В квартире у Голосницыной - полная тишина. Когда Наталья уходила утром на работу, Зинаида вышла вместе с ней. Но скоро вернулась. Сняла военную форму и перебрала в шкафу платья - все не решалась, какое надеть. Остановилась на сером шерстяном. Оно ей шло.
В полдень раздался звонок. Николай Андреевич был, как и вчера, чисто выбрит, по-прежнему любезен, по-военному подтянут и спокоен.
Разглядывая его, Голосницына подумала: "Вот это школа! Настоящий разведчик!"
Николай Андреевич попросил показать ему, на всякий случай, расположение комнат, выход во двор с черного хода.
- Теперь побеседуем и кое-что уточним, - сказал Николай Андреевич. - Анатолий Федорович после большой и трудной работы отдыхает. Его наградили за выполнение задания по Ленинграду. Вам это приятно знать?
- Представляю себе, как он отдыхает, - засмеялась Голосницына. - Он так любит поволочиться за женщинами. Ну что ж, война все спишет.
- Нет-нет… Он только отдыхает. Он заслужил этот покой! - очень серьезно ответил агент.
- Как же вы устроились? Может быть, все-таки у меня…
- Нет, нет. Я нахожусь в одной воинской части под Ленинградом, и от вас не скрою, что там же мой помощник сидит с радиостанцией, так что менять явку нет смысла. Торопить с заданиями вас не буду, но меня интересует уже проделанная вами работа. Какими данными вы располагаете, что сделал Валентин Евдокимов, все ли благополучно с рацией в Ольгине? Словом, все-все…
Зинаида сообщила, что сама она с большим трудом засняла корабли, стоявшие на Неве, и оборонные сооружения в городе. С Валентином же Николай Андреевич может встретиться в любой день, даже сегодня. Если нужно, его пригласят сюда. В Ольгине чемодан с рацией находится в полной сохранности: она там побывала. Так что - "всё в ажуре".
Зинаида Петровна настояла, чтобы Николай Андреевич выпил горячего чаю, и тут же стала извиняться, что, кроме леденцов, ничего другого предложить не может. За чаем она всплакнула, жалуясь на трудную жизнь:
- Ох, если бы вы знали, как тяжело молодой женщине быть одной. Тоска! Вам, мужчинам, легче, чем нашей сестре.
- Я вас понимаю! Вы, должно быть, соскучились по Анатолию? - сочувственно спросил Николай Андреевич.
- Понимайте, как хотите, - вытирая слезы, кокетливо ответила Зинаида. И тут услыхала то, о чем мечтала: Николай Андреевич сказал, что должен передать деньги и еще нечто "для подкрепления здоровья".
- Но сегодня по ряду причин я не захватил денег. При следующей встрече обязательно всё вручу… Да, чуть не забыл, - он многозначительно поглядел на нее, - от старого друга Федора Шамрая передаю вам большой привет. Федя просил сказать, что всегда помнит о вас и не теряет надежды встретиться.
- А, Федя… Ну, как он там? - спросила Голосницына.
- Ничего, процветает, - ответил разведчик.
Зинаида Петровна не решилась спросить, сколько ей прислали денег. "Ну ничего, я еще доберусь и до твоего кошелька и до тебя. Еще попадешься мне в руки!" - с удовольствием подумала она и переменила тему разговора:
- Да, а что передать Валентину? Я сегодня с ним говорила по телефону.
- Давайте так сделаем. То, что вы сообщили, - для нас важно. Но, к сожалению, все запомнить невозможно. Поэтому основное изложите на бумаге. Все подготовьте, а завтра мне передадите вместе с пленками. Я буду не один, и мне легко будет через друга все переправить куда следует. Будет очень хорошо, если бы заодно пришел и Валентин. Тут же вы оба получите деньги.
Подумав, Николай Андреевич добавил:
- Кстати, завтра я буду свободен только к пяти вечера. В это время, вероятно, будет дома ваша соседка. Поэтому подскажите, где лучше встретиться.
