Мюллер, не доставая рукой до разрыва, полез по тонким переплетам шпангоута. Ему удалось, наконец, ухватить мотающийся конец.
- Помогите же мне, - злобно позвал он стоящего внизу механика.
Тот нерешительно подошел к концу трапа. Опершись на подавшуюся под тяжестью его грузного тела ткань оболочки, потянулся к Мюллеру.
- Да нет же, поднимитесь ко мне! - крикнул Мюллер.
Механик нерешительно поставил ногу на тонкий переплет каркаса. Сделал еще шаг. Несколько увереннее стал подниматься. Вдруг нога его соскользнула с металлической балки и с размаху ткнулась в ткань оболочки, почти у самого края разрыва. Ткань треснула и надорвалась дальше. Механик вцепился обеими руками в край полотнища. Большое тяжелое тело повисло на полоске материи, ногами наружу.
Механик издал дикий вопль.
- Держитесь крепче! - закричал Мюллер, спеша на помощь.
Механик судорожно цеплялся за края дыры. Ткань трещала, медленно поддаваясь под тяжестью тела. Болтая ногами над вихрящейся снежными хлопьями бездной, механик старался достать до дуралевых переплетов каркаса. Мюллер, держась одной рукой за ферму шпангоута, пытался дотянуться к несчастному. Однако тот все дальше и дальше провисал в пространстве.
В главной гондоле Зарсен и Хансен, не подозревая о происходящем, с нетерпением ждали донесения Мюллера о результатах осмотра оболочки. Вместо того телефон принес из левой и правой кормовых гондол почти одновременно уведомление, о том, что из–за наросшего на винтах льда валы стали очень сильно вибрировать. Появилась опасность, что коренные подшипники придут в совершенную негодность, если не остановить моторы.
Это было последним доводом, чтобы заставить Хансена повернуть по ветру и лечь в дрейф.
IV.
"ЦЕППЕЛИН", "ПИНГВИН" И "НАУТИЛУС"
1.
САРДИНКИ
Билькинс вполне оправился только на вторые сутки после катастрофы. Целый день он лежал у себя в койке, не будучи в состоянии проанализировать случившееся. Отчаянная боль в ушибленной голове не давала возможности сосредоточиться. Лишь по мере того, как он приходил в себя, Билькинс стал все более и более сознательно воспринимать сообщения то и дело забегавших к нему членов экипажа. Однако сознание происходящего приносило ему мало радости. Было совершенно ясно, что лодка повреждена. В бортах появились сильные вмятины. В нескольких местах по клепке обнаружилась течь. Правда, небольшая, но все же достаточно показательная для суждения об общем состоянии лодки.
После совершенно необъяснимого стремительного погружения "Наутилуса", во время стоянки около айсберга, лодка так же стремительно всплыла, по счастливой случайности не ударившись о лед. Сам Билькинс этого уже не помнил, так как во время падения лодки, получив удар в голову, лежал без сознания. Счастливой случайностью следует считать и то, что лодка сохранила при всплытии правильное положение. По словам тех немногих, кто не потерял сознания и способности воспринимать и сознавать происходящее, прежде чем начать свое необъяснимое погружение, лодка с неописуемым грохотом беспорядочно металась из стороны в сторону, точно она сползала по каменистому скату горы. Когда лодка всплыла, бросившиеся в панике к главному люку люди не смогли его открыть. Самым необъяснимым было то, что ни одна из задраек изнутри не была затянута. Вероятнее всего, что при всплытии лодка уперлась рубкой о лед. Совершенно невозможно было предположить, чтобы наружные задрайки главного люка, применявшиеся лишь на стоянке лодки в ремонте,
когда на ней не было людей, - могли быть закрыты. Все люди команды были налицо. Нельзя же было допустить, чтобы люк задраился сам собою.
Однако, как только штурман закончил свой доклад отрицанием такого рода возможности, Билькинс рванулся в койке. Мозг пронизала мысль, помимо воли вылившаяся в крик:
- Зуль?
