Ну так вот Готлиб такой, только он космичен: его интересует все. Странный человек! Живет на ферме недалеко от Вашингтона и каждое утро доит своих коз. Домик на ферме был в свое время хижиной рабов, но Готлиб по воскресеньям занимается плотничаньем и сумел настолько расширить дом, что в нем умещается вся его семья. Миссис Готлиб, кстати, жила в детстве в Индии. Возможно, это объясняет наличие коз! Она дочь миссионеров-пресвитерианцев. Готлиб также выращивает рождественские елки. У него изуродованная стопа, тем не менее он любит танцевать кадриль. По специальности он химик всего лишь с дипломом городского колледжа, тем не менее он гений. Вот почему он никогда не бывает последователен, говорит отрывисто. Должен сказать, ну и наделал же он дел! Конечно, такое возможно, только когда один гений работает в сотрудничестве с другим гением вроде Хью Монтегю. Произошло это три года назад, но это все еще является плохо оберегаемым секретом Технической службы. Пойдешь с коллегой выпить и поболтать, и тебе непременно выложат историю. Я нахожу ее интересной. Тут ты видишь в действии своеобразный принцип обратной морали. Монтегю ведь очень высоко сидит, а эта история делает его для нас как бы более человечным. Конечно, он всего лишь вынес неправильное суждение. Он поставил на Готлиба, а весь вред причинил Сидни.
Вот каков ген. (В Управлении стратегических служб так обозначалась информация.) Три года назад в Технической службе все только и говорили о том, что Советы нашли какое-то магическое средство. С помощью его они не только контролировали поведение своих агентов, но и могли заложить в психику шпиона необходимость самоуничтожения при поимке. У них были также разработаны препараты, вызывающие шизофрению, что освобождало агентов от моральной ответственности. Коммунизм, собственно, к этому и ведет! Магическое средство - орудие идеологии! Словом, Готлиб нашел физическую субстанцию, которая обходит шизофрению. Называется она лизергическая кислота диэтиламид - сокращенно ЛКД, и в Технической службе стали надеяться, что с помощью этого чудо-средства можно будет быстрее снимать информацию с агентов противника. Аллен Даллес требует химикалий, который мог бы заставить перебежчика раскрыться. Своеобразный коктейль правды! ЛКД как раз и побуждает человека говорить правду. В дальнейшем я не очень уверен, потому что получил информацию отнюдь не из первоисточника, а дело состоит в том, что Готлиб разработал милую сердцу теорию вместе с миссис Монтегю и на основе ее теорий. Теория эта исходит из предпосылки, что психическая стена, которую возводит шизофрения, отсекая связь между противоположными частями личности, состоит из неописуемого количества лжи, - настоящая психическая стена, истина находится за ней. Любое лекарство, вызывающее шизофрению, если употребить его по схеме ввести-остановиться-ввести-остановиться, может вызвать вибрацию лжи в стене шизофрении и раскачать ее так, что она даст трещину. Более нормальные люди, наоборот, при этом выберут ту ложь, которая поможет им сохранить свое эго. По теории Гардинер - Готлиба, стену у перебежчика, не важно, психически неуравновешенного или нормального, можно расшатать с помощью ЛКД. Однако сначала Готлиб должен был проверить, отвечает ли ЛКД требуемой цели. Задача немалая. Он взял двух-трех коллег, и они испробовали препарат друг на друге, но они ведь знали, какой ставится эксперимент. И невольно вели себя так, как требовалось.
И вот однажды вечером на небольшом коктейле научный сотрудник Технической службы всыпал дозу ЛКД в "Куэнтро", который пил ученый, работавший в Фирме по контракту. Жертва понятия не имела о проводимом опыте. Имени этого человека я не знаю - этот факт, скрыт за семью печатями, - будем называть его ЖЕРТВА.
