- Значит, правда? Вас переводят?.. С вами, Андрей Петрович, куда хотите пойду.
Старшина настолько был польщен предложением Самохина, что вопреки уставу назвал его не по званию, а по имени и отчеству.
- Вот и отлично!.. Возьмем еще сержантов Белоусова с Изосимовым. Два отделенных командира да старшина - это же сила!.. Поправится Оразгельдыев - ему отделение поручу: парень в бою доказал, на что способен.
- А переводчика Вареню тоже думаете брать? - спросил Галиев.
Видно, он умышленно пока не называл Андрея по званию: приказ о том, что Самохин переаттестован, еще не поступил.
- Без переводчика не обойтись, - согласился Андрей. - Да ведь и пообтесался уже вроде Вареня? А?.. Если полковник Артамонов разрешит, наверняка возьму.
- Ему ведь уже переходить из вольнонаемных в кадры... - все так же неопределенно сказал старшина.
- Ну и что? Курс одиночного бойца он под вашим началом проходил.
- Проходить-то проходил... - заметил Галиев. - А вы пойдете сегодня наряды проверять? - спросил он.
- Кому же идти, как не нам с вами? - ответил Самохин. - Капитан Рыжаков готовится к походу в пески, Кайманов в отъезде...
- А хотите, фокус покажу? - спросил Галиев.
- До фокусов ли, Амир Абдуллович?
- Этот фокус вам обязательно надо знать. Пока что о нем только мы с Каймановым знали. Да вот с этим расследованием задержался где-то старший лейтенант... Теперь, раз уж вы людей на новый погранпост подбираете, откладывать нельзя...
- Да что хоть за фокус-то? - спросил Андрей.
- Разрешите не говорить? Посмотреть вам будет нагляднее. Так мне старший лейтенант Кайманов наказал.
- Ну, если Кайманов, пусть будет по-вашему.
- Старший лейтенант проинструктировал и меня, и Амангельды, так что разрешите действовать?
- Если проинструктировал, действуйте, - согласился Андрей. Он заведомо знал, что не относящиеся к делу "фокусы" ни Кайманов, ни ближайший его друг Амангельды затевать не будут.
После того как Вареня принял мусульманство и только благодаря такому шагу добился разрешения матери своей невесты Юлдуз сыграть свадьбу, он совсем неплохо почувствовал себя в роли вольнонаемного переводчика. Круглый и упитанный, обладая завидным оптимизмом и невозмутимым характером, Вареня стоически перенес "строгача" от комсомольской организации. Исключения он избежал только потому, что всем было известно: религия Варени - не мусульманство, а прекрасная Юлдуз.
Тем не менее одно дело штучки новоявленного переводчика, пока он вольнонаемный, и совсем другое, когда наденет военную форму.
Для пользы дела было совсем неплохо то, что именно Галиев готовил, как говорил сам старшина, "этот гражданский мешок с урюком", и Андрей решил не расспрашивать больше старшину, какой там предстоит "фокус".
В назначенный час Галиев еще раз проинструктировал новобранцев, среди которых был и Вареня в гимнастерке и шароварах, но без петлиц и знаков различия. Затем старшина приказал седлать лошадей.
Во главе наряда старшина поднялся в седло, выехал за ворота. Несколько позже должны были выехать Самохин и Амангельды - руководитель учебной группы следопытов, он же - старший в бригаде содействия.
Амангельды настолько добросовестно относился к своим обязанностям инструктора группы следопытов, что зачастую и к ночи оставался на заставе, ходил на границу с молодыми солдатами, проверял своих подопечных в любое время суток - и утром, и вечером, и ночью, и днем.
После похода в пески, когда Амангельды нашел в пустыне банду и настигший ее отряд Рыжакова, благодаря чему только и удалось разгромить Аббаса-Кули, дружба Самохина с Амангельды стала особенно прочной.
Занимались начинающие следопыты в тренировочном городке, где на КСП, выровненной граблями, Амангельды в туркменском халате и высокой папахе-тельпеке показывал своим ученикам, как распознавать следы. Такой же урок Амангельды преподал Андрею в пустыне, когда искали след на такыре - плотной, как бетон, солончаковой глине.