Глаза штурмана широко раскрылись, он испуганно оглянулся, хотя за ним никого не было. Потер лоб ладонью. Не сказав ни слова, выбежал вон.
Через открытую дверь каюты Билькинс слышал поднявшуюся по судну беготню.
Возбужденные голоса команды, шарканье суетливо бегающих ног, стук и хлопанье дверей были для Билькинса более ясным ответом, чем тот, что через несколько минут пытался выдавить сквозь беззвучно шевелящиеся губы бледный штурман.
- Я так и знал, Кроппс… Почему люди так подлы? Хотя вам едва ли приходилось задумываться над такими вещами. Но вы не горюйте, это к лучшему. Иначе вы, так же как и я, уже пять минут тому назад пришли бы к выводу, что Зуль должен был, понимаете, Кроппс, должен был совершить эту подлость. Весьма возможно даже, что, когда он приносил в жертву своему спасению всех нас, это казалось ему своего рода подвигом. Вероятно, он думал при этом, что для его страны неизмеримо важны те эфемерные тонны угля, которые он рассчитывает получить из не менее эфемерных копей Земли Недоступности. Во всяком случае, гораздо важнее, чем для нашего почтенного отечества жизнь нескольких отчаянных молодцов… Что вы мотаете головой, Кроппс? У вас в черепе не укладываются такие вещи? Да, это вам не астрономия, дорогой мой… Но, впрочем, давайте–ка оставим это. Скажите мне лучше - почему до сих пор не спустили водолаза, чтобы исследовать повреждение главного люка?
- В пневматическом колоколе появился большой перекос у самого основания, и не представляется воз…
- Ладно, все понятно… Значит, мы закупорены в этой коробке, как сардинки… А как вы думаете, Кроппс, можем мы спокойно начать погружение? Пожалуй, ведь нам ничего другого не остается.
- Да, или погружаться, или взламывать люк, но… тогда мы не сможем уже его задраить в случае погружения.
- Давайте рискнем, старина. Тем более, что по вашей кислой физиономии можно с достаточной уверенностью сказать, что выбора у нас все равно нет.
Кроппс судорожно мял в кулаке фуражку, глядя через голову капитана. Видя нерешительность штурмана, Биль- кинс привстал, закусив от боли губу. Он тряхнул штурмана за плечо:
- Бросьте раздумье, Кроппс, не впервой… Что мы с вами, по существу, теряем?
Штурман мотнул головой и, напялив фуражку, выбежал из каюты.
Билькинс устало откинулся на койке. Голова кружилась от слабости. Горячий туман полусознания бередила мысль: "А если насосы не действуют… если не удастся потом продуть цистерны… Ведь даже нет возможности проверить… Не лучше ли сперва попробовать исправность механизмов?"
Билькинс потянулся к звонку. Но рука его повисла в воздухе. Железная палуба уже глухо резонировала, отдаваясь звоном воды, врывающейся в цистерны.
2.
ВСЕРЬЕЗ И НАДОЛГО
Михайло перестал хохотать и бросился на выручку Илье, окончательно запутавшемуся в ремнях и цепочках, служивших привязью для собак. Вылка катался по палубе вместе с воющими, лязгающими в звонкую пустоту собаками. Иногда в оскаленный зев пастей попадали мохнатые ляжки и бока соседних собак или полы вылкиной малицы. Укушенные псы отвечали визгом и в свою очередь зло лязгали зубами. Полы вылкиной малицы рябели вывернутыми наружу сквозь продранные прорехи клочьями грязного меха.
Наконец Вылка поднялся на ноги. Ежась, потер расшибленную голову. Но тут же его снова свалило с ног силь - ным размахом дирижабля. Илья сгреб широко распахнутыми руками воздух и, падая, проехался ладонью по оскаленным клыкам. Из вскрытой, как гвоздем, ладони обильно стекала по пальцам кровь. Высасывая рану, Вылка озлобленно раскидывал ногой обезумевших от качки, совершенно перепутавшихся в привязи, свалявшихся в одну неразделимую кучу псов. Бил до тех пор, пока не заболели пальцы ноги. Тогда, отдуваясь, заклинился между двух решетчатых алюминиевых балок.
