь налаживается!" - подумал Зинка и, превозмогая боль, набросился на мясо.
Его не трогали обещанных два дня. Последний ужин оказался с сюрпризом. Толстый тюремщик, поставив на пол еду, выразительно посмотрел на Зинку и, прижав палец к губам, указал на лепешку. Потом он потрогал ухо и подмигнул, затем провел рукой по глазам и сделал отрицательный жест. Зинка понял: камера прослушивается, но визуального наблюдения нет. Лепешка была с начинкой: небольшой нож (его размер не позволял нанести смертельный удар в сердце, но был вполне достаточным, чтобы перерезать горло или сухожилие), универсальная отмычка (она могла открыть любой замок, но, к сожалению, не могла справиться с могучими засовами, которыми была снабжена входная дверь). Еще в лепешке находилась записка. Незнакомым почерком было написано: "Когда освободишься, передвигайся согласно плану". На обороте был начертан план здания. Зинка запечатлел в памяти план и уничтожил записку, просто съел ее, запив айраном. Нож и отмычку он спрятал на теле – его этому обучали.
За ним пришли рано утром, Зинка незаметно достал отмычку и зажал ее между большим пальцем правой руки и ладонью. Его долго вели по коридорам с высокими потолками. Все окна были зарешечены и забиты снаружи досками. К концу путешествия, сопоставляя увиденное воочию с начертанным в записке планом, Зинка легко сориентировался, только не мог определить на каком этаже находится. Наконец его втолкнули в помещение, напоминающее процедурный кабинет, а может, оно некогда было операционной – под потолком была закреплена большая круглая установка с несколькими галогеновыми светильниками. Посреди комнаты стояло пыточное кресло с подлокотниками в виде трубчатых захватов. Основание кресла тоже было оснащено металлическими фиксаторами для ног. "Если меня сюда пристегнут – это конец, никакая отмычка не поможет, это, пожалуй, только Шваценегеру по зубам, да и то в лишенном здравого смысла боевичке", - подумал Зин-ка и повернулся лицом к конвоирам. Они стояли, скрестив руки на груди, и невозмутимо смотрели прямо перед собой – видимо ожидали кого-то, скорее всего того самого немца, герра Иоганна, который давеча обещал Басмангалею развязать Зинке язык.
Пленник стал незаметно освобождаться от наручников, что ему уда-лось сделать легко и быстро. Достать нож – дело одной секунды, два шага к охранникам – еще секунда. Конвоиров было двое – на каждого по секунде. Итого - четыре секунды. Зинка рванулся к тюремщикам. Тому, который стоял слева, он полоснул острым, как бритва, ножом по горлу, тому, что справа, воткнул нож по самую рукоятку прямехонько в сонную артерию. Два отработанных движения слились в одно; нож, описав плавную кривую в виде знака бесконечности, остался в теле второго тюремщика-халуя, упавшего к Зинкиным ногам.
Неожиданно открылась дверь, и в проеме возникла худощавая фигура немца. Черные глаза герра Иоганна округлились, скорее от удивления, чем от страха. Не раздумывая, Зинка схватил немца за шиворот, втянул внутрь пыточной камеры и, рубанув ребром ладони по тонкой шее, отправил в глубокий нокаут. Потом Зинка вытащил из шеи мертвого тюремщика свое единственное оружие, отпрыгнув в сторону от хлынувшей крови, и, оглянувшись на безжизненное тело немца (о том, что он тогда его не прикончил, Зинка еще пожалеет), выглянул в коридор.
В коридоре никого не было.