Отреагировала ЖЕРТВА на дозу нехорошо. Вернулся этот человек домой в крайне возбужденном состоянии. А был он от природы весьма сдержанным. Признаков явных сдвигов в психике не было. Единственным проявлением действия лекарства было то, что он не мог заснуть. Затем он стал рассказывать жене, что наделал страшнейших ошибок. Правда, что это были за ошибки, он сказать не мог. Через пару дней он дошел до состояния такого возбуждения, что Готлиб отправил его в Нью-Йорк к одному из наших психиатров. Заместитель Готлиба жил с ЖЕРТВОЙ в Нью-Йорке в одном номере. ЖЕРТВЕ, однако, становилось все хуже и хуже. Наконец на глазах у своего сожителя он разбежался и выпрыгнул с десятого этажа сквозь закрытое окно. Ну и конечно, разбился насмерть. Его жене и детям дали правительственную пенсию, а Готлиб отделался тем, что его ударили по рукам. Монтегю подал докладную записку Даллесу. Официальное наказание-де помешает развитию духа инициативы и энтузиазма, столь необходимых для такой работы. Даллес направил Готлибу личное письмо, в котором поругал за ошибочное решение, но копии этого письма - во всяком случае, судя по гену - в досье Готлиба нет. Положение Сидни в Технической службе в наши дни преотличное.
Это письмо произвело на меня сильное впечатление. Дальше я читать не мог. Мои опасения, что Проститутка бесцеремонно использовал меня, подтверждались. Перед моим мысленным взором ЖЕРТВА падала на мостовую.
Мне надо было добраться до непрослушиваемого телефона. Харви сказал, что за мной установлено наблюдение, но это еще требовало подтверждения, да и Батлер не раз говорил мне, как слаб наш персонал, ведущий слежку. Так что стоило рискнуть. Я надел пальто и вышел из комнаты. И тут же вернулся. Я не только забыл сунуть письмо Розена Батлеру под дверь, но и не подумал спрятать пленку с записью К.Г. Выполнив это, я вышел из дома, но уже менее уверенный в том, что хорошо соображаю.
Я только подошел к краю тротуара, как показалось такси, и я прыгнул в него. Мы не проехали и одной десятой мили, как я подумал, что ведь это такси могло дожидаться специально меня. Я быстро расплатился с шофером, нырнул в проулок, добежав до середины его, обернулся, чтобы проверить, не идет ли кто следом, и сердце у меня захолонуло, когда с забора соскочила кошка.
Однако все было тихо, и, насколько я мог разглядеть при свете, падавшем из задних окон домов по обе стороны, в проулке не было никого. Тогда я вернулся к началу проулка и увидел, что такси все еще стоит там, где я его оставил. Я не спеша прошел мимо, стараясь попасть на глаза шоферу, и он по-берлински небрежно поднял в приветствии руку.
Тогда я пригнулся к его окошку и сказал:
- Zwei Herzen und ein Schlag!
Он сразу завел мотор и уехал.
Эта комедия благоприятно подействовала на мое настроение. Я уже больше не считал, что за мной следят, и быстрым шагом прошел с полмили, время от времени возвращаясь и проделывая путь назад. Затем я взял такси, подъехал прямо к военному ведомству, расписался в книге прихода и направился по коридору прямо к непрослушиваемому телефону.
В плавучем домике трубку сняла Киттредж.
- Гарри, это вы? - нерешительно спросила она и добавила: - У меня не странный голос? - А голос ее по сотовому телефону шел волнами.
- Ну, как вы там? - спросил я. "Господи, - сказал я себе, - да я же безнадежно влюблен в нее". Мне было бесконечно приятно слышать даже такой ее измененный голос.
- Кажется, вы век отсутствуете, - сказала она. - Мне вас невероятно не хватает.
- И мне тоже.
- Я вас не слышу, - сказала она. - Вы говорите точно под водой. Может быть, я не на ту кнопку нажала?
- Разве вы никогда прежде не пользовались этим телефоном?
- Нет, это телефон Хью. Я не смела даже близко подходить к нему. Я подумала, что это Хью звонит. Он, видите ли, в Лондоне. Уехал вчера.
- Вы не поможете мне добраться до него?
- Гарри, я удивляюсь уже тому, что он сказал мне, на каком будет континенте.
- Так что, вы не знаете, приедет ли он в Берлин?