Зинаида Петровна предложила свидание на Петроградской стороне, у Ботанического сада: там она когда-то встречалась с Шамраем. Она придет туда вместе с Валентином и захватит с собой все нужное. На этом договорились. Осторожный Николай Андреевич попросил ее прийти на свидание в военной форме. Так будет удобнее.
В случае артиллерийского обстрела или воздушного налета встреча переносилась с пяти на шесть тридцать, но, во всяком случае, не позже семи часов вечера. Если же она не придет, он будет думать, что ее задержали.
- Но это будет вечер. Как же я доберусь одна домой? Вы меня не оставите одну, проводите? Ведь вы будете свободны? - допытывалась Зинаида Петровна.
- Разве можно такую женщину, как вы, да еще в такое время, одну оставить вечером на улице? Обязательно доставлю вас по назначению, - галантно отозвался агент. - Кстати, вы мне говорили, что в вашей работе встречались большие трудности. Расскажите, Там должны всё знать. Всё…
- Главная трудность, пожалуй, в том, что я совсем чужая среди людей, - серьезно ответила Зинаида. - Народ ненавидит… фашистов… Простите, что я так выражаюсь. Люди не верят в то, что Ленинград будет взят. Если бы узнали, кто я такая, меня бы растерзали на месте. Так что в НКВД я бы уже не попала, - грустно призналась она. - Вообще все сейчас такие патриоты, что только смотри в оба… Я вам сказала правду для того, чтобы вы и ваши начальники там ценили нас… Может быть, вам что-нибудь не понравилось, но я должна сказать правду, вы сами просили.
- Правильно сделали, - заметил Николай Андреевич. - То, что вы мне сообщили, очень важно. Мы об этом обязательно будем помнить.
Когда Наталья пришла с работы, Зинаида пожаловалась на болезнь: головная боль, озноб. Кроме того, она целый день ничего не ела и сильно проголодалась.
Наташа дала ей пирамидону, напоила горячим чаем…
На следующее утро Зинаида, выйдя на кухню, сообщила соседке, что ей уже стало лучше, но на службу она не пойдет. Отлежится, а потом сходит в госпиталь к врачу.
Доронина попрощалась с ней, пожелала выздороветь и ушла.
Сразу после ухода Дорониной Зинаида позвонила Валентину, чтобы в четыре часа он ждал ее на углу Кировского и Большой Пушкарской: "Я еще вчера предупреждала тебя, что понадобишься: брат приезжает". Он ее понял. Затем она села писать. Исписав четыре листа папиросной бумаги, свернула их в трубочку, вложила в футляр от термометра. Кассеты с пленками завернула в белую бумагу и положила в карман шинели. Так лучше. В случае чего можно незаметно выбросить в снег.
Она беспокойно ходила по комнате, ожидая назначенного часа. Уж больно много пьет Валентин в последнее время. Она боялась, чтобы он чего-либо не натворил. Надо бы о Валентине все рассказать капитану и посоветовать: пока не поздно, убрать его каким-нибудь способом. А то он сам завалится и других за собой потащит.
Около четырех Зинаида вышла из дому и пошла по направлению к Кировскому проспекту. На углу ее ждал мужчина среднего роста. На нем было серое короткое пальто, черная шапка-ушанка. Валентин Евдокимов на сей раз был чисто выбрит, но по его помятому лицу и опухшим векам видно было, что накануне он изрядно выпил.
- Кто приехал? Идти далеко?
- Пойдем к Ботаническому. Совсем другие, ты их не знаешь!
Когда Голосницына и Евдокимов подошли к Ботаническому саду, они заметили идущих навстречу военных.
- Это не они? - поинтересовался Евдокимов.
- Сейчас посмотрю! - И она стала напряженно всматриваться в идущих.
Ни Евдокимов, ни Голосницына не заметили, как к ним сзади подоспели два человека, а когда заметили, было уже поздно. Четыре сильные руки схватили их за локти. Приблизились и те, кто шел им навстречу, Тихий повелительный голос приказал:
- В машину!
Голосницына и Евдокимов настолько растерялись, что, не успев даже сказать что-нибудь, оказались в легковой машине. Напротив них, на откидных местах, сидели два автоматчика. Дверцы захлопнулись. Черный "ЗИС", рванув с места, на большой скорости помчался по Кировскому в сторону площади Революции.
