- Есть. Мое возьмешь, я с луком. Надо потренироваться, давно не стрелял.
Они вышли из чума и направились в сбросивший листву березняк, заселивший пойму небольшой речки. Стволы молодых берез, взметнувшие в тесноте свои ветви к небу, едва слышно шелестели завитками тонкой белоснежной бересты.
Проходя мимо, Макушев то и дело осторожно оглаживал ладонью стройные тела дерев, что-то нашептывая про себя. Вангол, шедший первым, быстро скрылся в сплошной березовой белизне. Степан же медленно брел среди берез, он забыл про ружье на плече и ни разу не снял его, видя таежную птицу, подпускавшую не то что на выстрел, просто не обращавшую на него внимания. Он шел и шел, впитывая в себя чистоту этих деревьев. Глубоко вдыхая ее в себя, омываясь ею, как родниковой водой.
- Степан, чего не стреляешь? - спросил вышедший на него Вангол.
- Знаешь, рука не поднимается. Здесь как в храме, чисто так и светло. Душа замирает.
Вангол улыбнулся:
- Ладно, я с десяток набил, хватит. Поговорить я хотел, показать тебе кое-что. Давай присядем.
Они расположились у подножия большого, поросшего мхом камня.
- Там, в пещере, я подобрал горсть вот этих монет.
Вангол протянул Степану на ладони три золотых монеты. Степан взял их, попробовал одну на зуб.
- Так это царские червонцы! Вот эта - десятка николаевская, эта монета - семь с полтиной. Эта - пять рублей, настоящие золотые, царской чеканки. Я их хорошо помню, атаман казну мне часто доверял считать.
Увидев вопросительный взгляд Вангола, добавил:
- Я же от роду казак, ну и, как все, службу нес, это в Гражданскую все смешалось… Да, настоящие, золотые…
Степан изумленно смотрел на матово блестевшие монеты.
- Откель здесь золото? В глухомани этой? Сюда ж ни дорог, ни путей?
- Не знаю. Я в пещере той раньше только раз был, Такдыган за патронами посылал, там их большой запас.
Сразу при входе в ящиках. А эти монеты я в глубине пещеры нашел, поскользнулся на них, ну, горсть и прихватил с собой. В темноте не понял, да и не до того было. Потом, сам знаешь, еле вышел из той пещеры.
- Вот, значит, что сюда Остапа привело, золото… А мы ему помешали. Ну и что теперь делать будем, Вангол?
- Выходить из тайги будем, война идет, наше место там.
- Да это я понимаю, а золото?
- А что золото, до нас лежало, пусть и дальше лежит. Тем паче до него добраться не всякий сможет.
- Это почему? Найдет кто пещеру ту - и все дела.
- Не пускает в себя пещера, не знаю, как это объяснить, но Такдыган меня упреждал, чтоб дальше в пещеру не входил. Духи ее стерегут. Тому, Степан, можно верить, на себе этот ужас, силу неодолимую, испытал. Да и видел, много там лежит останков человечьих. Войти вошли, да выйти уж не смогли…
- То-то ты нас в ту пещеру не пустил, - ухмыльнулся Степан.
- Нужды в том не было, ну и поэтому тоже, - согласился Вангол.
- Ты про это золото, как я понимаю, ученому нашему не сказал.
- Не сказал. Нельзя ему про это знать. У него и так мысли про казну адмирала Колчака, пропавшую, в голове бродят. Часы золотые он у Такдыгана видел, те, что я в пещере тогда еще нашел. На них надпись дарственная от адмирала. Вот он и связал все в одну цепочку. Умный дядька. Профессор, что тут скажешь.
Вангол улыбнулся.
- Человек он не алчный, но жаждущий открытий, а это может для него плохо кончиться, потому об этом только мы вдвоем теперь знаем.
- Так наверняка это и есть колчаковское золото… это же огромные деньги, Вангол!
Вангол внимательно поглядел в глаза Макушеву.
- Ну и что? Зачем нам оно?
Макушев выдержал пристальный взгляд Вангола и задумался. Он подбрасывал в воздух монеты, ловил их и снова подбрасывал. "Да. При старой-то власти такие деньги он бы знал, как применить. А теперь действительно куда они? Забрать здесь, унести да снова в землю закопать? И что с того? Да война еще…"
- Прав ты, Вангол, ни к чему нам это сейчас. Держи монеты, может, для чего и сгодятся, когда выйдем к людям. И чего ты мне про это рассказал?
- Война, Степан. Что с нами будет - неизвестно, а золото, в конце концов, не может же навеки в пещере оставаться. Когда-то оно и людям послужить должно. Хорошим людям, для хорошего дела. Как считаешь?
- Верно говоришь.
- Вот потому тебе и рассказал, чтоб со мной эта тайна не сгинула.
- Так тебе же сказано было, что жить будешь долго, - улыбнулся Макушев.
- Время, Степан, - субстанция загадочная. Для кого-то миг - вечность, для кого и сто лет - мгновение.
Степан, выслушав это, только рукой махнул.
- Что ж, идем, смеркается. Рябчиков щипать потемну не хочется.
- Идем.
Семен Моисеевич в эти дни вынужденного безделья плохо спал, нервничал, - в общем, был крайне недоволен собой. Он понимал: обстоятельства сложились так, что он остановился в шаге от неразгаданной тайны. Он был уверен, что старый охотник унес с собой информацию, проливавшую свет, открывавшую путь к важнейшему открытию. Вангол, которого он безмерно уважал, к его стремлению разгадать загадку колчаковского золота отнесся подозрительно спокойно и даже холодно. Семен Моисеевич чувствовал, что он знает о кладе, но, наткнувшись на его отношение, понял, что попытки выяснить что-либо обречены на провал. Вангол не хочет раскрыть эту тайну, а значит, полагаться Семен Моисеевич может только на самого себя.
- Нина, мы не можем вот так бросить все и уйти отсюда, не попытавшись найти колчаковское золото, - наконец не выдержал Пучинский.
- Семен, у тебя только догадки, которые ничем практически не подтверждены, - досадливо сморщилась жена. - Кроме того, сейчас не та ситуация, война. Продлить сроки экспедиции, как-либо аргументировав это, мы не можем. Тем более находясь здесь. Сам понимаешь, что будет, если мы не вернемся к сроку. Мы и так уже опаздываем…
- Вот именно, Ниночка, война. Где я окажусь после возвращения - в тюрьме, как дезертир, или на фронте, в качестве солдата годного, но необученного? А стране сейчас, как никогда, нужно золото, а если мы, вернувшись, доложим об этом открытии, тогда, уверяю, нам уже не будет грозить наказание за задержку, да и кому придет в голову отправить на убой человека, принесшего стране такой подарок. Как ты думаешь? Пойми, я не трус, я готов уйти на фронт, только есть ли в этом хоть капля целесообразности?
- Ты прав, Семен, в одном: золото стране сейчас необходимо и открытие тайны золотого запаса Колчака, думаю, было бы оценено, но уповать на целесообразность по меньшей мере глупо. Ты же знаешь лозунг "Достижение цели - любой ценой". Насколько это оправданно, покажет история.
Мыскова, помолчав, продолжила:
- Пойми, дорогой, все наши предположения - только предположения. А если здесь этого золота нет, если его вообще нет? Что тогда? Молчишь? Так я отвечу: тогда точно тюрьма нам обоим.
- Хорошо, я считаю, нужно еще раз поговорить об этом с Ванголом. Полагаю, он все знает.
- Если бы он хотел, сам бы тебе открылся. Семен, он не хочет этого.
- Не хочет, потому что не понимает важности момента.
- Ты думаешь, сможешь его убедить?
- Не знаю, но попытаться необходимо.
- Хорошо, попробуй.
- Еще, Нина, я несколько раз спрашивал Ошану об Игоре. Она смеется и говорит, что с ним все в порядке. Он стал ороченом и теперь с молодой женой кочует где-то.
- Ну и что?
- Хотелось бы его все же увидеть.
- Вангол сказал, что Игорь ничего не помнит и теперь живет новой жизнью. Для чего ему нас видеть?
- Ничего не помнит… как он вообще выжил после такого ранения?
- Семен? Михаил Илларионович Кутузов дважды имел пулевые ранения в голову, и это не помешало ему разбить Наполеона.
- Да, конечно, иной умирает от занозы в пальце…
- Вот и наши добытчики…
В чум, откинув полог проема, вошли Вангол и Макушев.
- На ужин - дичь! - с пафосом провозгласил профессор.
- Да как будто здесь бывает что-то иное, - подал с иронией голос больной.
- О, в вас просыпается чувство юмора, хороший признак! Так, кто со мной потрошить птицу?
Вангол, передав рябчиков Семену Моисеевичу, присел на топчан к Владимиру.
- Ну как ты?
- Хорошо, Вангол.
- А ну встань.
Владимир сел, осторожно спустил ноги на пол, застеленный оленьком. Медленно встал и сделал несколько шагов.
- Ну как?
- Щекотно и уже не так больно, - честно ответил Владимир.
- Хорошо. Завтра выходим, так что готовьтесь, друзья, в путь.
Семен Моисеевич посмотрел на Нину. Та улыбнулась и развела руками.
- Поговорить мы еще успеем, дорога дальняя. Семен Моисеевич, поверьте, я вас понимаю, но времени сейчас на поиски у нас нет, - сказал Вангол, глядя прямо в глаза профессору.
Семен Моисеевич растерянно молчал, переводя взгляд с Вангола на всех присутствующих.
- Да, надо выходить из тайги, день-два, и ударят заморозки, - поддержал Вангола Степан.
- Что ж, будем собираться в дорогу. Семен, однако это не освобождает тебя от чистки рябчиков, - улыбнулась Мыскова.
- Оставьте, я быстро управлюсь. - Ошана забрала из рук профессора птицу.
- Я конями займусь, - сказал Макушев, выходя из чума.
- Я тоже, - подхватился следом Арефьев.
Утром, тепло попрощавшись с Ошаной, они покинули ее стан и углубились в тайгу. Таежные тропы, в которых безошибочно разбирался Вангол, через неделю вывели их к северной оконечности Байкала. Здесь, на скалистом берегу, они расстались. Семен Моисеевич, Нина и Владимир пошли на Иркутск. Вангол, Макушев и Арефьев, огибая великое "море" с востока, - на Улан-Удэ. Только в начале октября они вышли к небольшой станции. На запад шли и шли воинские эшелоны…
"Пуля дура, штык молодец!" - в суворовские времена эта поговорка, может, и была верна, да только не сейчас. Пуля уже не та, больше тысячи метров в секунду летит и на таком же расстоянии разит наповал. Суворову бы такие винтовки, наверняка по-другому сказал, что-нибудь вроде: "Умная пуля штык бережет… или жизнь бережет". А штык он, конечно, молодец, только им владеть суворовские солдаты по многу лет обучались, а тут… в чучело соломенное кольнуть разу не успели - и в атаку. В Гражданскую что творилось, но такого не было, чтоб вот так, сдуру, под пулеметы, рота за ротой… Нешто народ не жалко отцам-командирам. Вон они в блиндаже матерятся по телефону, а толку… Два дня в окопах, а от батальона меньше ста человек осталось, и у тех желания в атаку ходить уже нет никакого. В глазах один страх да обреченность. Зазря замполит орал перед атакой про штыки, зазря сковырнулся, прошитый пулеметной очередью, прямо на бруствере, шага не успел сделать. Атака захлебнулась кровью и озлоблением. На кой… нам эта высотка, когда справа да и слева уже тихо, канонада за спину ушла, ясно дураку даже, отходить надо… немцы орали из своих окопов: "Русские, идите к нам кушат ваша тушенка!"
Волохов докурил самокрутку и встал в траншее - ноги затекли. Ночь была звездная и тихая. Немцы не стреляли. Изредка пускали осветительные ракеты, которые гасили звездное небо. Иван нашарил в подсумке с десяток патронов. Выложил их на тряпицу, протер каждый и убрал назад. Полторы обоймы да обойма в винтовке - все, что осталось. Немцы не дураки, поняли небось, что мы выдохлись. Завтра, если пойдут, воевать с ними нечем будет, остались только штыки и злость. Злость и обида за то, что как малых детей, играючи, немец лупит. Напролом не идет, сунулся, получил по зубам и не рыпается. Зарылся в землю и долбит минами с перерывом на обед, а мы в атаку на пулеметы, под эти мины… Эх, глупо, помирать не хочется, да, видно, придется, вон они, ребятишки, лежат, землей от взрывов едва присыпанные… раненые с нейтралки дотемна кричали, теперь умолкли. Кто за ними под пули полезет? Пробовали двое, там и остались. Немец все пристрелял, каждый кустик, каждую ложбинку, сволочь.
По цепочке передали: Волохова к командиру.
"На кой я им понадобился?" - подумалось Ивану.
Бросив винтовку за плечо, он, чуть горбясь, пошел по траншее к наблюдательному пункту. В траншее все дремали, кто как, привалившись к земляной стенке, сидя, стоя, держась за винтовки, уронив голову с посеревшим лицом и бескровными губами. Грязные бинты, волглые рваные шинели, заскорузлые от сырости и грязи руки и совершенно безразличные, тупые от усталости лица. Комбата капитана Серебрякова убило на второй день, еще не успели толком окопаться, - бомбежка - и его порвало в клочья; комиссар лег в землю сегодня. Из ротных за эти дни уцелел один, самый молодой, лейтенант Афанасьев, он и ждал Волохова в блиндаже.
- По вашему приказанию…
- Устраивайтесь, рядовой Волохов, разговор есть, - прервал его лейтенант.
Волохов, аккуратно загнув полы шинели, сел на корточки.
Лейтенант долго молчал. Подсвечивая себе керосиновой лампой, он пытался что-то рассмотреть на карте. Водил по ней пальцем, что-то беззвучно шептал, хмурился и всей пятерней ерошил короткие волосы. Волохов прикинул: совсем пацан, лет двадцать, ну, двадцать два от силы. Белобрысый, выше среднего роста, нескладный, с очень выразительными серыми глазами, они, в отличие от всего остального, были далеко не детскими.
- Как там у вас?
- Тихо.
- Я не про то, как настроение?
- Да какое может быть настроение, когда брюхо пустое да морда набита?
- Думай, что говоришь, рядовой… - раздался голос из темного угла блиндажа.
- А я и говорю, что думаю… - не оборачиваясь, ответил Иван.
- Это тебя в лагерях огрызаться начальству обучили, встать, шкура, панику разводишь!
- Не ори, не спужаешь, - спокойно ответил Волохов, даже не шевельнувшись.
- Да я тебя!..
- Хватит, товарищ лейтенант, не до того сейчас, вы ранены, лежать должны, вам психовать вредно, - залепетал женский голос в том же углу.
Медсестра - узнал Волохов голос. Жива еще, бедная девка, ладно, мужики, зубы стиснул, сходил по нужде в траншее, лопатой выбросил, и все, а она, дуреха, каждый раз под пулями в лесочек ползает. Хоть бы кто сказал ей, да кто ж скажет… Ольга ее зовут, кажется… Красивая девка. Глаза у нее удивительные, необычные… Один синий, а другой зеленый, как такое бывает?..
- Рядовой Волохов, примете первый взвод третьей роты. Там двадцать два человека в строю, не считая легкораненых. Командир взвода убит, командиры отделений тоже. Знаю, что вы воевали в Гражданскую, вижу, опытный боец, нужно взять эту высотку, выбить немца, выполнить приказ командования. Последний полученный приказ. Уже сутки связи с полком нет. Вероятно, мы в окружении, значит, теперь что вперед, что назад - все одно немец. Назад приказа не было, значит, вперед.
- Товарищ лейтенант, сколь людей уже положили, нельзя вот так в лоб вперед, нельзя…
- Вот и я говорю, надо придумать что-то, но выбить немца необходимо. Они думают: все, мы выдохлись…
- Правильно думают.
- Правильно-то правильно, только мы не выдохлись, а просто… устали.
- Боеприпасов осталось на десять минут боя.
- Знаю.
- Двое суток не жравши…
- Знаю.
- Раненые…
- Все знаю, рядовой Волохов, но немца с высотки выбить надо!
- И что дальше?
- Выполним приказ. Выбьем немца и…
- И погибнем…
- Если этого требует Родина - погибнем! - заорал из угла раненый особист. - И если ты с этим не согласный, я прям счас тебя, шкура, расстреляю!
- Тихо, тихо, рана откроется, Алексей Алексеевич! - запричитала медсестра, удерживая порывавшегося встать раненого старшего лейтенанта.
- А кто немца бить будет, если вот так, сдуру, людей класть? А? - тихо проговорил Волохов. - С тебя, старлей, вояка - только перед строем расстреливать сопляков напуганных! Кто их учил воевать, кто? Кто супротив танка с винтарем выйдет, ты? Потому не ори и не дергайся, дай разобраться людям, как поступать. Ежели что, потом увидим, кто сволочь, а кто нет. Токо до того времени надо дожить и немца изничтожить. - Все это Волохов говорил тихо, вполголоса.
Ротный напрасно с опаской поглядывал в сторону особиста. Тот молчал. Из-за шторки медсестра махнула рукой:
- Сознание потерял.
- Так вот, Волохов, - облегченно вздохнув, тихо заговорил лейтенант. - Связи нет, что вокруг творится, мы не знаем. Посылал разведку в тыл, за лесом напоролись на немца, еле ушли. Там, где батарея стояла, никого нет, видно, что ушли еще вчера, а может, раньше. Почему нас никто не предупредил об отходе, не ясно, но поскольку приказа такого мы не получили, сам понимаешь…
- Понимаю, - вздохнул Волохов.
- Согласно уставу…
- Если бы на войне все шло согласно уставу, лейтенант… Выводить людей надо. Выводить, иначе без толку ляжем…
- Дак тогда трибунал… - Лейтенант кивнул в сторону раненого.
- Перед судом, если придется, ответишь, лейтенант, то не страшно. На тебе сейчас ответственность за жизни солдат, а ты об чем думаешь? Выведешь батальон, мы еще немцу дадим прикурить.
- Не знаю, правда, не знаю, что делать, подумать надо… - Лейтенант прямо и открыто посмотрел в глаза Волохову.
- Думать некогда, командир, немцы утром ударят, там танки подтянулись, слышно было. Уходить надо немедля, нет у нас чем их остановить, нет гранат, нет патронов, нет ничего, кроме злости. Сдохнуть, конечно, можно, только тогда кто их бить будет? Отойдем, пока нас плотно не окружили, выйдем к своим, вооружимся и будем драться. Я, старый солдат, другого пути не вижу.
- А с этим как? - шепотом спросил лейтенант.
- Этого выносить, как и всех раненых.
- Дак он же знает, что приказа нет.
- Ольга?
- Я здесь.
- У тебя морфий еще есть?
- Осталось совсем немного.
- Уколи старлея, сейчас выносить будем, пусть спит, легче ему будет.
Медсестра вопросительно посмотрела на лейтенанта. Тот молча кивнул и вышел из блиндажа. Волохов встал было за ним, но лейтенант остановил его:
- Ждите здесь.
- Передайте всем командирам подразделений - немедленно прибыть ко мне, - услышал Волохов команду ротного.
Минут через десять в блиндаж набилось с десяток хмурых и заспанных мужиков в шинелях и ватниках. Командирами их назвать было трудно, и не потому, что знаков различий в петлицах было не разобрать. Растерянные и испуганные лица были у этих людей. Они скрывали страх, но он был в их глазах, потухших в ожидании очередного приказа. Никто не сомневался в том, что снова услышит слова о воинском долге, о верности партии и товарищу Сталину, о необходимости остановить и опрокинуть врага… все это уже было на протяжении нескольких дней и ночей. После высадки из эшелона, перед маршем, под проливным дождем они слушали полкового комиссара. Потом после первой бомбежки, похоронив убитых, стоя перед могилой, слушали замполита батальона. Они готовы были драться и дрались. Они выстояли на этом рубеже, выстояли, приняв на себя первые атаки немцев, остановили их и трижды ходили в атаку. Трижды за два последних дня. Они прятали глаза и молча ждали приказа. И они его услышали.