- Приедет. Он спрашивал, не хочу ли я передать вам какое-нибудь ласковое словцо. "Передай ему mille baisers", - сказала я Хью. - И рассмеялась.
Я решил, что она не могла так сказать.
- Когда Хью позвонит, - сдерживая свой порыв, сказал я ей, - передайте ему, что нам необходимо поговорить. Дело не терпит отлагательства.
- Не удивляйтесь, - сказала Киттредж, - если он просто свалится вам на голову. Но, Гарри…
- Да?
- Когда вы увидитесь, не жалуйтесь. Он ненавидит, когда жалуются.
- Хорошо, - сказал я, - не буду. - Сейчас, разговаривая с ней, я уже не чувствовал неминуемости беды.
- У меня чудесные новости, - сообщила она, - я расскажу вам это при более удобном случае.
- Намекните хотя бы.
- Ну, довольно скоро я буду числиться в отсутствии.
- С какой целью?
- Ох, Гарри, - сказала она, - просто представляйте себе меня в Гонконге.
Она что же, отправляется на оперативную работу? В Азию? Я мгновенно представил себе Киттредж в каком-нибудь опиумном притоне с русскими, английскими и китайскими оперативниками.
- А я вас увижу?
- Попросите Хью прихватить вас с собой.
- Он не может это сделать. Мне надо будет получить разрешение у Харви.
- Хью смотрит на препятствия иначе, чем другие люди, - сказала она.
В этот момент сотовый телефон взбунтовался, и на линии появилось много статики. Мы простились в нарастающем грохоте эха.
- Про-щайте, вы меня слышите? Про-щайте!
Выходя из главного подъезда военного ведомства, я увидел двух мужчин в уныло-серых пальто. Они стояли на расстоянии сотни футов друг от друга на другой стороне улицы. Я резко свернул влево и бодрым шагом прошел до угла. Там я круто повернулся.
Мужчины не сдвинулись с места. Я завернул за угол и выглянул из-за здания. Они по-прежнему не двигались.
Я прошел квартал, затем вернулся назад и снова заглянул за угол. Двое мужчин исчезли. Я пошел наугад, но теперь уже в полной уверенности, что за мной увязался "хвост". Однако со мной имели дело, видимо, специалисты, ибо я ничего не замечал. Если у меня и было шестое чувство, оно, несомненно, находилось не между ушами.
Мимо проезжало такси, и я остановил его. По пути домой мне пришла в голову мысль поискать Вольфганга. Я понятия не имел, что стану делать, когда найду его, не представлял я себе и того, какую смогу извлечь из него пользу для себя, для Билла Харви или для генерала Гелена. Но видеть его я хотел - хотя бы для того, чтобы предпринять что-то. Желание это напало на меня с такой силой, с какой хочется выкурить сигарету в тот день, когда ты решил бросить курить. Я, конечно, не знал, где искать Вольфганга. Мне в жизни не найти проулок с баром в подвале, даже тот район скорее всего я не найду. Место это находилось на некотором расстоянии от Куфу. Пришлось отказаться от этой идеи, а это было так же трудно, как отказаться от призвания - я чувствовал себя подобно святому, который не сумел подняться на гору, где его ждало откровение.
Подавлял я в себе и чувство необходимости побыстрее вернуться домой, свинцовой тяжестью давившее на меня. Однако при виде моей улицы тревога вернулась, ибо в моем квартале, на некотором расстоянии от двери, стояли те же двое, что и у военного ведомства. Конечно, тут я ничего не мог поделать - оставалось только идти в квартиру.
Минут через пять зазвонил телефон.
- Рад, что ты вернулся, - прозвучал голос Проститутки. - Полчаса назад тебя, похоже, не было.
- Я был в уборной. Оттуда не слышно телефонного звонка.
- Ну, я высылаю за тобой машину. Шофера зовут Гарри. Один Гарри повезет другого Гарри. Через двадцать минут.
- Но мне нельзя выходить из дома, - сказал я.
- В данном случае, - сказал Проститутка, - я разрешаю тебе сойти вниз. Не задерживайся. - И он повесил трубку.
15
Я ждал минут двадцать, сознавая, как может случайно виденный фильм заслонить в твоем мозгу все, что дали тебе семья и воспитание. Я стоял и ждал, что те двое с минуты на минуту постучат в мою дверь. Или вот приедет Билл Харви. Представлял я себе и то, как Дикс Батлер входит вместе с Вольфгангом в мою гостиную. Затем в раскручивавшемся в моем мозгу фильме появилась Ингрид и объявила, что ушла от мужа ко мне. Я внимательно вслушивался в проклятия какого-то пьяницы на улице, но за этим ничего не следовало. Лишь уханье какого-то оболтуса. Время шло. Когда двадцать минут почти истекли, я взял запись разговора с К.Г. и сошел вниз.
Проститутка подъехал на "мерседесе".
- Залезай, - сказал он. - Я - Гарри. - Проехав всего несколько футов, он остановился у одного из наружников. - Все в порядке, - сказал он им. - Можете отправляться домой. Я вызову вас, когда понадобитесь.
И мы помчались по улице.
- Я обсуждаю сам с собой, можем ли мы говорить у меня в гостинице, - сказал он. - Там безопасно в пределах разумного, и они не знают, кто я, хотя в Берлине - как, я уверен, ты уже обнаружил - нельзя никого недооценивать.
Некоторое время мы ехали молча.
- Да, поехали в гостиницу, - решил Проститутка. - Можем выпить в баре. Не думаю, чтобы дирекция согласилась на установку там "жучков". Слишком ценным деревом все отделано. В спальнях - другое дело, но не в баре отеля "У зоопарка". Это старый отель, премило восстановленный. Портье - человек необыкновенный, уж ты мне поверь. Когда я в последний раз там останавливался, на коммерческих рейсах, вылетающих из Берлина, не оказалось ни одного свободного места. А по причинам, которые тебя не касаются, я не хотел лететь военным самолетом. В ту неделю - ни в коем случае. И я попросил портье попытаться что-то сделать, чтобы достать мне билет. Через два часа я подошел к его конторке - он так и сиял. "Доктор Тэйлор, - сказал он мне, - я сумел достать вам последнее место на самолете "Люфтганзы", вылетающем днем из Берлина. В Гамбурге вы пересядете на самолет "Скандинавских авиалиний" на Вашингтон". Он был явно до того доволен собой, что я спросил, как ему это удалось. "О, - ответил он, - я сказал кассиру, что вы, доктор Тэйлор, - знаменитый американский поэт и вам абсолютно необходимо присутствовать сегодня вечером на концерте в Гамбурге! Остальное было просто. "Скандинавские авиалинии" имеют кучу свободных мест на Америку. Вы сможете даже растянуться в самолете и поспать". Да, - заключил Проститутка, - подобное умение исчезает всюду.
- А "доктор Тэйлор" было ваше конспиративное имя?
- Несомненно. - Казалось, он был раздосадован тем, что его рассказ не произвел на меня более сильного впечатления. - А почему это имя так тебя поразило?
- Тэйлор - это же портной, а по-немецки портной будет Шнайдер. Неужели вы так близки с Геленом?
Похоже, это был тот редкий случай, когда Проститутка растерялся.
- Видишь ли, - сказал он, - это могло получиться ненамеренно.
Я ничего не сказал. Я сам не знал, чтó я чувствую.
- Ну ладно, - сказал он, - Гелен мне отвратителен, и мне невыносимо наблюдать, с каким безмятежным видом расхаживают бывшие нацисты, сумевшие уцелеть. С легким оттенком жалости к себе. Тем не менее, Гарри, я близко сотрудничаю с Геленом, и в определенном смысле он мне нравится. Он хорошо знает свое дело и заслуживает за это уважения. А работа его по трудности равна сизифову труду.
- А я не уверен, что он до сих пор так уж хорош, - сказал я. - По-моему, ему далеко до Харви.
- О Господи, ну конечно же, ты всегда будешь лоялен к тому, на кого работаешь. Это в тебе сидит Кэл Хаббард. Настоящий бульдог. Только ты ошибаешься. Я просмотрел запись разговора, присланную мне Геленом, и даю тебе слово: учитывая то, что каждый из них мог потерять или выиграть, Гелен справился отлично. Харви же вел себя как импульсивный дурак - зачем он раскрыл карты относительно Вольфганга?
- Все-таки я не могу понять, как вам может нравиться Гелен.
- О, любой другой, проживший такую жизнь, как у него, не пытался бы проявлять стремление к искуплению. И я решил раздуть угольки человеколюбия, которые обнаружил у этого маленького немца.
Мы подъехали к отелю. Монтегю оставил машину швейцару и провел меня прямо в бар.
- У меня был разговор с миссис Харви, - сказал я, как только мы сели. - Вот запись. Думаю, это то, что вы хотели получить.
Он сунул в карман пленку и листы бумаги, даже не взглянув на них. Это вызвало у меня досаду. Хотя я и делал это против воли, но теперь хотел, чтобы меня похвалили за то, что я так хорошо справился.
- Она предана мужу, - сказал я. - Поэтому, я думаю, вы не найдете здесь того, что искали.
Он улыбнулся - не снисходительно? - и, вытащив из кармана только что положенные туда страницы, принялся читать, время от времени постукивая по бумаге пальцем.
- Нет, - сказал он, окончив чтение, - это идеально. Это все подтверждает. Это мы оставим про запас. Спасибо, Гарри. Отличная работа.
У меня было, однако, чувство, что, если бы я не привлек его внимания к записи, он не скоро заглянул бы в нее.
- Это действительно может вам пригодиться? - не отступал я.
- Ну, я и без этого предпринял определенные шаги. При том, что кое-какие процессы ускорились и я исходил из предположения, что К.Г. скажет примерно то, что она сказала. Так что все в порядке. А теперь давай выпьем. Две сливовицы, - сказал он подошедшему официанту.
Ему и в голову не пришло, что я могу не любить заказанный им напиток.
- Я хочу подготовить тебя к следующему шагу, - сказал Проститутка, когда официант отошел.
- Я в большой беде?
- Нисколько, - сказал он.
- Это точно?
- На девяносто пять процентов. - Он кивнул. - Завтра мы встречаемся с Биллом Харви.
- А я буду при вашей встрече?
- Безусловно, нет. Но все пройдет так, как я ожидаю, и к вечеру мы с тобой сядем на военный самолет, летающий между Берлином и Франкфуртом, а во Франкфурте пересядем на ночной рейс "Пан-Америкэн" в Вашингтон. Ты станешь моим помощником, пока мы не решим, что с тобой делать дальше. Поздравляю. Я бросил тебя в колодец, и ты выжил.
- В самом деле?
- О да! Ты и представить себе не можешь, насколько твой отец был против отправки тебя в Берлин. Но я сказал ему, что ты выдержишь испытание и выйдешь из него более подготовленным. Конечно, без меня тебе бы не вылезти, но ты и не обварился бы кипятком, если б я не был твоим шефом.
- Не уверен, что я окончательно вылез.
Моя гонорея издевательски дала о себе знать. Глотнув сливовицы, я вспомнил, что алкоголь противопоказан при пенициллине. Ну и черт с ним! Зато сливовица неожиданно согрела меня.
- Я закажу тебе номер в отеле "У зоопарка" на сегодняшнюю ночь, - сказал Проститутка. - Тебе много надо забирать из твоей квартиры домой?
- Только одежду. У меня не было времени что-либо купить.
- Завтра отправишься к себе на квартиру после моей встречи с Харви и упакуешь вещи. Ведь если Харви сегодня вечером обнаружит, что ты вышел из дома, он может отправить парочку своих горилл выловить тебя.
- Да, - сказал я.
Я отупел от спиртного. Мне казалось, что я испытывал добрые чувства к Биллу Харви и К.Г., но сейчас они словно перестали существовать. Я не знал, с чего начались мои действия и чем они закончатся. Работа разведчика была не столько игрой в театре, сколько отрицанием театра. Чехов сказал однажды, что ружье, которое висит над камином в первом акте пьесы, должно непременно выстрелить в последнем. У меня такой надежды не было.
- Почему вы против КАТЕТЕРА? - спросил я.