- У нас были с этим неприятности, - сказал Харви. - Прорыв пятьдесят футов туннеля, мы наткнулись на землю, которая страшно воняла. Мы до смерти напугались. К югу от проектируемого туннеля находилось кладбище, и нам следовало, безусловно, обойти его, а то Советы, если бы все вдруг обнаружилось, подняли бы такой пропагандистский вой про то, что американцы оскверняют немецкие могилы. Так что пришлось нам сдвинуться к северу, хотя почва на кладбище была более подходящей.
- И тем не менее был запах, от которого вам пришлось избавляться, - сказал генерал.
- Ничего подобного.
Не знаю, из-за моего ли присутствия, но Харви не собирался говорить: "Нет, сэр", хотя генерал и был выше его по званию.
- От чего же вам, в таком случае, пришлось избавляться? - не унимался генерал.
- Запах мы бы выдержали, но надо было определить его источник.
- Совершенно верно. И вы, ребята, работающие в разведке, знаете, как добраться до происхождения того или иного запаха.
- Можете не сомневаться, генерал. Мы его обнаружили. Типичная инженерная промашка. Мы обнаружили, что влезли в дренаж отстойника, устроенного для нашего собственного персонала на этом складе.
- Cʼest la vie, - сказал генерал.
Мы стояли на краю цилиндрической ямы футов двадцати в ширину, на редкость глубокой. Глубину ее я бы не мог определить. Глядя вниз, казалось, что ты стоишь на высоте десяти футов на доске для прыжков в воду, а потом начинало казаться, что чернота под тобой куда глубже. Я почувствовал, что эта глубина гипнотизирует меня, засасывает, притягивает как магнитом - не мог я не спуститься по лесенке, ведущей на дно.
Она уходила в глубину на восемнадцать футов. Там мы сменили наши ботинки на сапоги с толстыми подошвами и выложили из карманов всю мелочь. Прижав к губам пальцы, словно боясь втянуть в себя эхо наших шагов, Харви повел нас по мосткам. Гипноз, ощущение магнита, затягивающего тебя, продолжался, туннель, освещенный через каждые десять-двенадцать футов лампочкой, уходил перед нами в бесконечность. Мне казалось, что я нахожусь среди зеркал, бессчетно отражающих одно и то же. Шести с половиной футов в высоту, шести с половиной футов в ширину, этот идеальный цилиндр в полторы тысячи футов длиной вел нас вниз между низких стен из мешков с песком. Усилители, установленные на мешках через определенные интервалы, были подключены к кабелям в свинцовой оболочке, проложенным по всей длине туннеля.
- По ним живительная влага из крана стекает в ведра, - шепотом пояснил Харви.
- А где кран? - также шепотом спросил генерал.
- Аттракцион впереди, - по-прежнему тихо произнес Харви.
Мы продолжали идти, осторожно нащупывая настил под ногами. "Не споткнитесь", - предупредили нас. По пути нам попались трое ремонтных рабочих - каждый занимался своим делом. Мы вступили на территорию КАТЕТЕРА. "Это храм", - сказал я себе и мгновенно почувствовал, как сзади по шее пробежал холодок. В КАТЕТЕРЕ царила тишина, словно ты вступил в длинный проход, ведущий к уху Бога. "Змеиный храм", - сказал я себе.
Мы прошли немногим больше четверти мили, а у меня было такое чувство, будто мы шли по туннелю по крайней мере полчаса, прежде чем подойти к вделанной в цемент стальной двери. Сопровождавший нас техник достал ключ, повернул его в замке, а на другом замке набрал четыре цифры. Дверь открылась. Мы находились в конце туннеля. Над нами уходила в тьму вертикальная шахта.
- Видите эту плиту над головой? - шепотом спросил Харви. - Вот тут произведено подключение к кабелям. Деликатное было дельце. Наши источники сообщили, что звуковые инженеры КГБ в Карлхорсте вогнали азот в кабели, чтобы предохранить их от влаги, и подсоединили к ним приборы, которые показывают малейшее падение давления в азоте. Так что год назад, - продолжал Харви, - как раз тут, над нами, вы могли бы наблюдать работу, сопоставимую по деликатности и напряжению с работой знаменитого хирурга, производящего впервые операцию, которую до него никто не делал.