Самоедину было не по себе. Размеренная глубокая качка воздушного корабля была совсем непохожа на то, что Илье доводилось испытывать на карбасе во время промысловых походов. Дирижабль долгими, глубокими взмахами проваливался в пропасти, увлекая за собой судорожно вцепившегося в холодный алюминий Вылку. При этом содержимое вылкиного желудка явно отставало от пищевода в его стремительном движении вниз. Пища поднималась к самому горлу, грозя вот–вот быть вытолкнутой наружу. Вылке еще никогда не приходилось переживать подобного состояния. Он с ужасом хватался за горло, желая удержать выскакивающие кишки.
Вылка умоляюще поглядел (на Михайлу.
- Михайла… сярку давай… помирать буду… - выдавил он из себя между двумя приступами болезни.
Михайло сунул Илье флягу.
- Смотри не набодайся, председатель, хуже будет.
Держась за балку, постоял над качающимся Вылкой и
пошел к кубрику.
Маленькие круглые иллюминаторы были сплошь залеплены снегом. Михайло откинул стекло. Хлестнуло крутящейся струей мокрого снега. Залепило глаза. Большие хлопья, налипая на мятущуюся бороду, таяли. Стекали на грудь малицы и неприлипающими шариками катились по засаленной замше.
Михайло покрутил головой в иллюминаторе. Попытался вглядеться в то, что делается под кораблем, но сквозь щели сомкнутых век не увидел ничего, кроме такой же мятущейся свистопляски снежных смерчей.
- Это всерьез и надолго, - буркнул Михайло, захлопывая иллюминатор.
По кубрику пронеслась резкая трель звонка. Плотно втиснутые в койки бледные люди вскакивали и, хватаясь за стенки и поручни, поспешно топали по металлическому настилу коридора.
3.
БИЛЬКИНС И МАЙКЛ АРЕСТУЮТ ДРУГ ДРУГА
Билькинс все еще был болен. Не только трудно было двигаться, но даже, когда ему приходилось немного напрячь мысли, в голове начинало гудеть. Стучало в висках.
И все–таки оставаться в койке еще и третьи сутки не было никакой возможности. Происходило самое скверное, что может случиться на корабле в море - команда перестала верить командиру и перестала полагаться на судно. Даже старший штурман - испытанный старый подводник
- и тот отводит глаза на все доводы и увещания Биль- кинса, настойчиво твердящего одно и то же - к северу, только к северу.
Кроппс передает Билькинсу все разговоры, происходящие в кубриках и в кают–компании. А разговоры неутешительны - люди не хотят больше севера. Никто не верит тому, что судну удастся благополучно выбраться из похода, если сейчас же не повернуть на юг.
Билькинсу так трудно думать. Каждая мысль вызывает боль в голове и звон в ушах. Однако думать надо. Нет ничего хуже, нежели разлад между людьми и капитаном в таком плавании.
"Неужели я должен вернуть доверие команды ценой отказа от того, над чем мы уже потеряли столько времени и сил?" Мысли доходили до этого места и останавливались. Билькинс все никак не мог заставить себя перескочить через этот барьер - не мог он вплотную подумать над тем, куда итти. В дилемме - север или юг - все было так ясно, так давно и детально решено, что теперь передумывать все сначала больной головой было не под силу.
Двое суток он упорно выискивал доводы, могущие убедить Кроппса, и с ним весь экипаж - в необходимости держаться северных румбов. Но доводы были неважными, это отлично сознавал и сам Билькинс.
В последний день Билькинс сделал и еще одно открытие. Несмотря на то, что, по докладу всех вахтенных начальников и всех штурвальных курс держался все время совершенно строго в предписанном капитаном направлении, определения пеленгацией, делаемые несколько раз в сутки, совершенно сбивали с толку. Если верить пеленгам, получаемым с береговых радиостанций, выходило, что "Наутилус" идет, как пьяный, все время отклоняясь на значительные величины от нужного курса. Однако основное направление оставалось все же верным. Сначала Билькинс готов был допустить небрежность штурманов в ведении судна; но не могли же все ошибаться - и притом с неизменной закономерностью в отклонениях. Оставалось допустить, что испортился гониометр. Это было очень маловероятно, но Билькинс допускал такую возможность. Наконец, была еще возможная и самая неприятная причина отклонений - повреждения компасов или, по крайней мере, нарушения в девиационной компенсации, тщательно произведенной перед выходом судна в поход. Такие нарушения могли произойти в результате беспорядочного падения лодки и сильных сотрясений. Но это было отчаянно плохо. Билькинс до последней возможности гнал от себя подобные мысли. Это было бы еще хуже, нежели порча пеленгатора. Лишившись компасов, "Наутилус" превращался в слепого котенка. Отсутствие уверенности в исправности гониометра лишало надежды найти дорогу домой.
Однажды Билькинс уже готов был прийти к выводу, которому так долго сопротивлялся - повернуть на юг, когда к нему, не постучавшись, осторожно вошел Майкл Трунд- хайн - молодой белобрысый помощник электрика. Майкл нерешительно остановился в дверях. С испитого, измазанного маслом лица на Билькинса колко уставились большие голубые глаза. В сосредоточенности ввалившихся глаз сквозила такая строгость, что Билькинс проглотил слетевшую было с губ шутку. Его поразило лицо Майкла. Бледная кожа одряблевших щек обтянула острые скулы. Из- под масляных разводов глядела глубокая синева подглазий. Это уже не был молодой, жизнерадостный Майкл, балагуривший по всякому поводу. Прежде Майкл был даже слишком весел. Его молодая развязность возбуждала косые взгляды офицеров, не любивших матросов и машинистов, отвечающих на каждое распоряжение каким–нибудь замечанием и огрызающихся на слишком резкий тон начальников.
Ничего не осталось от этой развязности в Майкле. Хмуро глядя на капитана, он нервно мял фуражку, до того зажав ее козырек, что на костяшках кулака появилась гладкая, натянутая белизна.
С минуту капитан и электрик молча смотрели друг на друга. Под пристальным взглядом голубых глаз Билькинс почувствовал необходимость встать с койки и сделать вид, что он совершенно здоров. Он еще не сознавал хорошенько, зачем это нужно. Майкл ни одним звуком, ни одним движением не проявил своих намерений и настроений. Только глаза говорили с полной ясностью о том, что перед Билькиесом стоит если не враг, то, во всяком случае, не друг и не просто собеседник.
Но Билькинс оставался в койке. Вставать не было сил. И его мучило сознание, что он должен лежа встретить готовящийся удар. Впрочем, прикрыв глаза, он напряжением воли взял себя в руки. Подняв веки, он уже снисходительно улыбался, как всегда, когда разговаривал с младшей частью своего экипажа.
- Что скажете, Трундхайн?
Майкл вместо ответа повернулся к двери и плотно притворил ее. Это заставило Билькинса, несмотря на резнувшую в затылке отчаянную боль, улыбнуться еще непринужденнее.
- Вы должны повернуть, каптэйн… домой.
- Это кто же сказал, Трундхайн? - с усмешкой процедил Билькинс.
- Мы сказали, сэр.
Майкл поднял голову и уверенно посмотрел в прищуренные глаза Билькинса.
Билькинс с трудом удерживал глаза открытыми. Лицо Майкла скрылось за огненными кругами. Билькинс бессильно опустился на подушку.
Майкл терпеливо ждал. Он решил, что капитан обдумывает ответ. А капитан едва сознавал, о чем идет речь.
Сырое полотно подушки освежило горячую голову Биль- кинса. Мысли немного прояснились. Он вспомнил про электрика. Открыл глаза - мутные, серые.
В командирской каюте воцарилась гулкая железная тишина. За сталью переборки заунывно гудели моторы. Мысли с трудом идут в больной голове Билькинса. Биль- кинсу снова захотелось встать. На этот раз он уже отчетливо понимал, что перед ним - враг. И притом гораздо более серьезный, чем старший штурман. В голове капитана нет разумных доводов, которыми можно было бы убедить команду в необходимости продолжать движение на север. Нужна хитрость. Но на хитрость Билькинс не был теперь способен. Прежде чем ответить, снова прикрыл глаза.
Майкл переступил с ноги на ногу. Билькинс устало поднял голову.
В звонкой тишине раздался напряженный голос капитана. Слова вылетали короткими, отрывистыми бросками.
Голос был злым, совершенно не тем, какой привык слышать Майкл от добродушного капитана:
- Кто эти "вы", что решили, будто нам необходимо возвращаться?
- Мы?.. Команда! - поднял брови Майкл.
- А кто вам сказал, что команда выносит решения при наличии на судне командира?
- На этот раз, сэр, по–видимому, придется вам немного изменить своей привычке только приказывать… Мы не желаем больше идти на север, потому что считаем это направление совершенно бессмысленным.
- А какое же направление вы считаете осмысленным?
- На Берингов пролив! - быстро выбросил Майкл.
Билькинс сделал вид, что задумался. Поворачиваясь на
бок, носом к переборке, он точно нехотя процедил:
- Передайте тем, кто решил, что северное направление является совершенно бессмысленным… Мы пойдем… именно на север.
Майкл сделал шаг к койке.
- Вы это бросьте, сэр… Лодка не пойдет на север, - негромко, но уверенно произнес он. - Мы арестуем вас.
Билькинс быстро повернулся. Лицо было до прозрачности бледно. Налившимися кровью глазами он смотрел на Майкла. Пошарив рукой под подушкой, он выпростал запутавшийся в складках постели револьвер.
Майкл попятился к двери. Машинально напялил фуражку. Но из каюты не вышел.
Свободной рукой Билькинс дотянулся к звонку. На раздавшийся стук в дверь крикнул:
- Позовите ко мне старшего офицера!
Майкл оперся плечом на клепанный скос кницы и заложил руки в карманы.
Через минуту Билькинс прохрипел в сторону прибежавшего Кроппса:
- Этот молодец арестован. Изолировать его.
4.
БИЛЬКИНС СДАЕТСЯ
Последним, резюмируя все, что говорилось до него, выступил боцман:
- Что же, ребята, конечно, никто не против того, чтобы домой, но только на этом давайте и кончим. Не должно быть у нас такого разговора, чтобы беспорядок. Я ни одним моментом не против того, чтобы при старшем штурмане, коли он за командира, приставить Майкла. Пусть глядит. А только я так думаю, что ежели захочет мистер Кроппс, то Майкл и не углядит. Ты как думаешь, Майкл?
Майкл пожал плечами и ухмыльнулся. Боцман шлепнул его по плечу. Вполголоса продолжал:
- Дело, конечно, в том, что все офицеры на этот раз с нами… Не правда ли, редкий случай, ребята, никаких разногласий.
Среди присутствующих послышался смех.
- А раз так, ребята, значит, все в порядке. Мы можем быть уверены в том, что судно будет идти к югу. Но только вот что я теперь думаю. Дело, пожалуй, не столько в курсе, сколько в воздухе. Аккумуляторов хватит еще до черта, моторы протреплются еще по меньшей мере двое суток. А вот как быть с нашими легкими, я ей–богу не знаю. - Боцман почесал под фуражкой. - Небось вон машинная команда уже сейчас дышит, как рыба на песке… И понятно, конечно, внизу и вовсе воздуху нет.
Боцмана перебил старший механик: