Одного трупа не хватало. Сторож вновь горестно взвыл, схватил себя за волосы. На вой примчался врач-патологоанатом, он совмещал две ставки и временно являлся заведующим моргом, тоже попытался схватиться за волосы, но волос не было, они давно облетели, вместо них под пальцами гладко затрещала кожа: темя было гладким, как колено.
- Блин Клинтон! - потерянно повторил он за сторожем. - Трупец сбежал! - смерил красными злыми глазами сторожа с головы до ног. - Ну смотри, дед! Если явятся родственники и потребуют выдать им исчезнувшего жмура - сам вместо него в гроб ляжешь. Понял?
- Блин Клинтон! - снова горестно воскликнул сторож.
Перспектива лечь в гроб за чужого человека его не устраивала, и он помчался к железным нарам, на которых, высунув наружу голые отвердевшие ступни, лежали покойники, и начал опять пересчитывать их.
Неужели один все-таки ожил и убежал?
Завтрак на базе, в комендантской полуроте, по распорядку дня начинался в восемь тридцать. Следом за матросами кормился разный подсобный люд. Затем звери, состоящие на довольствии: пес Черныш, которого последние две недели держали на берегу: как дополнительную караульную единицу, хотя пес, сходив один раз в плавание, выл и просился туда снова, и кот Каляка-Маляка. И только потом наступала очередь разного проштрафившегося люда - нарушителей, штрафников, арестантов, дезертиров. Для них на дне котлов оставалось разное вкусное густотье, суповая кашица и шкварки от рисовой затирухи, заправленной говяжьей тушенкой, так что обычные матросы штрафникам могли только завидовать.
Через минуту матросик, дневаливший на кухне, с испуганным кудахтаньем выскочил из глухого коридора, в котором находилась комната, выделенная под КПЗ - камеру предварительного заключения. С подноса сорвалась кружка с компотом и с грохотом покатилась по полу.
- Товарищ командир! Товарищ командир! - отчаянно заблажил матросик.
Руки он не мог оторвать от подноса, только делал кивающее движение головой, бросая ее вбок и назад.
- Там… Там…
- Чего там? - недоуменно нахмурился выбежавший на вопли матросика дежурный. - Что случилось?
- Там… Там… - вновь заблажил матросик, не переставая по-вороньи уводить голову в сторону и возвращать ее обратно. Такое впечатление, что он подавился костью.
- Чего там? - дежурный понял, что от матроса он ничего путного не добьется, затопал ногами по коридору, устремляясь в закуток с КПЗ, вернулся оттуда задумчивый, бледный. Он почесал себе нос и произнес только одно слово: - М-да!
Вид у него был растерянный. Через полминуты он уже срочно вызванивал по радиосвязи начальника штаба Кочнева - тот руководил прокладкой резервного кабеля к жилым помещениям и находился вне базы.
- Товарищ капитан второго ранга, у нас ЧП! - выпалил он на одном дыхании, дозвонившись до Кочнева.
- Какое? - голос у Кочнева невольно дрогнул: слишком уж много этих ЧП выпадало в последнее время на долю бригады.
- Убит задержанный.
- Как убит? Где?
- В помещении, в которое мы его временно определили. Двумя выстрелами в голову.
- Час от часу не легче! - Кочнев выругался. - Срочно пригласите в штаб представителя военной прокуратуры и кого-нибудь из милиции. Я скоро буду!
В Пропеллера стреляли почти в упор, через узенькое, похожее на щель боевого дзота оконце, вырезанное в стене бывшей кладовки, где тот сидел. Ночью кто-то подобрался к этому оконцу и окликнул задержанного. Тот обрадованно подскочил к щели. Радоваться Пропеллеру особенно не надо было: он получил две пули в лоб.
Стреляли из пистолета с глушителем - никаких хлопков дежурный не слышал - все было проделано очень тихо.
Первый - совсем еще поверхностный - осмотр показал, что убийца пришел со стороны берега, окаймленного кустами и горячими водяными блюдцами, в которые днем даже ступить было невозможно: вода нагревалась до температуры кипятка. Колючая проволока там была протянута жиденькая, прорезать в ней дыру можно было даже обычными ножницами. Оттуда к Пропеллеру и пришла смерть.
