Теперь, став ее официальным дружком, я был приобщен к сплетням. Ингрид сообщила мне, что Марию содержит какой-то богатый покровитель. Когда я передал эту новость Диксу, он быстро выдал мне дивиденд.
- Мужик, с которым живет Мария, - заявил он, - не больше не меньше как богатая пожилая баба. Поэтому у меня ничего не выходит.
- Чего ж ты не отстанешь?
- Я сам себя об этом спрашиваю.
В тот вечер ему не сиделось на месте. Я уже решил, что "С заднего хода" - слишком тихое для него сегодня местечко, как дверь распахнулась и вошли Фредди и Банни Маккенн. Фредди (второе имя - Фиппс, выпускник Принстона 1954 года) сменил меня в Городском центре, это был как раз тот парень, который так быстро научился выполнять мои обязанности, а все потому - как я иногда думал, - что он такой славный. Он полностью отдался в мои руки. Доверился мне. А научить чему-то совсем нетрудно, если тебя не мучает вопрос о побудительных причинах учения. Итак, мне нравился и сам Фредди, и то, как он себя вел. Он был даже выше меня, но весил меньше, и если, с точки зрения Фирмы, у него и были недостатки, то они заключались в том, что по виду это был типичный американский чиновник. Жена его была еще более явной американкой. У нее были чудесные густые черные волосы, прелестное лицо и голубые глаза. Признаюсь, она напоминала мне Киттредж.
Словом, они были слишком уж дружной парой, чтобы жена Фредди стала покушаться на Дикса. По выражению лиц супругов, когда они подошли к нашему столику и сели за него, я увидел, что они разочарованы отсутствием блеска - пустые столики и никакого порока. А виноват был я. Фредди позвонил мне днем и спросил, не могу ли я рекомендовать бистро, где можно спокойно посидеть и попить, "местечко, где бы чувствовалась настоящая берлинская атмосфера". Заверив его, что такого не существует - "все они либо цирки, либо морги", - я порекомендовал "С заднего хода", "где по крайней мере можно дышать и говорить. Дама за стойкой бара может показаться новшеством, зато там есть девчонка, с которой можно потанцевать". Я унизился до того, что похвастал: "Похоже, влюблена в меня".
- Ну, судя по твоим словам, это местечко действительно стоящее. А то мы оказались в петле. Кузен Банни Ленни Лоутон работает здесь в консульстве, и он чуть не включил нас в список на банкет. А это настоящая скучища! Накачаться немцы умеют не хуже нас.
- Тебе может показаться забавным это местечко - "С заднего хода", - сказал я.
- По-моему, ты назвал это "Die Hintertur".
- Так оно по-немецки называется, но название значится и по-английски. Прочтешь на вывеске.
Теперь я жалел, что это не насторожило его. Никогда еще это мое любимое, хоть и весьма мрачное, прибежище не выглядело таким третьеразрядным.
- Как, вы сказали, вас зовут? - спросил Дикс, как только жена Фредди опустилась на стул, и тут же повторил: - Банни Бейли Маккенн. - Произнес он это почти так же, как произносил "Херрик".
- А Банни - это вместо чего? - спросил он.
- Вообще-то меня зовут Мартита.
- Мартита Бейли Маккенн. Красивое имя, - сказал он.
- Спасибо.
- Так и перекатывается по согласным.
- Вы что, писатель?
- Вообще-то поэт, - сказал Дикс.
- И вы печатаетесь?
- Только в журналах, которые охочи до виршей.
- О-о…
- О-о…
Фредди рассмеялся. Я постарался поддержать его.
- Что пьете? - осведомился Дикс.
- Виски, - сказал Фредди. - Воду отдельно.
- Два виски! - крикнул Дикс Марии. - Только чтоб было шотландское.
- Спасибо, - сказал Фредди. - Надеюсь, они кладут туда отдушку, чтобы отбить запах, и подают в таком виде.
- Не знаю, - сказал Дикс. - Я это не пью. Не понимаю шотландцев.
- Звучит странно, - заметил Фредди.
- То, что мы вливаем в себя, именуется алкоголем, или водой дýхов, и я хочу знать, каких духов я в себя вселяю.
- Потрясающе! - воскликнул Фредди. - Я всю жизнь пью и никогда не задумывался насчет духов.
- А я много об этом думаю, - сказал Дикс.
- И правильно делаете, - вставила Банни.
Дикс перевел на нее взгляд.
- Собственно, я всего лишь на днях услышал про шотландское виски. Здесь. От барменши Марии. Я спросил ее: "Чем, собственно, отличаются те, кто пьет шотландское виски?" - и она говорит: "А вы не знаете?" Я говорю: "Не знаю". - "О, - сказала она, - нетрудно догадаться. Шотландское виски пьют те, кто на все махнул рукой".
- По-моему, туфля подходит, - сказал, помолчав, Фредди Маккенн.
- Глупости, дорогой, - сказала Банни, - ты ведь никогда не сдаешься. Во всяком случае, не забрасываешь ничего стоящего.
Она посмотрела на меня. Глаза у нее были ясные. Красивые глаза, в которых был вопрос: "И это ваш добрый друг?"
- Ну, я что-то не замечал, чтобы сильно ради чего-то старался, - сказал Фредди.
- Какая вы красивая, миссис Маккенн, - сказал Дикс. - Ваш муж - счастливец.
- Хотите верьте, хотите нет, но я тоже счастливица.
- Ни на минуту не поверю, - сказал Дикс.
Фредди рассмеялся:
- Нет, вы только послушайте его!
- Мы забыли про виски, - сказала Банни и отпила полстакана. - Думаю, вы можете не ждать и принести еще, - сказала она официанту.
- Да, - поддержал ее Фредди, - еще по одной.
- Я, пожалуй, готов признать, - сказал Дикс, - что вашему мужу крупно повезло.
- А я бы предложила вам прекратить это, - сказала Банни.
Дикс опрокинул в рот остатки бурбона. За столиком царила тишина.
- Что ж, мэм, заключим пари, - предложил он.
Никто на это не реагировал, и его присутствие начало давить на нас.
- Пари на что? - через некоторое время спросила Банни.
Дикс сдаваться не собирался.
- Пари на то, что мы с вами можем выпить эти два стакана под столом, - сказал он.
- А я могу держать пари, что самые большие пьяницы - в Дартмуте, - сказал Фредди. Я не мог не отдать ему должное: он пытался поддерживать разговор. - На последнем курсе университета я встретил в Ганновере одного парня на игре между Принстоном и Дартмутом, так он столько пил, что, по-моему, все мозги у него были залиты вином, остались только моторные функции. Ребята из его землячества сдавали за него экзамены, чтобы его не исключили, и с его помощью выигрывали пари по пьянкам с другими землячествами. Я видел его в прошлом году - от него ничего не осталось.
- Дружище, - сказал Дикс. - Ты написал свое письмо. Можешь его отправить.
Фредди Маккенн сделал над собой усилие и рассмеялся. Я чувствовал, что он все еще лелеет надежду, что Дикса надо принимать как часть атмосферы бара.
- Вы бы не возражали, если б я потанцевал с вашей женой? - спросил Дикс.
- Я полагаю, надо спрашивать у нее…
- Она скажет "нет", - предположил Дикс.
- И вы абсолютно правы, - заявила Банни.
- Нет, малый, твоя жена не хочет танцевать со мной. Боится, что это может войти у нее в привычку.
- Что вы все-таки пытаетесь дать мне понять? - спросил наконец Фредди.
- Что вам чертовски повезло.
- Хватит, - сказал я.
- Нет, Гарри, - сказал Фред. - Разреши мне говорить за себя.
- Я что-то плохо вас слышу, - сказал Дикс.
- Это начинает переходить все границы, - заявил Фред Маккенн. - Я прошу вас помнить: вокруг нас немцы. Предполагается, что мы должны подавать им пример.
- По-моему, у вашей жены потрясающие волосы, - сказал Дикс и провел рукой по ее волосам ото лба до затылка - не быстро, но так, что она не успела схватить его за руку.
Я встал.
- Ну вот что, - сказал я, - изволь извиниться. Перед моими друзьями. - Как ни странно, но в этот момент я не боялся физического насилия со стороны Дикса Батлера - куда было бы страшнее смотреть, как он избивает до смерти Фредди.
Дикс вытаращил на меня глаза. Он поднялся, и на меня пахнуло жаром от его тела. Даже свет в помещении как-то померк. В этот момент я мог бы поклясться, что человек способен излучать некую таинственную силу. Его аура была красная, трех тонов. Хотя последний год я и обучался рукопашному бою, сейчас в сравнении с ним я был неопытным юнцом. Если он вздумает ударить меня, я не смогу ему помешать. Вопрос в том, станет ли он драться. Когда человек умирает насильственной смертью, дьявол, встречающий его по ту сторону, тоже излучает красный свет?
Внезапно цвет ауры - могу поклясться - изменился, она стала зеленой, тускло-зеленой. В воздухе запахло паленым. Я услышал, как в горле у Батлера забулькало, затем он произнес:
- Ты хочешь сказать, что я перешел границу?
- Да.
- И я обязан извиниться перед твоими друзьями?
- Да.
- А ну повтори еще раз, - сказал он.
Я не очень понимал, был ли это вызов или просьба дать ему возможность хоть в какой-то мере сохранить лицо.
- Дикс, я считаю, что ты обязан извиниться перед моими друзьями, - сказал я.
Он повернулся к ним.
- Извините, - сказал он. - Прошу прощения у мистера и миссис Маккенн. Я перешел границу.
- Все в порядке, - сказал Фред.
- Весьма сожалею, что перешел, - повторил Дикс.
- Мы принимаем ваше извинение, - сказала Банни Бейли Маккенн.
Он кивнул. Мне показалось, что он сейчас отдаст честь. А он схватил меня за локоть.
- Пошли отсюда. - Крикнул Марии: - Запиши их выпивку на мой счет! - И подтолкнул меня к двери.
Я успел лишь заметить, что Ингрид смотрит на меня с нежной озабоченностью.
8
Я и не сосчитаю, в скольких проулках мы побывали. С каждого разбомбленного участка на нас смотрели призраки давно исчезнувших зданий. То тут, то там в окне виднелся свет. В школьные годы я, наверно, с юношеской меланхолией представлял бы себе жизнь в каждой такой комнате. Ссорящихся супругов, больного ребенка, мужчину и женщину, занимающихся любовью, но сейчас, в этом городе пустых пространств и сточных канав, где направо и налево продается разведка, я видел за каждым зашторенным освещенным окном агента, обменивающегося информацией с другим агентом, западногерманскую контрразведку, заключающую сделки со Штази, Штази - с КГБ, а там, в дальнем здании слева, где освещено одно-единственное окно, - не наша ли конспиративная квартира? Не ее ли я помогал укомплектовывать в тот день, когда мы ездили по городу с К.Г. Харви? Не знаю, успокоились ли навеки души мертвецов под берлинскими развалинами, но я никогда еще так остро не чувствовал, сколько под этим городом сложено костей.
Батлер за все это время не проронил ни слова. Быстро шагая рядом с ним, чтобы не отстать, я чувствовал, что он приходит к какому-то решению, но к какому - я представления не имел, пока не увидел, куда ведет наша дорога, а мы направлялись кружным путем обратно на Курфюрстендамм. Я чувствовал себя связанным с Диксом правилами игры. Он не причинит мне вреда, пока я сопровождаю его, но я должен конвоировать его в ночи.
За шесть или восемь кварталов от Курфюрстендамм он свернул в какой-то проулок.
- Давай навестим один из моих источников, - сказал он.
Он произнес это под фонарем, и на лице его была улыбка, что мне вовсе не понравилось: у меня возникло впечатление, что моя расплата начинается. Это была странная улыбка, показавшаяся мне даже порочной, однако он никогда еще так молодо не выглядел.
- Приступаем, - буркнул он и замолотил в чугунную калитку в стене небольшого здания.
Из двери в стене короткого туннеля из аркад за калиткой вышел привратник в черном кожаном пальто и черной кожаной кепке, взглянул на Батлера, отодвинул засов и впустил нас. Привратник был явно не слишком рад Батлеру. Мы спустились на несколько ступенек в пустое подвальное помещение, пересекли его, открыли другую дверь и очутились в баре. Такую картину я представлял себе, если когда-нибудь попаду ночью в неприятность. Ты бежишь по темному полю, и вдруг все вокруг затопляет яркий свет. В баре толпились самые разные мужчины, были тут и красные как раки, и бледные, со многих лил пот. Больше половины были обнажены до пояса, человека два-три ходили в брюках для верховой езды и в сапогах. В воздухе сильно пахло аммиаком - запах был острый, кислый и стойкий, как дезинфекция. Я подумал было, что разбилась бутылка с лизолем, но запах был не химический. Явно моча. На полу стояли лужи, моча была в канавке в конце бара. А за ним стоял деревянный стол, к которому на расстоянии пяти футов друг от друга были привязаны двое голых мужчин. Толстый немец в нижней рубашке со спущенными брюками, висевшими на подтяжках, расстегнув ширинку, поливал мочой одного из мужчин. Мочился мужчина в нижней рубашке не спеша. Во рту у него была сигара, в одной руке полгаллона пива, в другой - член. Лицо его было цвета закатного солнца. Он поливал тело и лицо мужчины, лежавшего в конце стола, точно цветы в саду. Затем отступил и слегка поклонился - зрители зааплодировали. Двое мужчин выступили вперед и принялись дружно поливать другого голого мужчину. А я не мог оторвать взгляд от этих двух привязанных человеческих существ. Первый был жалкий, тощий, уродливый, малодушный. Он ежился под направленной на него струей, вздрагивал, трясся, плотно сжимал губы и скрежетал зубами, а потом не выдержал, вдруг раскрыл рот и, захлебнувшись, начал рыдать, потом всхлипывать - к моему ужасу, во мне пробудилась жестокость, мне было ничуть не жаль этого человека, словно его следовало поливать мочой.
Его сосед выглядел отнюдь не жалким. Под перекрестными струями двух темноволосых дотошных молодых немцев, казалось, поделивших один черный кожаный костюм (потому что на одном была только куртка, а на другом - штаны), лежал обнаженный блондин с голубыми глазами, ртом купидона и ямочкой на подбородке. Кожа у него была такая белая и нежная, что от веревок на щиколотках и запястьях образовались красные полосы. Он смотрел в потолок. И казалось, был далек от людей, писавших на него. У меня возникло впечатление, что он живет здесь, в этом месте, где не существовало понятия об унижении человеческой личности. И в моем помутневшем от вина мозгу возникло что-то похожее на нежную озабоченность, какую я увидел в прощальном взгляде, какой бросила на меня Ингрид. Мне хотелось сорвать этого человека со стола и выпустить на волю, во всяком случае, у меня были такие мысли, пока я не пришел в себя и не осознал, что этот подвал - реальность! И все это происходит не в театре, созданном моим воображением. Тут меня охватила паника и желание удрать. Я почувствовал, что должен, решительно должен сматываться отсюда, и притом немедленно, но, окинув взглядом помещение в поисках Дикса, обнаружил его возле парочки, разделившей черный кожаный костюм; в этот момент самим фактом своего присутствия он заставил их отодвинуться фута на два в сторону, расстегнул "молнию" на ширинке и без сплина, но и без сладострастия послал струю на бедра и ноги блондинчика - в этот момент он походил на священника, которому наскучило служить службу и он уже не сознает, что держит в руках святую воду; присутствие Дикса привело в такое замешательство немцев, что они вообще перестали мочиться, тогда он нагнулся, но так, чтобы ни он сам, ни его одежда не касались блондина, что-то шепнул ему на ухо, затем приложил свое ухо к его губам, а когда ответа не последовало, ибо существо находилось во власти происходящего, Дикс профессионально закатил ему пощечину, одну, другую, затем повторил вопрос и, когда ответа по-прежнему не последовало, произнес:
- В следующий раз я тебя как следует поджарю, Вольфганг.
Он отошел от мальчишки, прошагал, словно лошадь на параде, между луж, дернул большим пальцем, показывая мне на выход, и мы отбыли.
- Чертов мерзавец, накачался наркотиками, - буркнул он, когда мы вышли на воздух. - Ни черта не соображает.
- Ты его знаешь? - спросил я.
- Конечно. Это мой агент.
Какая-то частица меня готова была и дальше расспрашивать, но я заставил ее умолкнуть. У меня было такое чувство, будто я свалился в глубокую яму.
- Я просто глазам своим не мог поверить, - прокаркал я внезапно охрипшим голосом.
Дикс расхохотался. Смех его эхом гудел в маленьком каньоне, отдаваясь от задних стен шестиэтажных домов, стоявших по обе стороны проулка. Мы вышли на улицу, и ветер понес перед нами смех Дикса.
- Черт знает с какими людьми приходится общаться, - громко произнес он, но если я подумал, что это относится к бару в подвале, то следующая его фраза показала, как я ошибался. - Да разве нам победить русских с таким персоналом, как ты и Маккенн?
- Я не наружник, - сказал я.
- А война-то идет как раз на улице.
- Да. В том баре.
- Половина наших агентов извращенцы. Это сочетается с нашей профессией.
- Ты что же, тоже из таких? - отважился я спросить.
- Я их использую, - отрезал он.
Какое-то время мы молчали. И шли дальше. Он первым заговорил, вернувшись к той же теме.
- По-моему, ты не понял меня, Херрик, - сказал он. - Агенты ведут двойную жизнь. И гомосексуалисты ведут двойную жизнь. Эрго… - Это он от меня перенял слово "эрго"? - Агенты часто бывают гомосексуалистами.
- Мне думается, гомосексуалисты составляют небольшую их часть.
- Тебе думается, - издевательски усмехнулся он. - Ты веришь тому, чему хочешь верить.
- В чем ты стремишься меня убедить?
Ни один удар, полученный в боксе на Ферме, не оказывал такого притупляющего действия на мои мозги. Я почувствовал необходимость выпить, но не для того, чтобы расслабиться, а скорее, чтобы вернуть себе ясность мысли. Ум у меня застыл, душа застыла, а внизу живота, наоборот, наблюдалось оживление. Близость секса к испражнениям казалась чем-то чудовищным, словно некий дьявол-монголоид присутствовал при сотворении человека и подсказал такую анатомию. Нос мне забивал запах канализации, стоявший на улицах ночного Берлина.
- В чем ты хочешь меня убедить? - повторил я.
Мне все больше становилось не по себе, словно мы играли в некую игру, когда меняются местами и лучшая моя половина оказалась без места.
Дикс остановился у какой-то двери, вынул ключ и вошел в небольшой жилой дом. Мне не хотелось следовать за ним, но я последовал. Я знал, где мы находимся. Это был один из конспиративных домов К.Г. Харви.
Мы вошли и, взяв по стакану с чистым бурбоном, сели в кресла. Дикс посмотрел на меня и потер лицо. Несколько минут он медленно и тщательно тер его, словно пытаясь угомонить свой нрав.
- Да ведь я с тобой никакого разговора не вел, - сказал он наконец.
- Не вел?
- Как с другом - нет. Просто показал тебе разные свои ипостаси.
Я молчал. И пил. Похоже было, что я снова начал пить. Под влиянием алкоголя мысли мои стали раскручиваться и обратились к существу, именуемому Вольфганг, которого Батлер грозился поджарить. Этот Вольфганг, херувимчик Вольфганг, случайно, не тот Франц? По описанию мистера Харви, тот был стройный брюнет. Но волосы ведь можно выкрасить.
- Разница между тобой и мной, - говорил тем временем Батлер, - в том, что я понимаю особенность нашей профессии. Надо уметь выворачиваться наизнанку.
- Я это знаю, - сказал я.
- Может, и знаешь, но делать не умеешь. Застреваешь где-то посредине. Дырка в заднице слишком узкая.
- Мне кажется, я выпил достаточно и готов ехать домой.