И тут же в кабинете Полякова раздался телефонный звонок:
- Товарищ старший майор! Операция прошла благополучно, согласно плану. Заняла три минуты. Едут к вам.
- Хорошо, Воронов! Молодцы! Приступайте к обыскам на квартирах. Помните: на Большой Пушкарской все должно остаться так, как будто ничего не произошло.
- Есть!
Через пятнадцать минут Голосницыну и Евдокимова принимал комендант, который предъявил им ордера на арест. Обмякший Евдокимов, нахмурив брови, молча расписался на ордере. Но Голосницына успела прийти в себя. Поднявшись со скамьи, она шепнула Валентину: "Приятели. Любовная связь", - и осторожно бросила в мусорный ящик футляр от термометра и маленький сверток. И сразу начала протестовать против задержания:
- Это недоразумение! Не имеете права!
Помощник коменданта вежливо заметил:
- Гражданка, напрасно разбрасываете вещи! Подымите их и положите на стол.
Она бросила на стол футляр и сверток, зло посмотрела на всех, опустилась на скамью и попросила воды.
Поздно ночью Воронов и Голов докладывали Полякову результаты обысков: обнаружены пленки, уже проявленные, фотоаппарат, разведывательные данные, деньги - у Голосницыной, план военного завода и образец гранаты - у Евдокимова.
- Группа в Парголове взята, - в свою очередь сообщил им Поляков. - Она и шла за всем этим добром.
- С рацией взяли? - заинтересовался Воронов.
Поляков кивнул.
- А в Ольгино группу пропустим. Так лучше будет.
Он сделал паузу.
- Военный Совет фронта отметил, что мы оказали большую помощь командованию. Теперь все зависит от Морозова и Волосова.
На следующее утро в госпитале на месте Голосницыной сидела новый секретарь - молодая девушка в военной гимнастерке. На доске объявлений был вывешен приказ начальника госпиталя. В одном из пунктов указывалось, что Голосницына Зинаида Петровна, в связи с тяжелой болезнью и эвакуацией в тыловой госпиталь, освобождена от занимаемой должности.
Глава 9
Последние дни апреля были теплыми и солнечными; приближение весны чувствовалось все сильнее. И особенно за городом: сосны и ели, умытые дождями и согретые солнцем, стали зеленее и наряднее. Ветки деревьев тяжелели от набухающих почек. Прилетели скворцы.
Но ленинградцам приходилось нелегко. Враг усиливал артиллерийские обстрелы и бомбежки с воздуха. Разрушались дома. Гибли люди. И, если бы не наша зенитная артиллерия и авиация, городу пришлось бы совсем плохо… В предмайские дни Озолинь находился в Ольгине. Несмотря на хорошую погоду и чистый воздух, он чувствовал себя неважно: усилился кашель, давило грудь, трудно было дышать. Он и раньше худо переносил наступление весны, но нынче было особенно тяжело.
"Надо выдержать, перебороть болезнь!" - внушал себе чекист. Он уже третий день находился в Ольгине, еще раз проверил и уточнил с Волосовым и другими товарищами все детали предстоящей операции. Оставалось только терпеливо ждать, ничем не выдавая себя, чтобы не спугнуть фашистских лазутчиков.
Озолиня и Волосова беспокоило больше всего: не струсит ли Прозоров? Хватит ли у него мужества? Если он подведет, то операция будет провалена и сам он может погибнуть. Вооруженные шпионы не посчитаются ни с чем, чтобы уйти от преследования.
Прозоров в эти дни очень нервничал и волновался, но всеми силами старался казаться спокойным. Он твердо решил, что сделает все, но не выпустит немецких агентов. Если нужно будет - не пожалеет своей жизни. Так он и сказал Волосову:
- Я не такой, как раньше! Я покажу фашистам, какой я шпион. Я советский человек, такой же, как все, и я тоже хочу драться с фашистами!
