- Нежелательно, - упрямо повторил капитан-лейтенант: он помнил опыт "Таймыра", то, как враждебно отреагировал на появление корабля берег, - без оружия в городской гальюн нельзя было зайти, - еще раз повторил с прежним непререкаемым видом: - Нежелательно!
Ровно через полчаса на причале появился Вахидов. Увидев, что сторожевик еще не ушел, весело и злобно плюнул в его сторону и покачал головой. Он словно бы повторил то, что сказал Мослакову: "Дурак ты, капитан. И дураком помрешь".
Следом появился Захидов, с ним - трое верных мюридов-работяг. Вахидов выставил перед собой руку, сжал пальцы в кулак, другой рукой резко ударил по внутреннему сгибу локтя. Показал Мослакову нечто большое, неприличное, лошадиное. Жест был грубый, но выразительный.
Затем все пятеро "промысловиков" выпрямились в гордой позе и по-кавказски дружно повторили жест Захидова, а один из работяг - тот, что был похож на платяной шкаф, повернулся к сторожевику задом, нагнулся и, раздвинув под тканью штанов ягодицы, издал громкий звук.
Командир "семьсот одиннадцатого" достал из кармана очередную сигарету, спокойным размеренным движением поднес ее к губам, прикурил. Все было ясно.
- Отчаливаем! - скомандовал он, не оборачиваясь.
Мичман Балашов, который сменил Овчинникова, сожалеюще улыбаясь одной половиной лица, продублировал команду. В глубине железного корпуса взревел двигатель.
- Сучье! - выругался Балашов.
Сторожевик кормой попятился от берега, целя в "промысловиков" холодным дулом пулемета. Лишь отойдя от берега метров на пятьдесят, он развернулся и ушел в море.
Паша Мослаков считал дни до свадьбы. Сколько их осталось? Много. Целых двадцать два. На столике у него в крошечной киотке стояло фото в рамочке - Ира Лушникова, девушка с длинной шеей и внимательным, чуть нахмуренным взглядом. Мослакову очень нравилась эта вот ее нахмуренность, девчоночья строгость.
Он заглянул к себе в каюту, взял со столика Ирину фотокарточку и прижал ее к губам.
- Маленькая моя!
Его обдало изнутри чем-то теплым, нежностью, благодарностью, в иллюминаторе он увидел чаек - мелких, сосредоточенно молчаливых, вьющихся над сторожевиком, будто вороны, вновь прижал фотокарточку к губам.
Папугин под свадьбу - комбриг так и сказал: "Под свадьбу" - расщедрился и решил выдать Мослакову месяц отпуска. Они с Иркой этот месяц славно промотают.
Денег, правда, нет, но у Паши Мослакова имеется коллекция марок; если ее продать повыгоднее, потолковее, то не только на медовый месяц с его повышенными расходами хватит, а и на приобретение кое-чего из мебели. И Ирке на туфли.
Ему очень хотелось подарить ей туфли, изящные, с удлиненным носком и тоненьким каблуком-шпилькой. Каблук-шпилька всякую женскую ногу делает изящной, соблазнительно неустойчивой.
Да, очень неустойчива, очень соблазнительна бывает женская ножка на каблуке-шпильке. Мослаков обязательно подарит такие туфли жене. Женщина есть женщина, она должна обольщать мужиков… Даже если это - жена Мослакова. Пусть обольщает Мослакова и делает это изо всех сил, Паше это очень даже нравится.
Он поставил фотокарточку на столик и, прислушиваясь к самому себе, вздохнул.
Сторожевик Мослакова уже три дня бороздил Каспий. Самая крупная добыча выпала пока в адмиральском катере. Задержали еще три лодки. Рыбы в лодках было немного: по пять-шесть осетровых хвостов - разных окуней, зеленух, луфарей местный народ не брал, скармливал чайкам либо просто вываливал за борт - да по паре ведер икры.
Икра - продукт скоропортящийся, идет чистоганом на американскую деньгу, икру здешние добытчики за рубли не продают, поэтому выгребают ее ножами прямо из живых осетров, безжалостно распластывая их ножами, и тут же, предварительно обернув марлей, суют в тузлук.
Тузлук местные умельцы делают хитрый - не только с солью, но и с сахаром, поскольку сахар - это, во-первых, прекрасный консервант, что всегда дает икре возможность подольше постоять, не испортиться, а во-вторых - сохраняет нежный слабосольный вкус. Преуспели здешние браконьеры в рыбной гастрономии не меньше, чем в Европе, - засаливают осетров не только крупной рыбацкой солью, не только пускают их на балык и тешку, обрабатывая тузлуком, - готовят, как в Швеции и во Франции, с укропом и с перцем, с тмином и кисловатым гранатным семенем, с лавровым листом и кунжутом…
И моряков браконьеры невольно подкармливают - из задержанной лодки взяли одного осетра и пустили его в котел. И уху себе роскошную приготовили, и на второе доброе жарево было, будто бы с царского стола прислали, и в засолку приличный кусок пустили.
К Мослакову пришел салага-автоматчик, губастый, с двумя редкими резцами, выступающими из-под верхней губы, напористый. На седловинке носа, раздавленной в детстве чьим-то суровым кулаком, блестел пот:
- Товарищ капитан-лейтенант, а если нам… - он оттопыренным большим пальцем, будто саперной лопаткой, поддел воздух, - это самое…
- Чего это самое? - Мослаков, повторяя жест салаги, также копнул оттопыренным пальцем воздух, потом выразительно подул на него. - А?
- Ну-у… ведерочко икорки отжать, из той, что конфискована, а? И команду побаловать… А?
- Гурман! Собственно, а зачем нас сюда поставили? Нас сюда поставили затем, чтобы охранять закон. А мы закон этот - по боку? И все его буквы - серпом под репку?
- Так икра эта, товарищ капитан-лейтенант, может пропасть…
- Не пропадет. Икра пойдет в магазин, и государство получит от нее доход.
- А доблестным погранцам - ничего?
- Доблестным погранцам - благодарность народа.
- Это же ж - воздух, товарищ капитан-лейтенант, тьфу, ничего, нуль… А нам надо, - салага помял пальцами пространство, улыбнулся, словно бы ухватил тонкую невесомую материю, проверил ее на ощупь, - чтоб была вещь…
- Отслужишь в армии, станешь предпринимателем, окружишь себя "быками" в красных пиджаках, вот тогда и будешь иметь вещь.
- Так когда это еще будет, товарищ капитан-лейтенант…
- Добьешься - и будет. А теперь - кру-у…
Матросик огорченно вытаращил глаза, попытался утопить в них капитан-лейтенанта, как в неком ведре с помоями, по-удавьи загипнотизировать его, но не тут-то было.
- …гом! - выдохнул Мослаков, и настырный салага исчез.
В море жара не была такой слепящей, как на суше, в Астрахани, а допекала меньше. В море было чем дышать. С волн прохладу слизывал заморский ветер, прибегавший из Ирана. Дядя Ваня Овчинников вытащил из своей пахнущей соляркой преисподней резиновый шланг, включил мотор и теперь обливал забортной водой всех желающих.
Быть облитыми водой желали все, даже капитан-лейтенант.
В это время коротко взвизгнул, заставив студенисто заколыхаться воздух, и затих ревун. Затем взвизгнул снова.
- Все по местам! - скомандовал Мослаков.
Ревун взвизгнул в третий раз.
В рубке за штурвалом стоял мичман Балашов. Пахло свежей краской, отстающей от перегретого железа.
- Что случилось, Иван Сергеевич?
- Локатор показал - впереди катер. Похоже, ставит сеть. Сеть большая, длиною не менее четырех километров.
- Полный вперед!
Овчинников, выпустив из рук шланг, метнулся вниз, в машинное отделение, двигатель забурчал разбуженно, откашлялся, из патрубков выбил сизый застойный дым, из-под носа сторожевика в сторону отвалила длинная белая волна.
- Есть еще один катер! - через десять минут сообщил мичман, не отрывающий взгляда от мерцающего экрана локатора.
Мослаков посмотрел на экран: катера были крупные. Две темные, обведенные ярким светящимся контуром точки танцевали посреди экрана. Сверху к ним спускалась третья точка - такая же крупная и, судя по всему, быстроходная.
- Третий катер! - запоздало объявил мичман.
- Вижу!
Над морем висела плотная розовая дымка, до катеров было километров семь, в чистом пространстве их можно было бы увидеть невооруженным глазом, но сейчас катера не были видны - их скрывала дымная розовина.
- Успеем, Иван Сергеевич? - спросил Мослаков.
- Нет, - неожиданно беспечно ответил тот.
- Я серьезно, Иван Сергеевич.
- И я серьезно. Мы попадаем в интересное положение… Как в том анекдоте: догнать не догоним, но разогреться разогреемся. Они нас видят так же хорошо, как и мы их, локаторы у них мощные - это раз. И два - техника у них высший сорт.
Мослаков с досадой ударил кулаком по самодельной деревянной полочке, прикрывавшей сверху стойку штурвала. В следующую минуту лицо его посветлело.
- А может, это не браконьеры?
- Браконьеры, - не уловив тонкости момента, ударил мичман в лоб, - такие браконьеры, что пробы ставить негде.
Капитан-лейтенант, что называется, скис лицом, от осознания некой внутренней досады, беспомощности у него сморщились даже щеки, на лоб набежала старческая лесенка, и Балашов неожиданно уловил некое сходство Мослакова с мертвецом.
"Свят-свят-свят", - едва слышно шевельнул он губами, не почувствовав их, - губы сделались чужими: уж кому-кому, а Паше Мослакову в могилу рано, прежде в нее должны лечь они с Овчинниковым, потом кое-кто еще и уж потом - капитан-лейтенант. В чине вице-адмирала. Или хотя бы контр-адмирала, с одной звездой на погонах.
Под днищем сторожевика что-то заскрежетало железно, с противным, буквально выламывающим зубы подвизгом, палуба под ногами людей затряслась, дрожь пробила весь корпус "семьсот одиннадцатого", словно бы в сторожевик угодила ракета, - это Овчинников перевел двигатель в форсажный режим, и сторожевик пошел на сближение с тремя катерами.
Плоские мелкие волны вдруг сделались крупными, гривастыми, опасными, одна из них, подмятая сторожевиком, превратилась в трамплин, двигатель "семьсот одиннадцатого" захрипел, закашлялся, засипел изумленно, и сторожевик понесся почти по воздуху.
Минут через пятнадцать Мослаков и мичман одновременно увидели три длинных, плоских, с щучьими очертаниями катера, которые, взбивая буруны, уходили от сторожевика сразу по трем направлениям, веером, один влево, другой вправо, третий прямо.
Едва не застонав от досады - уйдут ведь, - Мослаков метнулся к "переговорке".
- Дядя Ваня, - взмолился он, - хочешь, перед тобой на колени встану?
- Не надо, племянничек, - донеслось до него глухое, сдавленное. Овчинников закашлялся - в машинном отделении было дымно. - Не протирай казенные штаны на коленях до дыр, они тебе еще пригодятся, не проси - больше оборотов дать не могу.
- Ну хотя бы чуть, дядя Ваня!
- Я же сказал - не проси! Не могу! Ни одного оборота не могу. Если прибавлю хотя бы один - машина рассыплется на гайки. И корабль тоже - все заклепки вылетят из корпуса словно пули, - добавил он, хотя знал, что корабельную сталь давно перестали сшивать заклепками. Но все же прибавил еще немного оборотов.
Черный дым выхлопа повис над водой.
- Ну! - вновь шарахнул Мослаков кулаком по самодельной деревянной полочке. - Ну!
Бесполезно. Катера браконьеров уходили от сторожевика. Их машины имели большую мощность, сторожевик уступал им.
- Суки! - Мослаков вновь ударил по деревянной полочке, помотал головой и выскочил из рубки на палубу, поспешно сдернул чехол с пулемета. Проорал громко, оглушая самого себя, людей, находящихся рядом, море - по воде даже побежала рябь - и небо - по небу тоже пробежала рябь: - Стой, суки!
Саданул вслед катерам длинной пулеметной очередью. Попасть на таком расстоянии было невозможно, снайпер тоже не попал бы… Мослаков выматерился и скомандовал в машинное отделение:
- Сбрасывай обороты!
Больше всего Иру Лушникову удивили в Астрахани лотосы: тяжелые с тарелку листья, на которых крупной дробью катались капли воды и, сталкиваясь друг с другом, не соединялись, а разбегались в разные стороны, будто ртуть.
Бутоны цветов были огромными.
Древний цветок этот рождал некую детскую робость, теплое умиление и одновременно тревогу, которая обычно возникает при соприкосновении с вечностью: не дай бог эту вечность поломать, смять, обойтись с ней грубо.
Астрахань ей нравилась: благородно-серые дома, глубокая Волга, вроде бы с тихим совсем незаметным течением, а на самом деле таким мощным, что иной трудяга-катерок, стоит его только чуть перегрузить, попав на стремнину, уже не мог выгрести против течения, как ни пыжился; нравились рыбаки, по старинке предпочитающие ходить в соломенных шляпах с широкими полями - "шоб коленки не обгорали", способные провести на речном берегу двое суток подряд без сна и отдыха - такие самоотверженные это были ребята; нравились деревья с шелковым шелестом листьев; рынок "Верхние Исады" и величаво-строгий белый Кремль - все это была Астрахань, и все это нравилось…
Здесь - да не будет Москва помянута худым словом, - жили другие люди, в Москве таких людей нет, тут были другой воздух и другие нравы.
Она шла по узкой улице, застроенной старыми домами, украшенными деревянными кружевами. Резьба наличников, подкрышных рубашек, коньков, надвратных фронтонов была похожа на бесконечную очень затейливую песню.
Все, что она видела, невозможно было описать словами, все вызывало восторг. И хотя многое в Астрахани строили, конечно, не самые выдающиеся мастера, а все-таки все сделали так, что потомки восхищенно раскрывают рты: это надо же! Во всем - попадание в десятку: и в пропорциях, и в гармонии, и в выдумке, и во вкусе. Хотя у тех, неведомых, зодчих не было высшего образования, как у современных архитекторов, - у большинства из них вообще никакого образования не было, - а как строили!
Нынешние ребята-зодчие знают про землю, про бетон, про нагрузки строительных конструкций на почву, про сопротивление материалов и металлические конструкции, а по-прежнему увлекаются панельными девятиэтажками, схожими с сараями, - да и возводимыми по сарайному принципу, - много философствуют, но такой яркой памяти о себе не оставляют. Видать, это соответствует нынешнему сложному времени.
С собой из Москвы Ира привезла немного денег - мало ли на что может сгодиться тощенькая пачка долларов! Эти деньги Ира решила пустить на подарок Мослакову. Надо будет купить Паше что-нибудь очень дельное и очень нужное. Вот только что? Можно, например, купить спиннинг. Судя по молве, которая идет по военному городку, Паша Мослаков - наипервейший в погранбригаде рыбак, на крючок может поймать кого угодно, хоть самого комбрига. Можно приобрести часы, но у Паши они есть, отличная шоферская "сейка", можно костюм от какого-нибудь модного кутюрье или золотые запонки с изображением знака зодиака, под которым Паша родился…
Она еще не знала, что именно купит Паше Мослакову в подарок, но купит обязательно…
Дорога вывела ее на мостик, проложенный через ровный, словно бы по линейке отбитый широкий канал, затем потянулась на вершину пологой горки, украшенной несколькими купеческими лабазами, - здесь проходила граница жилой части города со складской.
Поднявшись на горку, Ира остановилась, в простенке между домами увидела светлую полосу - Волга была видна в Астрахани едва ли не со всех точек, - затем на одном из лабазов, на кирпичной выщербленной стене обнаружила красочную надпись "Лучшие в мире часы". Рядом с вывеской на крюке болтались по-арестантски привязанные к цепи большие плоские часы "Ситизен". Хоть и были часы похожи на фанерные, но у них была живая, мерно перескакивающая с деления на деление стрелка - часы ходили.