Стоя рядом с ним, я пытался представить себе волнение, какое испытывали техники, подсоединяя к проводу "жучок".
- В этот момент, - продолжал Харви, - если бы фрицы стали проверять линию, стрелка на их приборах подскочила бы как от нервной спазмы. Так что получилось бы дерьмо. Но мы сдюжили. Сейчас, генерал, мы подключены к ста семидесяти двум сетям. В каждой сети восемнадцать каналов. Это значит, что мы одновременно можем записать свыше двух с половиной тысяч военных и полицейских переговоров и телеграмм. Это можно назвать стопроцентным охватом.
- Вы, ребята, получаете за это хорошие отметки дома, - сказал генерал.
- Что ж, я рад слышать, что наши оценки растут.
- Объединенные начальники штабов услышат от меня только хорошее.
- Я помню времена, когда в Пентагоне утверждали: "ЦРУ подкупает шпионов, чтобы они врали нам", - заметил Харви.
- Нет, сэр, такого больше не говорят, - сказал генерал Пэккер, но Харви, когда мы шли назад по туннелю, подмигнул мне.
На обратном пути Харви сидел с генералом Пэккером на заднем сиденье, и оба вовсю прикладывались к кувшину с мартини. Через некоторое время генерал спросил:
- Что вы делаете с получаемой информацией?
- Основную массу переправляем в Вашингтон.
- Это я уже знаю. Меня водили по Трикотажной фабрике.
- Вас водили туда?
- В комнату Т-32.
- Они не имели права открывать ее для вас, - сказал Харви.
- А все-таки открыли. Дали мне допуск.
- Генерал Пэккер, не обижайтесь, но я помню время, когда допуск к самым секретным материалам был дан Дональду Маклину из министерства иностранных дел Великобритании. А в сорок седьмом он даже получил пропуск без сопровождения в Комиссию по атомной энергетике. Эдгар Гувер не имел такого пропуска в сорок седьмом. Надо ли напоминать вам, что Маклин входил в команду Филби и, судя по достоверным слухам, поселился сейчас в Москве. Я сказал это безо всякого намерения вас обидеть.
- Ничего не могу поделать, если вам это не по душе, но начальники штабов хотели кое-что узнать.
- Например?
- Например, какое количество информации остается здесь для анализа на месте, а какое пересылается в Вашингтон. Вы в состоянии предупредить нас за двадцать четыре часа, если Советская Армия вознамерится устроить бросок на Берлин?
Я услышал, как звуконепроницаемая перегородка в "мерседесе" поползла за моей спиной вверх. Теперь я не слышал ни слова. И обернуться не смел. Я нагнулся к шоферу, чтобы прикурить, и сумел бросить взгляд на заднее сиденье. Похоже, оба пассажира были в превеселом настроении.
Когда мы остановились на стоянке, чтобы снова сменить машину, я услышал, как Билл Харви сказал:
- Вот этого я вам не скажу. Пусть начальники Объединенных штабов целуют мне задницу сколько влезет.
После чего, усевшись в ЧЕРНОПУЗЫЙ-1, налив себе и генералу мартини из стоявшего в "кадиллаке" кувшина, Харви не стал опускать перегородку. Так что я больше ничего не слышал, пока мы не высадили генерала у отеля "Савой", где он остановился. Только тогда Харви опустил стеклянную перегородку и обратился ко мне:
- Типичный генерал! Не генерал, а задница! Остановился в "Савое". - Он произнес это так, точно протащил слово по рытвине. - Меня в свое время учили, что генералы должны жить вместе со своими солдатами, - сказал он. И рыгнул. - На мой взгляд, малыш, ты ведь и есть солдат. Ну, как тебе понравился маленький старенький КАТЕТЕР?
- Я теперь знаю, что чувствовал Марко Поло, когда обнаружил Китай.
- Я смотрю, вас учат в этих школах Новой Англии, что и когда надо говорить.
- Дассэр.
- "Дассэр"! Сдается мне, ты хочешь сказать, что я - дерьмо. - Он снова рыгнул. - Не знаю, малыш, как насчет тебя, а у меня от таких служак-генералов все тело начинает саднить. Во время Второй мировой я не носил формы. Слишком занят был, выискивая нацистов и коммунистов для ФБР. Так что эти псы-военные раздражают меня. Почему бы нам не выпить как следует, чтоб легче ходилось?
- От выпивки никогда не отказываюсь, шеф.
6
Однако лишь только мы приехали в ГИБРАЛТ и уселись в гостиной мистера Харви, усталость дала о себе знать. Он засыпал посреди разговора, и стакан покачивался у него в руке, как тюльпан под летним ветерком. Но он вовремя просыпался, не пролив ни капли, и величественно взмахивал рукой.
- Извини, что жена не может сегодня быть с нами, - сказал он, выходя из десятисекундного забытья.
Она встретила нас у дверей, приготовила нам напитки и тихонько вышла, но я слышал, как она ходила наверху - такое было впечатление, что после моего ухода она спустится вниз, чтобы увести его в постель.
- К.Г. - чудесная машина. Первый класс, - сказал он.
Запрет говорить "дассэр" лишал меня возможности давать самый легкий ответ на его высказывания.
- Не сомневаюсь, - наконец сказал я.
- Можешь быть вдвойне уверен. Хочешь знать, что за личность К.Г.? Сейчас я попытаюсь тебе ее обрисовать. Одна женщина, жившая в Советском секторе, принесла младенца к порогу сотрудника нашей Фирмы. Положила как раз у двери его квартиры! Не стану тебе его называть, потому что ему был устроен грандиозный разнос. Почему эта восточная немка выбрала именно сотрудника ЦРУ? Откуда она знала, кто он? Ну, словом, от такого дерьма не очистишься, поэтому забудем о том, что ему пришлось пережить. Главное - женщина оставила записку: "Я хочу, чтобы мой ребенок вырос свободным". Вполне достаточно, чтобы сердце растаяло, верно?
- Верно.
- Ошибаешься. Ничего нельзя брать на веру. Особенно на нашей работе. Но жена моя говорит: "Этого младенца, возможно, послало нам небо. Я не отдам девочку в приют. Билл, надо ее удочерить". - Он покачал головой. - Накануне вечером я сидел с К.Г. и смотрел новости по восточногерманскому телевидению - а вдруг удастся обнаружить парочку наводок насчет их боевого состава, исходя из того, какие части участвуют в военном параде - никогда не считай себя выше своего источника, каким бы штатским он ни был, - и мимо трибуны проходил один из их оркестров. Целый взвод трубачей. Трубы были украшены лентами - этакая слюнтяйская фрицевская мишура, - и я сказал К.Г.: "Отчего они не повесят на свои инструменты черепа узников концлагерей?" - ха-ха, и на другой день она это вспомнила. Если ты так ненавидишь Советы, сказала она, ты просто обязан удочерить малышку. - И он рыгнул, тихо, печально, нежно. - Короче говоря, - сказал он, - у меня теперь приемная дочь. Феноменально, верно?
- Верно, - сказал я.
Мне не хотелось вторить ему из опасения, что он начнет со мной препираться, но он лишь усмехнулся и сказал:
- Верно. Дочурка у меня - прелесть. Когда я вижу ее. - Он умолк. Посмотрел на свой стакан. - В нашей работе усталость - мать родная. Ты, наверное, подумал, что мы зря теряли время с генералом, но это неверно. Знаешь, почему я так усиленно продавал КАТЕТЕР?
- Нет, мистер Харви.
- Меня просил об этом директор. Сегодня днем мне звонил Аллен Даллес. "Билл, дружище, - сказал он мне. - Устрой показ для их трехзвездного генерала Пэккера. Надо немножко взъерошить им перышки". Вот я и посвятил сегодняшний вечер рекламе КАТЕТЕРА. И знаешь, почему я продавал его генералу?
- Все еще не совсем.
- Потому что даже те, кто на побегушках у начальников штабов, живут припеваючи за счет военного борова. Они посещают линкоры, а также системы предупреждения на случай атомной атаки. На них трудновато произвести впечатление. Они бывают на подземных объектах величиной с военно-морскую базу. А у нас всего лишь грязный маленький туннель. Однако мы получаем больше разведданных, чем давала любая операция в истории. Ни одна страна, ни одна война, ни один шпион такого никогда не давал. Вот и не мешало им об этом напомнить. Не мешало посадить их на место.
- Я кое-что слышал из того, что вы говорили в машине. Вы его, безусловно, загнали в угол.
- Это было нетрудно. Фактически он вовсе и не хотел знать, какие сведения мы добываем. Тут, в Берлине, мы перепроверяем не больше одной десятой процента всех наших поступлений, но этого вполне достаточно. Динозавра, и того можно воссоздать по двум-трем большим берцовым костям. Мы, например, знаем - и Пентагону это совсем не нравится, - что состояние железнодорожных путей, проходящих из Советского Союза через Восточную Германию, Чехословакию и Польшу, ужасающее. Только так это можно назвать. А подвижной состав у них и того хуже. Так что у русских нет таких железнодорожных составов, на которых они могли бы вторгнуться в Западную Германию. А потому если блицкриг и будет, то не скоро. Ну, хоть мне и неприятно тебе это говорить, Пентагон крепко держит это обстоятельство под замком. Ведь если конгресс пронюхает, он может заморозить миллиардные контракты с армией на строительство танков. А генерал Пэккер как раз и занимается танками. Вот он и разъезжает по объектам НАТО. Конечно, конгресс никогда ничего не пронюхает, если мы там не испортим воздух, а мы не станем пердеть, если Пентагон не будет нас оскорблять. Потому что, Хаббард, крайне маловероятно, чтобы кто-то намекнул на это конгрессу. Слишком они заботятся об общественном мнении. А раскрывать американской публике слабости русских было бы ошибкой. Наши люди недостаточно знакомы с коммунизмом, чтобы понять значение проблемы. Теперь тебе ясны параметры моей двойной игры? Мне надо напугать Пентагон, чтобы там думали, будто мы можем подстрелить их бюджетных уток прямо на воде, тогда как на самом деле я готов этих уток оберегать. Но я не могу допустить, чтоб они решили, будто я принадлежу к их команде, иначе Пентагон ни во что не будет нас ставить. Так или иначе, малыш, это вопрос, пожалуй, академический. Трикотажная фабрика, о которой говорил эта задница генерал, уже сейчас отстает на два года в переводе материалов, которые мы направляем из КАТЕТЕРА, а мы существуем-то всего год.
Он заснул. Жизнь из его тела, казалось, переместилась в стакан, который все больше и больше клонился в сторону, пока затекшая вытянутая рука не заставила Харви проснуться.
- Кстати, - произнес он. - Как обстоят дела с ГАРДЕРОБОМ? Где он теперь?
- В Англии.
- Из Кореи в Англию?
- Дассэр.
- И какая же у него новая кличка?
- СМ/ЛУК-ПОРЕЙ.
Харви резко выпрямился, поставил стакан, что-то буркнул, перегнулся через живот к щиколотке и приподнял штанину. Я увидел, что под коленом у него пристегнут нож. Он отстегнул ножны, вынул нож и принялся чистить ногти, уставясь на меня налитыми кровью глазами. Я уже две недели не ежился в его присутствии, но сейчас не мог бы сказать, друг он мне или враг. Он прочистил горло.
- По-моему, - сказал он, - СМ/ЛУК-ПОРЕЙ самой своей кличкой подсказывает, что надо снимать с него кожу за кожей. Черт бы побрал этот шум. - Харви отложил в сторону нож, налил себе еще мартини и залпом выпил полстакана. - Не стану я дожидаться еще две недели, чтоб потом выяснить, что этот сукин сын взял себе новую кличку. Либо это тяжеловес, либо кто-то в полной панике от меня. В этом сарае пахнет ВКью/ДИКИМ КАБАНОМ.
- Вольфгангом?
- Ну конечно. Как ты думаешь, а не может Вольфганг быть с ЛУКОМ-ПОРЕЕМ в Лондоне? - Он глубоко задумался над этим предположением и, задремав, всхрапнул. - Хорошо. Мы свяжем тебя с парочкой наших людей в Лондоне. Завтра утром ты им позвонишь. Если КУ/ГАРДЕРОБ полагает, что может спрятаться в Лондоне, придется ему познакомиться с массированным прочесыванием.
- Дассэр.
- Не вешай носа, Хаббард. Работа никогда еще не убивала честного разведчика-оперативника.
- Усек.
- Будь здесь завтра в семь часов, к завтраку.
После чего он вложил нож в ножны, взял свой стакан и заснул. Крепко заснул. Это уж точно, потому что рука немного повернулась и содержимое стакана вылилось на ковер. А Харви захрапел.
7
Время подходило к полуночи. Я чувствовал себя так, будто до казни осталось семь часов. Выехав из ГИБРАЛТА, я быстро принял решение найти Дикса Батлера и пить с ним всю ночь - и первое осуществилось гораздо быстрее, чем второе. Я сразу обнаружил Дикса недалеко от Курфюрстендамм, в маленьком клубе, куда мы часто заходили; местечко это называлось "Die Hintertur". Там была девушка, охотно готовая выпить и потанцевать с вами, и барменша, которая нравилась Диксу. У нее были черные как вороново крыло волосы, что не часто встретишь в Берлине, даже если они крашеные, и она выглядела на редкость благородно в этом маленьком баре, где был всего один официант и ни одного агента. Мне кажется, удивительная атмосфера бара объяснялась возможностью выпить, не думая о делах, которые привели сюда Дикса, а также присутствием Марии, барменши. Дикс держался с ней необычно любезно, не приставал - только иногда осведомлялся, нельзя ли проводить ее домой, на что она неизменно таинственно улыбалась в ответ, как бы говоря "нет". Другая девушка, Ингрид, была крашеная рыжеватая блондинка, готовая потанцевать с тобой или посидеть и послушать про твои беды, за что ее частенько награждали комплиментами тот или иной мрачный немец-бизнесмен из Бремена, а то из Дортмунда или Майнца. Такой тип обычно покупал внимание Ингрид часа на два - они медленно танцевали и вели беседу ни о чем, прерываемую тягостным молчанием. Она брала своего компаньона за руку и рассказывала всякие истории, время от времени вызывая у него смех. Меня неизменно поражало точное соотношение спроса и предложения. Ингрид почти никогда не бездействовала, но посетителей в баре "С заднего хода" было столько, что двое дельцов никогда не оспаривали друг у друга внимания Ингрид.
К тому времени, о котором идет речь, Ингрид стала моей подружкой. Мы флиртовали, когда она была свободна от клиентов, немножко танцевали - она поддерживала во мне мнение, что со временем я научусь хорошо танцевать, - и упражнялись поочередно в немецком и английском. Время от времени она спрашивала меня:
- Du liebst min?
- Ja, - отвечал я.
На иностранном языке нетрудно признаться, что ты кого-то любишь, хотя это вовсе не так. При этом резко очерченные губы девицы, которую профессия научила мудрости считать любовь нелегким испытанием, расплывались в широкой, слегка маниакальной улыбке.
- Ja, - повторяла она и показывала крошечное расстояние между большим и указательным пальцами. - Du libst mir ein biβchen.
Говорила она громко, что мне нравилось: она так четко выговаривала каждое немецкое слово, словно поднося его моему затуманенному мозгу.
Со временем я узнал, что Ингрид замужем, живет с мужем, ребенком, а также братьями и кузенами у матери и мечтает попасть в Соединенные Штаты. Все это рассказал мне Дикс.
- Хочет подцепить какого-нибудь американца, - сказал он.
Тем не менее мне приятно было, когда она меня поцеловала, поздравляя с успехами в танцах. И вознаграждения она с меня не брала. В разговоре с немецкими бизнесменами она называла меня своим Schodz.