После тяжелых событий этой зимы Прозоров послал Кате письмо. Он не обмолвился ни словом о том, что с ним произошло, но писал, что, находясь в блокаде, понял многое и вместе со всеми будет делать все, чтобы приблизить победу. Катя не замедлила с ответом. В конце письма стояла приписка: "Сережа! Ты становишься настоящим мужчиной!" Впервые он слышал от Кати такие слова. И это придало ему новые силы.
Прозоров доверчиво поделился своей радостью с Волосовым, показал ему письмо.
- Видите, Катя верит в меня, - сказал он с гордостью, - а вы верите мне?
- Верю и рад за вас, - просто сказал Волосов, крепко пожав Прозорову руку.
Почему-то Прозоров был убежден, что фашистские агенты, как и в прошлый раз, посетят его ночью или рано утром, поэтому он плохо спал, часто просыпался, прислушиваясь ко всякому стуку. А они появились неожиданно в вечерний час.
Их выбросили на парашютах, на рассвете, в районе Сестрорецка. Приземлившись в лесу, шпионы спрятали парашюты, отсиделись до утра, привели себя в соответствующий вид и пошли в Ольгино. К Прозорову они зашли не сразу, а некоторое время издали наблюдали за его домом. Лишь после того как убедились, что он один и что им не угрожает опасность, - постучались.
Прозоров подал Волосову, находившемуся поблизости, условный сигнал и стал принимать "гостей".
Неторопливо и придирчиво проверил их пароль, потребовал, чтобы они назвали лиц, от имени которых пришли, и только после этого промолвил: "Теперь все в порядке! Чувствуйте себя как дома. О делах - потом!"
Он вел себя спокойно, уверенно, как человек, знающий свое дело, который сообразуется с условиями конспирации лучше, чем они, и знает, когда и как надо поступать. Словом, сразу же инициатива оказалась в его руках. Он задернул занавески на окнах и повелительным тоном сказал:
- Раздевайтесь. Умывайтесь. Будем ужинать. Из дома никуда не выходить. За вашу безопасность отвечаю я. Кстати, как вас величать?
Один назвался Петром, второй Андреем. Петр сказал Прозорову, что они моложе его и поэтому в обращении к ним отчество не обязательно.
Когда разведчики умывались, Прозоров, поднося им чистые полотенца, словно невзначай полюбопытствовал:
- Что-то вас так долго не было? Я не знал, что и думать.
- Так получилось. Надо было все заучивать заново. Ждали документов, - нехотя ответил Андрей.
- Вы думаете, что все так просто? - проворчал Петр.
- Безусловно нет, ваше дело сложное, - согласился Прозоров и этим расположил их к себе.
За ужином разведчики открыли две банки мясных консервов, поставили на стол флягу со спиртом и, полагая, что находятся вне опасности, изрядно выпили. Развязались языки. Шпионы наперебой хвастались тем, как хорошо им платят и как здорово они "гуляют" в свободное время.
Прозоров слушал, поддакивал.
В конце ужина он заметил:
- Когда все уляжется, я постараюсь здесь вам тоже устроить хорошую гулянку. Конечно, у нас не так шикарно, но все же повеселимся.
Перед тем как уложить пьяных шпионов спать, Прозоров поинтересовался, что необходимо спрятать. Тот, который назвал себя Андреем, дал ему небольшой чемодан, заметив, что с ним надо обращаться осторожно. Сергей Иванович спрятал чемодан в чулане. Дверь он запер на замок, а ключ повесил за картиной.
Когда разведчики лежали в кроватях, Прозоров вдруг весело сказал:
- Да! Чуть не забыл. Я же чаем напоить вас хотел, сейчас угощу!
- С удовольствием выпьем.
На кухне он незаметно всыпал им в чай снотворного. Чай распили не спеша. Снотворное возымело свое действие, и вскоре разведчики крепко уснули. Руки они держали под подушками, где наготове были заряженные пистолеты.
Не спал только Прозоров. Он лежал в кухне на диване с закрытыми глазами. На столике напротив окна тусклым светом горела свеча. Сергей Иванович знал, что дом оцеплен. Чекистам осталось только бесшумно проникнуть в кухню и комнаты через дверь с улицы и через вторую дверь со двора. Он специально их оставил незапертыми, но на всякий случай вручил Волосову два ключа.
Все совершилось мгновенно: Озолинь и Волосов стояли у кровати спящих немецких разведчиков, направив на них дула пистолетов. Другие два сотрудника осторожно достали из-под подушек оружие. Когда шпионы очнулись и с трудом открыли глаза, то им ничего не оставалось, как покорно поднять руки. Внезапность ошеломила их.
Арестованным приказали одеться. Тут же был составлен протокол об изъятии большой суммы денег, оружия, двух радиопередатчиков и другого шпионского снаряжения. Их вывели на улицу. Усадили в большую, крытую грузовую машину. Она сразу же рванула с места, выехала на шоссе и взяла направление на Ленинград.
Взволнованный и счастливый, Прозоров смотрел вслед отъезжавшей машине. Вместе с ней уходили в безвозвратное прошлое его колебания и ошибки.
Отправив арестованных, Озолинь и Волосов подошли к Прозорову и крепко пожали ему руку. Озолинь, направляясь к машине, спросил:
- Может быть, хотите уехать из Ленинграда к семье?
- Нет! Я свою семью буду встречать в Ленинграде, - ответил Прозоров.
Чекисты уехали. Опять стало тихо. Люди в поселке спали и даже не подозревали о том, что произошло только что. Прозоров стоял и думал, что война - это великое испытание. Она закаляет людей, раскрывает их души.
Он вспомнил об одном разговоре, услышанном на днях в очереди. Машина с хлебом задержалась где-то в пути. И люди, чтобы скоротать время, говорили о всяком. Больше, конечно, о войне. Один пожилой человек рассказал о таком случае.
В поселке до войны жила семья. Старик работал столяром, хорошо зарабатывал и жил в достатке. Несмотря на это, все ворчал и часто многим был недоволен. Сердитый был старик и острый на язык. Когда, бывало, разойдется, то и Советской власти доставалось. Его за это некоторые звали "контриком". Близкие же и знакомые советовали попридержать язык за зубами, а то, неровен час… Время было неспокойное. Старик в таких случаях чаще всего отмалчивался, а иногда, посмеиваясь, говорил: "Ничего, сочтемся". И вот война. Наступили тяжелые дни. Поднялся утром старик, сложил весь свой инструмент и взялся укладывать вещевой мешок.
"Ты это куда собрался?" - спрашивает его жена.
"Как куда? - отвечает столяр. - Туда, куда и все. Иду в народное ополчение воевать против немцев!"
Не хотелось ей отпускать старика. И, недолго думая, сказала ему:
"Ты же ругал Советскую власть и все был недоволен. А теперь воевать собрался? Сиди уж дома!"
Подошел он к ней, положил руки на плечи и говорит:
"Я тебя и детей тоже ругал, когда видел, что в доме непорядок. А разве я вас не люблю? Любил - и ругал. Моя власть, поэтому и ворчал. Хотел, чтобы еще лучше было. Если бы власть была мне чужая, то тогда ее и не ругал бы".
Пошел старик на войну, а недавно получила жена письмо, что его наградили орденом. Вот как оно бывает в жизни.
Поляков собрал у себя большую группу работников для подведения итогов операции. Здесь были Озолинь, Ворохов, Голов и Волосов.
- Операцию можно считать законченной. И на сей раз абвер просчитался! - говорил Поляков. - Ему это еще дорого обойдется. Мы сделаем все, чтобы он считал, что его резидентура в Ленинграде действует. Мне звонил сегодня Морозов из Малой Вишеры: на переднем крае задержана третья группа агентов. Теперь идите и отдыхайте. Завтра нас ждет другая работа.
Когда все расходились, Поляков окликнул Озолиня:
- Вы мне нужны! Хочу вам кое-что сказать.
- Слушаю, Александр Семенович.
- Из Ленинграда не надумали уезжать?
- Даже не думал, - поспешил ответить Озолинь.
Поляков лукаво посмотрел на Озолиня: