Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и какая-то жалкая улыбка искажала его лицо и впалые щеки. Заговорил он тихо, будто про себя:
- Дурний я був! Лаявся тоди начальник, шо мы узялы Евгению Борисовну... Потим за перемогу анархизма був у батьки Махно, потим у Петлюри воював...
- А как там в Бандуровке?
- Хиба я знаю? Маты вмерла, а я у Кийв подався. На за- вигоди працював.
Силка рассказал, что в начале войны был мобилизован, как отступавшая в арьергарде его рота была почти целиком перебита, а оставшиеся попали в плен.
Добрый час мы беседовали, разгуливая вдоль колючей проволоки. Его вид, интонации голоса, жесты, упорство, с которым он отстаивал свои убеждения, и, наконец, его клятва сохранить мою тайну и пойти со мной, свидетельствовали в пользу Криволапа, что он говорит правду.
Так на другой день я привез его в Вустрау. Начались занятия. Член белградского НТС Кирилл Евреинов трактовал "солидаризм", а я, касался понемногу всего, начиная с непреложных истин, что Родина - начало духовное, выкованное столетиями плеядой поколений, исповедующих одну веру. И тут же приводил пример таких лоскутных государств, как Югославия, где сейчас католики-хорваты режут своих братьев-славян сербов, говорящих на одном языке.
Мне хотелось, чтобы эти простые люди усвоили, что расчленение нашего могучего государства, которое ныне называется Союз Советских Социалистических Республик, где Сталин пытается построить коммунизм "в одной стране", является задачей всего так называемого буржуазного мира, а верней, Европы и США.
- И когда созреет время, тайные силы отшвырнут очередную коммунистическую верхушку, сулящую райскую жизнь, воспользуются давно избитым, старым лозунгом - Свобода! Равенство! Братство! - и под маской кристально честных освободителей истинных демократов, мудрых архитекторов, станут призывать к новой жизни, к безделью, разжиганию страстей, натравливая народы друг на друга (а их в России более ста!), способствуя разделу государства. Все это приведет к общему развалу. Готовились к этому исподволь, загодя. Если, скажем, руда добывалась на Урале, то плавили ее за добрую тысячу-две километров, на Вологодчине или в Запорожье. Если кузова автомобилей изготавливали в Нижнем, то колеса, электрооборудование, стекла и прочее мастерили в разных концах страны. Продуманно шла и психологическая подготовка молодежи. Однобокие философия, история, литература, искусство воспитывали скудоумных, бессовестных бездельников, заботящихся только о себе, холодных и трусливых эгоистов, а нередко - пьяниц и развратников...
Не знаю, как действовали на группу "поучительные" беседы мои, Евреинова, Поремского. Мне казалось, что они воспринимали жадно раскрывавшиеся перед ними новые страницы. И все же, несмотря на успех, готовился я к отъезду с тяжелым сердцем.
Дня за два до отбытия у меня состоялся мучительный разговор с Шарлоттой. Крепко прижимая меня к себе, она сквозь рыдания выкрикивала:
-Любимый мой, ты уходишь в черную дыру! Твои русские, почуя малейшую опасность, тебя предадут, а красные, по законам военного времени, расстреляют! Шансы выжить мизерны! Кому нужна эта авантюра? Спасать страну рабов? Мачеху, которая тебя выгнала? В лучшем случае тебя ждет тюрьма, лагерь, а если посчастливится-нищенское существование в разоренной стране! Послушай свою Шарли, мой любимый, умоляю тебя! Уедем в Австрию! Мои родители встретят тебя как родного! Они люди состоятельные. Я наследница большого уютного дома на Йозефштрассе, богатой усадьбы за городом на Дунае... Я нарожаю тебе кучу детей, и все они будут похожи на тебя, мой дорогой!.. Останься со мной!.. Только не говори сразу "нет"... Умоляю тебя! - и уж не в силах вымолвить слово, бессильно опустила руки и уткнулась лицом в мою грудь.
Первым нахлынувшим порывом было чувство щемящей жалости и почти непреодолимое желание отказаться от "авантюры" и пойти навстречу безоблачной, спокойной, полной достатка жизни с любящей интересной женщиной. И если бы у нее хватило сил и характера произнести еще несколько слов, так мучительно рвавшихся вместе с рыданиями из ее уст, я бы не выдержал, согласился, и жизнь моя потекла бы совсем по другому руслу.
Судьба хотела по-иному!
Накануне отъезда был долгий, нелицеприятный разговор с Манке. Отпускал он меня с готовностью, причина-недовольство моими лекциями и Шарлотта, устроившая ему скандал и требующая оставить меня в Берлине. Все это он высказал мне прямо в лицо, вручая "индульгенцию" для меня и товарищей.
На прощание мы обнялись.
-Удачи вам, дорогой Йохан, филь глюк! -и, чтобы смягчить ранее высказанную резкость, туг же рассказал последний анекдот: "Осудили студента за разглашение государственной тайны - назвал Геринга свиньей!" - Ха! Ха! Ха! Пусть улыбнется вам удача на родине!
- Спасибо за добрые слова! - и заметил про себя: "Где царят еврейское учение, грузинское внедрение и российское терпение!"
5
В двадцатых числах апреля мы прибыли в Смоленск. Следовало прежде всего посетить начальника политического отдела полиции обер-лейтенанта имперской службы безопасности (СД) Алферчика, бывшего белогвардейского офицера. К нему у меня было письмо от генерала Шкуро. Натолкнулся я на него случайно на Унтер-ден-Линден Он растерянно оглядывался по сторонам, останавливал прохожих и лепетал что-то на ломаном русско-немецком языке, сопровождая каждое слово жестом.
- Здравствуйте, Андрей Григорьевич! Какими судьбами?
- Вы русский! - с облегчением произнес он, явно меня не узнавая.
- Атамана Войска Кубанского генерала Филимонова вы посещали не раз, верно? У него мы и познакомились! Помните в Белграде Владимира, с гитарой песенки распевал с Женечкой, дочкой его превосходительства?
- И в самом деле! - он хлопнул себя по лбу, заулыбался и широко расставил для объятья руки. - Запутался я, совсем одурел. Нужна мне Беренштрассе, а никто ничего не знает.
- Вам, наверно, нужен Зихерхайтдинст, СД, Шелленберг? Это на Беркаерштрассе. Я вас провожу, мне в ту сторону.
- Точно! Вот спасибо! Магарыч за мной!
Маленького роста, живой, энергичный, располагающий
к себе генерал Шкуро, оказавшись в Югославии, сколотил группу джигитов, ездил с ней по всему миру. И если у донских казаков прославился хор Жарова, то кубанцы нашумели своей мастерской джигитовкой.
На другой день мы с ним встретились. Он сказал, что скоро возвращается обратно формировать из кубанских казаков, работавших на постройке дороги неподалеку от болгарской границы, полк, а если удастся, то и дивизию. Я, в свою очередь, рассказал ему, что еду в Смоленск, а потом в Витебск с группой военнопленных, согласившихся бороться против большевиков.
- В Смоленске бургомистром наш, сотник Алферчик. Привет ему передайте!
Бургомистр поначалу встретил меня с напыщенной важностью. Но, прочитав письмо, тут же переменил тон, а услыхав, что я представитель "Зондерштаба Р" и Георгий Околович мой добрый друг, Алферчик стал воплощенная любезность. И тут же позаботился о том, чтобы устроить группу. То, что и было нужно.
Разместив ребят, я направился на Годуновскую, в "штаб- квартиру" Георгия Сергеевича. Бедно одетые прохожие, такие не похожие на самодовольных немцев, торопливо проходили мимо, а молодые женщины, глядя на мою полувоенную одежду и хромовые сапоги, опускали глаза.
Вот наконец и семнадцатый номер. На звонок открыла голубоглазая брюнетка лет тридцати пяти - тридцати восьми и сказала, что Георгия Сергеевича нет, но он должен прийти с минуты на минуту... И вдруг в прихожую заглянула Ара Ширинкина. Увидав меня, она широко раскрыла свои большие глаза и кинулась ко мне:
- Володя! Как я рада! С приездом! Заходите! Заходи! - и обратилась к женщине, отворившей мне дверь: - Валечка, это наш энтеэсовец! Знакомьтесь!
Это оказалась хозяйка квартиры и, как я понял, сожительница Околовича, Валентина Разгильдяева, мать двоих детей, девочки и мальчика. Вскоре пришел и Георгий Сергеевич, Жорж. Мы обнялись.
- К нам?
- Нет, еду с группой в Витебск, там погорячее.
- Точно, на днях оттуда приехал. Там у меня родичи: дядя, родная сестра, столько лет ее не видел. Врачом в больнице работает. В Витебске обстановка сложная. В лесах кишат партизаны. После наступления советских войск под Москвой и приближения фронта образовались "Витебские ворота", через которые курсируют партизаны. И настроение там далеко не пронемецкое. Потому надо быть предельно осторожным. Проверь и еще раз проверь людей, с которыми едешь. Ну ладно, еще поговорим. А теперь рассказывай, что нового в Берлине, Париже...
Они с жадностью слушали мои впечатления, вынесенные, особенно из Франции, о нарастающем Сопротивлении, о Лили Каре, капитане абвера Гуго Блайхере, настроениях русского Парижа. Я знал, что Жорж умен, понимает людей, и потому мои высказывания, якобы объективные, я сопровождал репликами и тем путал карты. А на прямые вопросы либо пожимал плечами, разводил руками, либо замечал: "Так говорят! Ходят такие слухи!"
Засиделись мы до глубокой ночи, и я остался ночевать на Годуновской.
Ара уже несколько дней жила в просторном доме Разгильдяевой и на днях тоже собиралась в Витебск. Она очень изменилась: не смотрела на меня, как прежде, украдкой влюбленными глазами, не краснела, когда касались щекотливых тем. И я заключил про себя: "Ты обзавелась любовником!"
Перед тем как пожелать спокойной ночи, я продекламировал ей из "Анны Снегиной":
...И сердце по-старому бьется,
Как билось в далекие дни.
Ее глаза заискрились, потеплели, и она с какой-то затаенной грустью подхватила:
... Далекие милые дали!
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но значит, любили и нас.
Так через Есенина, которого мы читали и перечитывали два года тому назад у меня на квартире в Белграде, мы объяснились на эту тему в последний раз.
В Смоленске пришлось задержаться на несколько дней. Дело было в том, что усилился в Витебске полицейский режим. Введена строжайшая слежка за передвижением жителей, запрещен уход за черту города в северо-восточном направлении без особого на то пропуска. Ужесточился и паспортный режим. К паспортам стали выдавать цветные вкладыши, периодически их меняя. Пост бургомистра Витебска занимал по рекомендации "Белорусского правительства" некий Всеволод Родько. Местную полицию возглавлял его земляк Павел Шостак. Околович объяснял сложившуюся обстановку тем, что Витебск для вермахта имеет особое значение как важный узел железных и шоссейных дорог, как заградительный щит Прибалтики, как барьер между армиями "Север" и "Центр" и, наконец, как форпост к партизанской зоне и "Витебским воротам". Поэтому в феврале из Франции в спешном порядке переброшен 59-й армейский корпус.
-Виктор Михайлович,-заметил я, - мне советовали обратиться, в случае нужды, к Николаю Гункину, который якобы близок к бургомистру. Моя задача - проникнуть с группой к партизанам и, проводя среди них подрывную работу, сообщать об их передвижениях...
- А я советую не спешить! Пусть сначала твои люди себя чем-то проявят, извини, - "замарают"! Примут участие в карательных акциях. Зачем рисковать головой? Это первое. Бургомистр Всеволод Федорович Родько - агент абвера по кличке "Рак". Кстати, Колька Гункин ухитрился его обработать, благодаря чему мы получаем важные секретные сведения. Взял Колька на крючок и его помощника Лео Брандта, и Шостака, возглавляющего местных полицаев.
- Какой молодец! О сведениях из Витебска мне Байдалаков намекал с таинственным видом. Я не стал расспрашивать. Теперь спокойно могу отправляться с ребятами в дорогу. Не беспокойся, никому не скажу!
6
Витебск встретил нас ярким солнцем. Западная Двина отливала серебром, а золотом - купола церквей и соборов. На берегу, поросшем зеленой свежей травой, усеянной цветущими лютиками и одуванчиками, то тут, то там появлялись женщина или сгорбленный старик с ведрами. Набрав воды, они с трудом карабкались по крутому берегу обратно.
- Партизаны взорвали водокачку! - заметил кто-то из едущих в вагоне пассажиров.
- Витебск немцы считают неблагонадежным, - подхватил сосед, мужчина лет сорока пяти, с решительным, волевым лицом. - После захвата города и существенного разрушения командир эсэсовцев полковник фон Гуттен объявил приказ о введении нового порядка и о том, что Витебск отныне немецкий, и в честь великой Германии будет построена крепость Цвинбург. Л окружной комиссар Фишер издал ряд указов, каждый пункт которых заканчивался угрозой: "Будет повешен!", "Будет расстрелян!", "Будет наказан по законам военного времени!" И теперь то на одной, то на другой площади по несколько дней висят наши люди. Потому, господа хорошие, - он погладил свои подстриженные усы, - и взрывают то водокачку, то склад с горючим, либо мстят на другой манер, как, скажем, убили помощника бургомистра Брандта...
- Сейчас его сынок издает газеты "Новый путь" и "Белорусское слово", - перебил его сидящий рядом юноша...
Мы вышли к полуразрушенному, закоптевшему вокзалу и зашагали по унылым, безлюдным, обгорелым улицам, словно по ним прошел огненный смерч.
В городской управе, проверив документы, нас провели к бургомистру.
Всеволод Борисович Родько встретил любезно: поднялся с кресла, вышел из-за стола и пожимал крепко руку, со словами:
-Добро пожаловать! С приездом! Нашего полку прибыло! Очень рад, очень рад! - Потом обратился ко мне:
- Вла... простите, Иван Васильевич, мне звонил Георгий Сергеевич, просил выправить документы. Все сделано. Вот ваше удостоверение, заверенное немецким командованием, - и протянул его мне. Потом, повернувшись к остальным, продолжал:
- А вы, господа, сейчас дадите свои координаты, и мы тут же все обстряпаем!
И в самом деле, не прошло и часа, как все было готово. На столе появились четверть водки, стаканы, какая-то закусь, и после, видимо, уже давно "накатанных" тостов бургомистр принялся рассказывать о сложившейся в Витебске обстановке, которая все усугублялась из-за партизан-этих глупцов, упорно отстаивающих жидовскую власть.
-А правда ли, что немцы в городе вылавливают евреев? - спросил сидевший со мной рядом Федор Курбатов.
- Их племя заслуживает изоляции! И не только изоляции! Вспомните, что они сделали с Российской империей? По переписи в конце прошлого века в Витебске проживало около шестидесяти процентов евреев. Ходеры, Талмуд-Тора, раввинское училище-ешибот, мужская и женская гимназии, коммерческое училище, вся торговля, не говоря о шинках... После революции они окончательно сели на голову нашему нищему белорусскому народу! Девятого июля сорок первого большая их часть эвакуировалась в поездах, на машинах и пешком в сторону Сурожа. А оставшихся, по распоряжению шефа Витебска обер- штурмбаннфюрера Генриха Бременкампфа, почти поголовно уничтожили в октябре. Так что вылавливать уже некого...
- Убивать всех подряд, по-моему, больше чем варварство! - не успокаивался Федор.
Родько зло поглядел на Курбатова:
- Значит, им, ради наживы, можно провоцировать мировые войны, поработать Россию можно?! Уничтожить, войной, голодом, разрухой, тюрьмами, лагерями, расстрелами сотню миллионов россиян - пустяк! А наш Иванушка-дурачок все еще сидит с повязкой на глазах и размахивает дубинкой! А тот, кто снял повязку, кто познал фальшь их демагогии,-тот больше чем варвар!..
Федор открыл было рот, но я тихонько подтолкнул его коленом. И он промолчал.
Тем временем бургомистр, покрасневший от выпитой водки, выпучив глаза и время от времени ударяя кулаком по столу, переходя с баритона на фальцет, выплескивал злобу:
- Это проклятое люциферово племя убийц, грабителей и стяжателей, замешанное на крови христиан.
Сидящие переглянулись. Родько это заметил.
- Да! Да! Здесь, неподалеку от Велижа, в прошлом веке схватили двух христианских мальчиков, остригли им ногти, сделали обрезание, качали в бочке, перевязав ремнем под коленями, и стали колоть по всему телу, собирая вытекающую кровь. Потом мертвых сбросили с пристани в Двину...
- Ну знаете... - забасил Федор.
Родько отмахнулся и яростно продолжал:
- Весьма уважаемый писатель, лексикограф, работал в качестве чиновника Министерства внутренних дел России, является автором весьма серьезного труда: "Розыск о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их". В них описано сто тридцать четыре ритуальных убийства. И кто автор? - Родько сделал паузу.
Все пожали плечами и переглянулись, потом уставились на бургомистра.
- Не таращите глаза!.. Наш знаменитый составитель словаря, Владимир Даль!..
Его слова ошарашили.
Увидев, что мои ребята все больше хмелеют и могут наговорить лишнего, о чем помышлял, видимо, бургомистр, я поднялся и стал прощаться.
Мы вышли на крыльцо. Навстречу по ступенькам поднимался высокого роста худощавый мужчина в штатском. Я тут же узнал в нем Гункина. Поглядев на меня, он заулыбался:
- Здраво! Добро нам дошао! Как си? Ты с ними? - он, кивнув в сторону оставшихся, протянул руку.
- Здравствуй, Николай! А ты тут что делаешь? - И, пожимая руку, заглянул в глаза.
-Ведаю паспортным столом. Иду к бургомистру. Он у себя? Понимаешь... - он с надеждой посмотрел на меня,-очередная неприятность... Кругом шуруют партизаны. Население недовольно, кто может, драпают из Витебска... На днях, - он понизил тон и почти шепотом продолжал,-из Первой больницы рано утром бежал полковник Тищенко Павел Николаевич, начальник штаба Двадцать Девятого стрелкового корпуса. Он был тяжело ранен под Невелем, попал в плен, немцы им очень заинтересовались. Пролежал в Велиже до марта, потом его перевели на Лабазную. А вслед за ним исчезли уже из Второй городской больницы товарищи полковника, летчик Шатиришвили и еще пять человек. Это уже на Ветеринарной, где директором сестра нашего Жоржа Околовича, Ксения... Понимаешь?
- А тебе-то что? Убежали, и ладно!
- Бременкампфа, оберштурмфюрера, знаешь?
- Шефа СС Витебска? Слыхал, но лично Бог миловал.
- Беснуется он, послал шефа уголовной полиции Туровского ко мне сегодня утром собрать данные, на чье имя регистрировались паспорта в управе в последние дни. Пристал, как ножом к горлу! - Гункин почесал себе нос. - Понимаешь?! Дело такое... - и снова замялся. - Четырнадцатого приходила Ксения Сергеевна и зарегистрировала вроде целую пачку паспортов. Дело в том, что я распорядился предоставить ей самой отмечать своих больных... Сам понимаешь - сестра
Жоржа. И вроде свалял дурака. Вот и хотел посоветоваться с нашим "Раком".
- Не торопишься ли? Сначала убедись, в какой мере причастна и причастна ли вообще к этой операции доктор Околович, а потом уже что-то затевай. Родько только недавно вовлечен в наш Союз, и так сразу его отпугнуть, навалив такое дело, неблагоразумно. Ксению Сергеевну я не видел, но полагаю, она настоящий русский человек: Жоржа она не предала, когда он посетил ее и мать в Ленинграде, из Витебска не бежала... Главное, не забывай, мы не фашистские холуи, нам следует приглядываться, прислушиваться... принюхиваться, стараться всем существом понять, что нужно, что хочет наш народ. Наябедничаешь на уважаемого врача, Родько с перепугу доложит немцам, а те, недолго думая, арестуют бедную женщину. Ты знаешь, чем это чревато. Исходя из всего, не советую вмешиваться в историю.