Через двадцать минут после Кочнева приехал Папугин, выслушал доклад дежурного, переглянулся с юристом и махнул рукой:
- В конце концов собаке - собачья смерть.
Старшему лейтенанту Чубарову сделалось хуже - в больнице поднялась температура, в плече началось воспаление, и врачи пришли к выводу, что пуля, которая попала в него, была "грязной" - обработанной какой-то гадостью.
Чубарова немедленно перевезли из палаты на операционный стол, рану основательно почистили. Это было утром, и казалось, ничто уже не должно было угрожать молодому человеку. Но к вечеру рана вновь начала стремительно гноиться. Чубаров опять очутился на операционном столе.
Начальник штаба Кочнев примчался в больницу, ворвался в кабинет главного врача с одним вопросом:
- Что с Чубаровым?
Главврач, плотный старик с лысым теменем, стащил с тяжелого мясистого носа очки, выдавившие в коже лаковую красноватую ложбинку, помял пальцами переносицу.
- Скрывать не буду, состояние тяжелое. Было средней тяжести, сейчас - тяжелое.
- Как допустили?
- Так и допустили. Ни один человек в больнице даже предположить не мог, что пуля окажется отравленной. Первичный анализ крови, когда больной поступил к нам, ничего не показал.
- Жить парень будет?
- Все для этого делаем… Но сказать сейчас, что все будет в порядке, нельзя - рано. Если бы он сразу поступил к нам в больницу, а то… - врач развел руки в стороны и красноречиво вздохнул. Нахлобучил на нос очки.
- Если бы могли раньше - доставили бы.
- Нам, дорогой мой, всегда "если бы да кабы" мешает. Как танцору тесные штиблеты. Это - всероссийская беда.
- Да, - нехотя согласился Кочнев. - Если нужны будут какие-нибудь лекарства, препараты - готов поставить на ноги всю Пограничную службу России.
- А толку-то? - главврач вяло махнул рукой, по усталому лицу его проползла тень. - Что ставь ее на ноги, что не ставь - бесполезно. Дорогие американские препараты находятся только в загашниках у сильных мира сего, а те скудные малоэффективные лекарства, которые предложит Пограничная служба России, есть и у нас.
В распахнутое окошко влетел шмель, огромный, как птица, с басовитым гулом облетел врача и плюхнулся в свежий букет цветов, стоящий в вазе. Что-то веселое, бесшабашное, жизнеутверждающее было в полете шмеля.
Врач скосил на наглеца глаза, усталое лицо его размягчилось, сделалось незнакомым, расстроенным, он опять развел руки в стороны и выдохнул неожиданно охрипшим голосом:
- Это жизнь. Увы. Все под Богом ходим. Как нам ни трудно жить, а жить надо.
Оганесов вернулся из поездки посвежевший, веселый, с кирпично-красным загаром, прочно прилепившимся к его лысине. Как он ни таился, как ни бегал от солнца, а Канары - это не Астрахань, за несколько дней он успел сильно загореть, привез полтора десятка костюмов, приобретенных на одной из дорогих курортных распродаж, и трость из слоновой кости, подаренную ему Золотым Пальцем.
- Сам подарил! Сам! - Оганесов вожделенно поднял глаза к небу. - Великий человек!
Сын Рафик украсил шею новой толстой "голдой" - золотой цепью, сработанной из массивного красноватого золота; его сопровождала большеглазая хрупкая переводчица с большим ярким ртом и грудью, внушающей глубокое уважение. Переводчица обзавелась и первым, и вторым, и третьим - и новыми костюмами от парижских модельеров, и "голдой", и загаром.
- Ну что вы тут без меня натворили? Докладывайте, - потребовал Оганесов у Карагана с Футболистом, сев в аэропорту в машину и удобно устроившись на кожаном переднем сиденье.
Рафик с переводчицей поехали в другой машине.
Караган рассказал о стычке в одном из нижних ериков с пограничниками.
- Мамацгали! Никак не угомонятся! - Оганесов выругался.
- Это еще не все, - Караган стер пот с красного напряженного лица, отодвинулся подальше от хозяина, вдавившись спиной в сиденье: а вдруг тот будет бить? Тем более, что Оганесов держит в руках вон какую удобную для этого дела штуку - костяную трость. Караган схлебнул пот, стекавший с верхней губы.
- Что еще? - глаза у Оганесова сделались маленькими, черными, как два шильца.
Караган, давясь словами, рассказал. Оганесов всадил торец трости в резиновый коврик, постеленный под ноги, выругался.
- Вот, мамацгали! Ну, погодите… Погодите малость, узнаете, на каком огне жарят шашлыки из таких баранов, - Оганесов снова выругался. - Гниды зеленозадые!
Но, несмотря на "ругательное" настроение, действия своих подопечных Оганесов одобрил: ликвидацию Пропеллера признал правильной, как правильно было и то, что труп Карамахова решили не оставлять в морге - мало ли какие концы могут быть завязаны на этом трупе! А так - нет их, концов этих.
- Пограничникам, повторяю, надо наносить удары со всех сторон, везде, всюду! На суше и на море! - Оганесов раздраженно подергал краем рта. - Чтобы ни сна им не было, ни покоя, ни отдыха, ни веселья. Понятно? - Оганесов вновь стукнул в коврик торцом трости. - Их надо разлагать, покупать, щипать, резать, жечь, начинять свинцом, обливать кипятком, варить в супе, отрубать им пальцы… Они должны уйти с астраханской земли. Понятно?
- Ага, - Караган, поугрюмев, схлебнул с губы пот. Согласно наклонил голову. Он маялся: слишком много коньяка выпил вчера. И вообще у него в последнее время с этим делом - перебор.
- А тебе, пеночник с футбольного поля? - Оганесов перевел взгляд на Ставского. - Понятно это или нет? Чего молчишь?
- Да не молчу я, шеф, - круглые глаза Футболиста расстроенно повлажнели: не ожидал, что хозяин будет так суров.
- Тогда хоть по-лягушачьи квакни либо головой покивай, чтобы я знал, одобрям-с ты это дело или не одобрям-с!
- Одобрям-с! - сказал Футболист. - Только без денег, шеф, здесь не обойтись.
- А кто тебе сказал, что надо обходиться без денег? - Оганесов свел вместе брови: - Я? Я этого не говорил.
- Никак нет, не говорил, - глаза у Футболиста повлажнели еще больше, в них появилось испуганное выражение. - Это я так, на всякий случай.
- Ну и какие свежие мысли у тебя есть?
- Нащупали мы один выход… на кое-кого из погранцов…
- Кто это? Генерал, офицер, прапор?
- Офицер. Если мы дадим ему приличную зарплату, он перейдет работать к нам и будет действовать против пограничников.
- Перевертыш, значит, - Оганесов поскреб торцом трости по коврику.
- Даже если мы ему вместо корабля предложим моторную лодку, он все равно перейдет к нам. Лишь бы была хорошая зарплата.
- Зарплата - это не вопрос… Но и на моторную лодку мы его сажать не будем, он нам для корабля сгодится.
Оганесов нахмурился, отвернулся от собеседников и начал сосредоточенно смотреть в окно.
Аэропорт в Астрахани расположен едва ли не в черте города, ехать недалеко, они стремительно, на скорости проскочили городскую окраину и въехали в центр. Центр здешний состоит сплошь из старых купеческих домов, добротно сложенных, с толстыми, пушкой не прошибешь, кирпичными стенами - только такие стены могут летом хранить прохладу, а зимой тепло.
Оганесов сам жил в таком доме - приобрел семнадцатикомнатный особняк купца Скребинского, обнес его забором, высоким и неприступным, как здешняя кремлевская стена, по углам поставил видеокамеры на вращающихся штоках и отделал особняк всем современным, что было в Европе, - мраморной плиткой, привезенной из Греции, красным итальянским деревом, норвежским гранитом, египетским ониксом, начинил шведской сантехникой. Не пожалел и золота - краны в ванной были сработаны из тяжелого червонного металла.
- Живем-то один раз, чего на себе экономить! - говорил по этому поводу Оганесов.
- Эх, погранцы, погранцы… Сами не живут и другим не дают. И чего вам не избрать для своего обитания какой-нибудь город Северозадрищенск или станицу Волосатоноговскую. Сидели бы там, пряники жевали. А они на благородную Астрахань посягнули, на красную рыбу, - Оганесов беседовал сам с собой, не замечая спутников.
- Причем тут кета, шеф? Они на белую рыбу полезли, шеф, не на красную… На осетра, - зашевелился на своем сиденье Футболист.
Оганесов его не услышал, хотя щека у него нервно дернулась, ушла вверх, словно бы подпрыгнула, потом резко опустилась, тяжело обвисла.
- И какой это дурак придумал посадить вас на рыбу, - пробормотал он, - руки-ноги поотрубал бы этому человеку. А потом - все остальное.
С досадой повернул шею в одну сторону, потом в другую, словно бы воротник жал ему, вздохнул… А ведь достойных помощников и настоящих мыслителей у него в команде нет. Эти два дурака, Караган и Футболист, - не помощники. Сынок Рафик тоже пока не тянет, у него другие увлечения… Может быть, в будущем, через год-полтора он станет достойным продолжателем дела своего отца и его правой рукой, но пока - нет… Это Оганесов понял на Канарах. Нужно взять на работу головастого мужика, дать ему такую зарплату, чтобы у него от изумления глаза на лоб вылезли, и тем самым купить его с потрохами. Забота у него будет только одна - думать. Разрабатывать всякие пакости - например, как овладеть золотым запасом Калмыкии или как стать зятем президента Казахстана, как выкурить погранцов с того куска берега, который они сейчас оседлали, - к этому берегу у Оганесова раньше причаливали катера с икрой…
Ну, ладно бы он лишился причалов - это полбеды, он лишился икры. Более того - они перекрыли Волгу и нанесли Оганесову урон в живой силе: в его рядах образовалась дыра размером в два человека… Тьфу!
Лицо Оганесова потяжелело, глаза заблестели - ему сделалось жаль себя.
Час был еще ранний, а солнце палило уже вовсю - казалось, что на асфальте вспухают ожоговые пузыри, вздымаются, будто блины на раскаленной сковороде, и лопаются. Оганесов невольно поежился.
- Одного погранцовского офицера мы решили перекупить. Есть договоренность… - продолжал Футболист.
- Это я уже слышал. В каком он звании?
- Один просвет, четыре звездочки. Форма черная, морская.
- У моряков пятнистой формы не бывает. Один просвет, четыре звездочки - это капитан-лейтенант… Ну что, Футболист! Молодец!
Через пять минут три машины (в одной машине Рафик с переводчицей, во второй - Оганесов, в третьей - охрана) остановились у железных ворот, две видеокамеры повернули длинные, похожие на пулеметные дула, раструбы объективов к машинам, "узнали" хозяина и железные ворота с мягким щелкающим звуком расползлись в разные стороны, делясь на две половины.
Машины въехали во двор, и ворота снова закрылись.
В городе, в самом центре, недалеко от набережной, где пышными огромными цветами расцвели несколько кафе, накрытые тентами из яркой парусины, расположилось старое кирпичное здание.
Когда-то, до октября семнадцатого года, здесь находились роскошные номера, в которых гуляли купцы и волжские капитаны, а потом заведение скисло, обтрепалось и превратилось в обычную заурядную гостиницу. От того, что гостинице решили дать громкое название "Астраханский гостиный двор", "хоутэл" лучше не сделался. Полы в нем как были землистыми от вековой грязи, так и остались, в щелястых подоконниках и старых холодильных агрегатах "Минск" жили тараканы, из сортиров несло дерьмом, а вечерами "хоутэл" надо было обходить стороной - в окна выглядывали пьяные лица "командированных" в Астрахань за рыбой "братков".
При "гостином дворе" имелся ресторан. Готовили в нем так же невкусно, как и в кафе, но одно преимущество у ресторана все-таки имелось: в нем можно было без всяких помех поговорить.
Там Футболист и встретился с капитан-лейтенантом Никитиным. Столик заняли отдельный, в углу, чтобы подходы к нему просматривались, не то, не дай бог, чужой подойдет, помешает. А Футболист не любил, когда ему мешали.
И Никитин тоже не любил. У них были одинаковые привычки.
На столе словно бы сама по себе выросла бутылка душистого французского "арманьяка" три звездочки (напиток подлинный, Футболист его принес с собой) и кое-какая еда: нежный редис, который с таким умением выращивают здешние огородники-татары, икра, осетровый балык, парная севрюга с молодой картошкой и зеленью, разная холодная мясная снедь.
- Выпьем! - предложил Футболист.
- Выпьем! - Никитин поднял свою стопку.
Футболист принюхался к Никитину.
- Вы какой одеколон используете после бритья?
- "Шипр". А что?
- Хороший одеколон, только резковат очень.
- Добиваю старые запасы, еще с Прибалтики… Там покупал.
- Сейчас полно новых французских одеколонов. Мечта, а не запахи, - Футболист знающе покрутил носом, хотел добавить, что скоро капитан-лейтенант сможет покупать все, что захочет, но не стал этого говорить, а коротко и звучно чокнулся с Никитиным.
Никитин оглянулся: показалось, что в спину ему кто-то внимательно смотрит. Никого. Тогда почему же по спине ползут мурашки? И почему ему сделалось так холодно, хотя на улице, за стенами "Астраханского гостиного двора" лютует такая жара, что сигареты можно прикуривать без спичек?
- Вопрос с вашей работой решен положительно, - сказал Футболист, подвигал нижней челюстью, стараясь понять, хорош "арманьяк" или нет. - Можете завтра выходить.
- У нас скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Мне еще надо уволиться из армии. Снять с себя погоны - штука сложная.
- Понимаю. Но чем раньше вы это сделаете - тем лучше.
- А сколько… - Никитин не договорил, он словно обо что-то споткнулся и вновь оглянулся: отчего это странное ощущение, будто кто-то на него смотрит, не проходит? Никитин ощутил, как у него нервно дернулась одна половина лица.
Сзади не было никого - пусто. Голый зал с обезлюдевшими столиками, даже официантов нет, да еще портьера над входом подрагивает от жаркого сквозняка.
Футболист понимающе пожевал ртом, подцепил вилкой кусок парной севрюги, съел.
- Для начала будете получать четыре тысячи баксов в месяц. А потом, после испытательного срока, сумму повысим.
- У вас есть испытательный срок? - удивился Никитин.
- А как же! Как и во всякой другой бюрократической организации, имеющей аппарат, отдел кадров и трудовые книжки.
- А пять тысяч баксов нельзя?
- Пять нельзя, - Футболист неожиданно нервно дернул головой, - эту цену хозяин назначил, не я. А указания хозяина не обсуждаются.
И все равно четыре тысячи баксов - это сумма такая оглушающая, что о ней Никитин еще вчера даже мечтать не мог. Внутри у него что-то обрадованно зазвенело, запело, хотя на лице ничего не отразилось. Лицо его продолжало оставаться сосредоточенным и одновременно настороженным. Собственно, таким и должно быть лицо у человека, принимающего важное жизненное решение.
- Ну что, устраивает вас четыре тысячи баксов? - спросил Футболист.
- На первых порах - да.
- А дальше все будет зависеть только от вас.
Вечером того же дня капитан-лейтенант Никитин подал рапорт об увольнении из пограничных войск.
Комбриг досадливо нахмурился, расчесал, будто мальчишка, пятерней волосы и расправил рапорт на столе. Колюче, неприязненно глянул на Никитина. Бухнул ни с того ни с сего, хотя толком еще ничего не знал, впрочем, хоть и не знал, а попал в точку:
- В коммерсанты, никак, решил податься?
Никитин отвел глаза в сторону, покраснел натуженно, пробормотал про себя что-то невнятное.