- Как не видишь? - говорил, обращаясь к молодому солдату, Амангельды. - Такыр тоже след дает: там метка осталась, там пупырышек от солнца вздулся, там мурашка ямку копал, песочек выбросил, - человек пройдет, что-нибудь да нарушит!.. На такыре тоже пыль! Когда солнце низко, на этой пыли очень даже хорошо след видно. А наряды лейтенанта Аверьянова след убийцы Айгуль не увидели, позволили преступнику или преступникам скрыться. Был бы там опытный человек, такого бы не случилось...
Увидев подошедшего замполита комендатуры, старший группы - кряжистый, широкий в кости сержант Белоусов подал команду "Смирно", доложил тему занятий.
Самохин поздоровался с Амангельды и солдатами.
Амангельды, как всегда, был в своем национальном костюме, и Андрей в который уже раз убедился, насколько хорошо продумана одежда местных жителей. От песка защищают длинные, до самых щиколоток шаровары. Костюм мужчины дополняет халат, женщин - балахон - елек. Особое восхищение Андрея вызывал мужской головной убор - тельпек, который только и мог прижиться в таком крае, как Туркмения, где жгучие солнечные лучи совершенно нестерпимы в раскаленных песках пустыни.
Европейцы западных страж носят в тропиках пробковые шлемы. Но, как известно, пробковый дуб в Туркмении не растет. Зато много овец. Тельпек не просто шапка. Между меховым, непробиваемым для солнечных лучей донцем тельпека высотой с доброе ведро и тюбетейкой на голове остается значительный слой воздуха, который, как самый лучший теплоизолятор, и спасает человека от испепеляющей жары. Немаловажно, конечно, и то, что в эдаком тельпеке мужчина-воин имеет весьма внушительный вид.
Время занятий истекло, Амангельды закончил беседу, отпустил группу.
После ужина они с Самохиным вышли во двор резервной заставы, где их уже дожидался новый коновод Самохина с оседланными лошадьми.
- Ты солдата оставь лучше дома, Андрей Петрович, - посоветовал Амангельды. - Сегодня у тебя коноводом буду я.
- Ладно, Амангельды-ага, раз так считаешь, - согласился Самохин, не показывая виду, что ему пока что не очень-то понятно, в чем состоит особенность сегодняшней проверки.
- Это хорошо, что ты сам решил поехать, - считая, что замполит в курсе, одобрил Амангельды. - Если бы кто другой, было бы хуже...
Почему "было бы хуже", Андрей спрашивать не стал. Вслед за Амангельды поднялся в седло, выехал со двора комендатуры.
...Тихо ночью в горах. Далеко разносится цокот подков. Лошади, пофыркивая, то идут шагом, то бегут неторопливой рысцой. В сумерках словно бы ближе подступили на фоне звездного неба темные вершины гор.
Самохин подумал, что, может быть, последний раз проезжает по этой, такой знакомой дороге. К новому участку надо будет еще привыкать, да и расположена станция Аргван-Тепе на равнине, плоской, как сковородка, и, наверное, такой же горячей.
Мерно идет конь. Амангельды, не мешая думать Андрею, приотстал на дистанцию, предусмотренную инструкцией.
Старшина Галиев, тоже отправившийся поверять учебные наряды без коновода, встретил их примерно за полкилометра до назначенного места.
Увидев у него притороченный к седлу вещевой мешок, Самохин сначала решил, что старшина прихватил какое-то имущество, но из мешка Амир достал туркменский халат, тельпек, поясной платок, и Андрей стал догадываться, в чем будет состоять обещанный фокус.
Проехав еще немного, спешились, привязали лошадей под арчой. Метров полтораста шли, ожидая, что их окликнет оставленный здесь наряд.
Старшина вдруг остановился. Андрей едва не наткнулся на него, неожиданно увидев такую картину, от которой у него глаза буквально полезли на лоб.
В кустах турунги неподалеку от них сидел "бдительный" часовой Вареня и, мечтательно вперив блуждающий взгляд в небо, водил перед собой пальцем в воздухе. Винтовка его стояла рядом в шелестящей листве, стреноженный конь пасся поодаль.
- Ну как? - обернувшись к Самохину, спросил Галиев.
- Спятил он, что ли? А где старший наряда? - вопросом на вопрос ответил Андрей.
- Я - старший... Наряд учебный, - все так же шепотом ответил старшина. - Потому вас и попросил проверить, что сам уж не знаю, как с ним быть. Приведу на место, проинструктирую как следует, спрашиваю: "Все понял?" "Все, - говорит. - Пусть хоть сам начальник войск придет проверять, не подведу..." Ну, думаю, порядок, научил солдата, а приду проверять, хоть ты лопни - та же картина!..
Вареня тем временем, видимо ничего не замечая вокруг, закатил глаза под лоб и принялся, покачиваясь из стороны в сторону, что-то монотонное бормотать себе под нос.
- Ничего не пойму, - сказал Самохин. - Молится, что ли?
- Да стихи пишет! - со злостью пояснил Галиев. - Поэт!.. Помните?.. "Обороти невирных капырив у свою виру, а як шо нэ захочуть, рубай их сокырой". Это он про аллаха сочинил, когда его в мусульмане записывали. Мулле перевели эту его байку, тот от радости даже подпрыгнул: "Правильно, говорит. Точно так в Коране и записано". С того времени у Варени и пошло...
- Да-а, - только и сказал Самохин. - Что же с ним делать?
- Учить, товарищ старший политрук, - с готовностью ответил Галиев. - Для того я вас и пригласил. Только разрешите... В два счета человеком сделаю!..
Самохин глянул на Амангельды. Тот, покачивая головой и явно не одобряя Вареню, дипломатично молчал.
- Ладно, действуй, - разрешил старшине Андрей. Сам подумал: "Переведи такого вольнонаемного, в кадровые, он не только мулле, и нарушителю вздумает свои стихи читать..."
Получив "добро", Галиев надел халат и тельпек, оба они с Амангельды завязали лица темно-красными туркменскими платками, подошли осторожно сзади к "часовому".
С возгласом: "Кизил-аскер, дур!" - Галиев в одно мгновение опутал ему веревкой руки и ноги.
Очумевший от неожиданности Вареня, увидев мелькнувшие перед ним тельпеки и завязанные до самых глаз лица, взревел таким дурным голосом, что ему наверняка позавидовал бы и самый голосистый в ауле ишак. Рванувшись, он замотал головой, задергал связанными ногами, земля и пожухлая трава полетели из-под него, но старшина ловко заткнул ему рот кляпом и, натянув бедному Варене на голову вещмешок, с видимым удовольствием протянул его гибким прутом пониже спины:
- А-а, яман ГПУ, будешь кричать?
Вареня решил дорого продать свою жизнь. Он и с мешком на голове продолжал наносить удары связанными ногами направо и налево, норовя угодить в кого-нибудь каблуками. Один раз, кажется, и вправду зацепил старшину.
Озлившись, тот уже в полную силу со злорадным наслаждением протянул Вареню по мягкому месту.
Злополучный страж выгнулся и затаился, соображая, что делать дальше.
Галиев и посмеивавшийся Амангельды, отдуваясь, сели неподалеку на траву и стали негромко переговариваться, подбирая известные им обоим курдские слова. Плохо знающий язык Андрей понял, что Амангельды и Галиев спорят, здесь ли прикончить несчастного Вареню или живым отвезти за кордон.
- Ладно, хватит с него, - вполголоса сказал Андрей, сжалившись над незадачливым часовым, прощавшимся с Родиной и самой жизнью. Галиев неодобрительно оглянулся на Самохина: мол, поторопились, товарищ старший политрук, не дали разыграть до конца; неплохо бы его еще проманежить по горам, положив толстым животом поперек седла. Все же он не отказал себе в удовольствии завершить "фокус" эффектным финалом.
Отвязав лошадь Варени, мирно дожидавшуюся своего хозяина, Галиев заменил тельпек фуражкой, вскочил в седло, хватил с места в карьер по тропе, закричал уже своим, натуральным голосом:
- Стой! Стой! Дур! Держи их! Не стрелять! Хватайте живыми!
Завертевшись на месте, он заставил коня еще некоторое время шуметь летевшей из-под копыт щебенкой, лишь после этого дал знак Амангельды снять с головы Варени вещмешок, затем помог развязать ему ноги и руки.
- Товарыщ старшина! - первым увидев его, завопил Вареня. - Амангельды!.. Товарыщ старший политрук!.. Скорийше! Ось туды воны побиглы!.. Цила банда!.. Мабуть, чоловик десять!.. Я ж з нымы бывся, бывся, докы не скрутылы!..
- Здорово ты с ними бился, - снимая с себя халат и бросая поверх него тельпек, только и сказал Галиев. - Ладно, на первый раз хватит. Как оно дальше было, дома расскажешь.
- Та то, мабуть, вы булы?..
Потрясенный Вареня не мог сказать больше ни слова. Откинувшись навзничь, он с облегчением несколько раз вздохнул и так и лежал, не вытирая радостных слез, оросивших его лицо.
Как ни прекрасно распланировал Самохин, кого он возьмет на новый оперативный погранпост, поехал с ним один лишь переводчик Вареня.
В Аргван-Тепе уже прибывали в сопровождении офицеров солдаты - по нескольку человек от каждой заставы. Обстоятельство это вызывало некоторую тревогу в душе Андрея: что-то подозрительно быстро отрядили ему пополнение начальники застав. Не очень утешало его и то, что формированием нового погранпоста занимался сам капитан Ястребилов.
"Бог не выдаст, свинья не съест", - подбадривал себя Самохин, не вдаваясь особенно в подробности, кто же в данном случае - бог, а кто - свинья...
На ближайшем к Дауганской комендатуре разъезде Андрей договорился с начальником одного из эшелонов доехать до Аргван-Тепе, но настолько был занят своими мыслями, что не сразу уловил, о чем ему так настойчиво толкует Вареня - его пока что самый первый и единственный солдат из начинающих службу на новом месте.
- В мэнэ ж, товарыщ старший политрук, - повествовал жалобным голосом Вареня, - с того самого часу уся нервенна систэма хитается... Тикэ заплющу очи, як пидскочу! Ну як знов украдуть! Галиев там або Амангельды, так нехай... А то - чужи? Аббасовы, а то Клычхановы калтаманы?.. Так зовсим и нэ сплю...
- Ладно, иди вон в третий вагон, до Аргван-Тепе можешь поспать там на тюках сена. Из вагона на ходу поезда никто тебя не украдет. Ну а после боевого расчета пойдешь на ночь в наряд...
- О! Оцэ дило! Умну ричь и дурэнь поймэ! - радостно воскликнул обрадованный Вареня. - На ничь у наряд завжды напоготови!
"Хорош воин, - подумал Андрей. - Какие еще остальные будут".
Вслух сказал:
- Станцию не проспи!
- Договорились.
Андрей поднялся на тепловоз. Переводчик здесь не требовался: эшелон вел машинист Деточенко - украинец.
Помощником у него был прекрасно говоривший по-русски казах Махмудов.
Прошло совсем немного времени, состав тронулся, увозя Андрея к новому месту службы.
Стоя у бокового окна, Самохин наблюдал унылые, безжизненные пейзажи выжженной солнцем полупустыни, ловил приоткрытым ртом тугую струю врывающегося в будку горячего воздуха.
Мимо проносились жалкие, высохшие под жгучим солнцем пыльные кустики. До самого горизонта простиралась желто-серая слегка всхолмленная равнина, по краю которой медленно плыли вслед за поездом обозначенные сизыми силуэтами в горячем мареве вершины гор.
И так от переезда до переезда: пусто, безлюдно, невыносимо жарко.
Ближе к станциям, на которых были колодцы, встречались верблюды, ишаки, редко - люди. Кое-где Андрей видел наскоро сколоченные пакгаузы, склады под открытым небом. На запасных путях разъездов и полустанков струился над цистернами с нефтью и бензином горячий воздух: брось спичку - и все будет охвачено морем пламени. Вдоль железнодорожного полотна протянулись склады под открытым небом. Здесь было выгружено прямо на землю оборудование целых заводов.
Наблюдая в будке тепловоза молчаливую работу сухощавого высокого машиниста с традиционными украинскими усами, Андрей невольно вспомнил, как он сам, захватив воинский эшелон да еще состав с советскими военнопленными, прорывался из окружения через линию фронта.
Спасла его, тяжело раненного в ногу, Марийка. Вспомнил он, как ехал на платформе с углем, заботливо охраняемый Марийкой и ее матерью, как мучительной болью отдавались в раненой ноге толчки на стыках рельсов. Где-то очень близко ухали разрывы бомб и снарядов, непрерывно били пулеметы, оглушала винтовочная трескотня.
Вдоль насыпи валялись обгоревшие остовы вагонов, перевернутых вверх колесами, мимо проносились разрушенные станции и полустанки, пепелища сожженных деревень, печально указывающие в небо черными пальцами печных труб.
И как наваждение, то ли наяву, то ли в забытьи врезавшееся в память видение: на одном из перегонов, у самой насыпи, среди клевера и ромашек белокурая женщина в чесучовом костюме и рядом с нею такая же беленькая девочка - обе со страшными черными дырами на лицах от крупнокалиберных пуль.
Чем больше он думал, что этот ужас ему только пригрезился, тем больше верил, что видел жену и дочь...
Путь с запада на восток в санитарном поезде запомнился Андрею как бесконечный кошмар, наполненный свистом бомб, глухими разрывами, стуком осколков, комьев земли в стенки вагона, непрерывным, не стихающим ни на минуту воем фашистских самолетов, днем и ночью висевших над головой.
Здесь, на этой напряженной дороге, хоть никто не стрелял и не бомбил, тоже чувствовалось, как повсюду трудно, насколько связана судьба каждого человека с общей судьбой страны.
Ехал Андрей на тепловозе знатного машиниста: в парткоме Ашхабадского депо он видел целый альбом с посвященными Деточенко вырезками из газет. В будке тепловоза рядом с Андреем были сейчас те, кто всю жизнь делали свое дело очень хорошо, а с началом войны при недоедании и недосыпании, при страшном утомлении и перегрузках работали еще лучше.
Чем больше наблюдал Самохин жизнь железной дороги и прилегающей к ней обжитой полосы, тем тяжелее становилось у него на душе.
На разъездах к составу подходили дети, иногда женщины, голодные, изможденные, с консервными банками, котелками, ведерками, спрашивали: "Дядя, дай мазута на топливо... Нет ли чего на одежду поменять? Нет ли ячменя, джегуры?.." В выходные дни все жители окрестных аулов и железнодорожных поселков уходили в горы, ловили черепах. Есть было нечего...
- Тяжело на дороге? - обращаясь к машинисту, спросил Андрей.
- На транспорте - как на фронте, - отозвался тот. - Подразделения у нас военизированные, живем на казарменном положении, проходим военную подготовку... От Казанжика до Красноводска понарыли щелей, все заборы, шпалы пустили на перекрытия...
- Разве и сюда немцы летают? - удивился Самохин.
- Разведчики наведываются... Есть им тут что посмотреть. По обе стороны путей от самого Красноводcка бомбы, боеприпасы, разные другие грузы. В Красноводске, сами видели, до восьмидесяти тысяч эвакуированных... Что говорить, Красноводск сорок первого года Андрей хорошо запомнил. Пыль, жара, мухи, запах мазута, толпы людей, штурмующих эшелоны. Острая нехватка продуктов, вспышки дизентерии...
- Сейчас тем более все станции забиты, - выслушав Андрея, отозвался Деточенко. - Эшелоны идут, как трамваи, один за другим. Хоть и понастроили разъездов, но и они не в силах разгрузить дорогу: одноколейка... В столовых - котлеты из редьки, в лучшем случае чахохбили из черепах...
Занятый с утра до вечера службой, Андрей как-то не думал, что ему не надо заботиться об одежде и еде. Пусть пшенная каша да джегура, но завтрак, обед и ужин всегда на столе и вовремя. Сейчас же он видел воочию, насколько трудно приходилось гражданским...
- Подъезжаем, - сказал машинист. - Вот она, ваша Аргван-Тепе...