По другую сторону железной двери, резко контрастирующей с деревянными поделками округи, находились другие часы, на которых было написано "Омега". Вторые часы, так же как и первые, были настоящими.
"То самое, что доктор прописал", - мелькнуло у нее в голове, и Ира сама не заметила, как направилась в часовую лавку, ноги ее сами туда понесли: надо посмотреть, что там есть, а вдруг Пашку подойдет?
Она машинально, как и многие в бригаде, стала называть Мослакова Пашком.
Вот когда Мослаков сделается капитаном третьего ранга, да еще женатым человеком, его перестанут называть Пашком, это точно.
Маленькое тесное помещение часового магазина было пусто, в нем пахло мышами, старой, спекшейся в комья мукой, пылью, но никак не часами. Все часовые лавки, все без исключения, имеют свой запах. Запах времени. Эта лавка временем не пахла.
И тем не менее первое, что Ира увидела еще с порога, была примета времени - крупный золотой "роллекс" в горбатой, похожей на ящик от почтовой посылки коробке. "Роллекс" был красив какой-то страшноватой уверенной красотой, именно уверенной, потому что властно притягивал к себе взгляд, будто удав, а притянув, уже не отпускал.
Ира восхищенно улыбнулась, одобрительно качнула головой: эти часики очень бы подошли ее суженому.
На ее движение головой разом среагировал тощий, с прилизанным и тщательно напомаженным черепом, наряженный в красную рубаху со стоячим воротничком типичный приказчик начала века:
- Что, мадемуазель, нравится хронометр?
- Еще бы! "Роллекс" - лучшие часы в мире.
- Да уж, не чета нашему "Полету". Я и говорю - хронометр. Идут с погрешностью две секунды в год. Либо сюда секунда, либо туда.
Протянув руку к прилавку, Ира машинально погладила пальцами стекло, прикрывающее "роллекс".
- Посмотреть можно?
- А потянете такую покупку, мадемуазель? - в голосе приказчика появились скрипучие сомневающиеся нотки. Наглый вопрос.
- Если не потяну сейчас, то потяну через два месяца. Должна же у человека быть цель, - вид у Иры сделался надменным, властным.
Это подействовало на продавца. Он поспешно достал часы из стеклянного аквариума, произнес в старинной приказчьей интонации:
- Пожал-те!
- И сколько это стоит? - небрежно спросила Ира, тихонько щелкнула пальцем по боку коробки.
- Для состоятельных людей - немного, для несостоятельных - сумма оглушающая: восемь тысяч долларов.
- Средняя сумма, - небрежно кивнула Ира, хотя внутри у нее все сжалось: сумма действительно была оглушающей.
- За границей они могут стоить дороже, - сказал приказчик, - много дороже. У нас эти часы оказались случайно: сдал на комиссию один космонавт. А космонавты, они люди гордые, денег не считают.
Ира взяла часы в руки, подержала - тяжесть часов была приятной, внушающей невольное уважение, потом поглядела на ярлык, прочитала фамилию космонавта, который решил расстаться с такими дорогими часами: "Канцельсон". Что-то такого космонавта она не помнила.
- Гарантия у часов - сто сорок четыре года, - продолжал тем временем приказчик.
- А почему не сто сорок пять? Что за неровный счет?
- Швейцарцы любят высчитывать все до секунды.
- Но не в масштабе же полутора столетий!
- И в масштабе полутора столетий тоже. Это же иностранцы, мадемуазель. Мозги у них совсем по-иному сконструированы, чем у нас. Им главное - удивить публику. Точным ходом, яркой обложкой, красивым жестом, новым материалом, чем-нибудь диковинным, - приказчик принадлежал к породе людей, которые очень любят поговорить, его завораживала, усыпляла собственная речь, он плыл по ней, как по теплой реке, сладко щурился и оттопыривал свои большие уши.