- С тобой что-то не в порядке, Том. Мы все уже давно заметили. Моцарт. Ночное происшествие. Порнобар. А сейчас это безумие! - Барски указал на диктофон. - Не войди я сегодня случайно к тебе… Твое состояние, Том, для всей нашей группы - фактор риска. Я должен уйти. Но оставить тебя одного я не вправе, мало ли что ты еще натворишь. Я… извини меня, Том, пожалуйста, но на некоторое время я запру тебя в лаборатории.
- Ты должен?..
- Да, Том! Это для твоей же пользы! Не дури! И не сердись!
- Чего мне сердиться, Ян? - Доктор Томас Штайнбах улыбнулся. - Ты замечательный парень, Ян.
- Я постараюсь вернуться как можно скорее, - сказал Барски, направляясь к двери.
- Не торопись, старик! Я подожду. Выкурю еще трубочку, почитаю. Да, Ян, я чуть не забыл!
- Что, Том?
- Ты же не откажешься сыграть со мной в теннис? В семь, как обычно?
18
- Слышать это было выше моих сил, - сказал Барски, глядя мимо Нормы и Вестена на очередное судно, поднимавшееся вверх по Аусенальстер. Там тоже танцевали на палубе.
- "Moon rivers", - проговорил он упавшим голосом, прислушавшись. - Итак, я запер Тома, пошел к профессору Гельхорну и рассказал обо всем. Мы, сами понимаете, работали, соблюдая высшую степень секретности, - как и все фармацевтические предприятия и исследовательские группы. Выглядит это примерно так: у каждого на рабочем месте стоит компьютер-терминал. В него закладываются все формулы, цифры и результаты опытов. Эти данные автоматически кодируются и переводятся на главный компьютер, который собирает всю информацию на отдельной плате. Информацию с главного компьютера может получить только тот, у кого есть код. Том его, конечно, знал. Ну и вот, Гельхорн велел мне собрать нашу команду и повторить при всех свой рассказ. Все были ошарашены. И решили, что пока мы не узнаем, что случилось с Томом, оставлять его без надзора нельзя.
- Даже домой и то не отпустим, - сказал Такахито Сасаки. - Надо его обследовать. С головы до ног. Мы как-никак в больнице! Обследовать - самым тщательным образом! Кто за это?
Все подняли руки.
- А кто ему это скажет?
- Я! - предложили одновременно профессор Гельхорн и Барски.
Оба они вышли в длинный белый коридор.
- Ты, разумеется, прав, - сказал Гельхорн. - Придется бедному Тому пройти всех врачей, одного за другим.
Барски открыл дверь лаборатории. Том по-прежнему сидел за письменным столом, положив на него ноги и покуривая трубку. При их появлении он встал.
- Быстро вы, - обрадованно проговорил он. - Добрый день, профессор!
- Здравствуйте, Том. Выслушайте меня спокойно! Ян вам уже намекнул: в последнее время вы очень изменились. Я считаю: то, что вы собирались сделать с результатами наших опытов, решительно против всяких правил. Это ненормально!
- Да? Почему? Я полагал, что это самая естественная вещь в мире. Но если вы считаете… и Ян тоже…
- Том, - сказал Гельхорн, - мы тут не в игрушки играем. Вы нездоровы. Мы не знаем, что с вами происходит. И поэтому мы предлагаем, чтобы вы прошли обследование. Чем скорее, тем лучше. А лучше всего - прямо сейчас. Надо выяснить, что с вами. Вы не возражаете, если мы пройдем к Лаутербаху и все обсудим?
Том улыбнулся.
- Раз вы настаиваете, я не против. Даже сейчас же. Но у меня нет пижамы. И бритвенного прибора.
- Ян привезет вам все необходимое. Ваша супруга дома, не так ли?
- Думаю, да. Я несколько минут назад говорил с ней по телефону, - и улыбнулся. Вечно эта улыбка! - Ты там разберешься, Ян. Да, привези мне, пожалуйста, две пачки данхилловского табака, ты знаешь, где он у меня стоит. Здесь почти не осталось. А можно мне будет взять кое-какие записи, несколько книг и писчую бумагу, профессор? У меня появилась одна недурная идея. Я хотел бы обдумать ее, не теряя времени из-за этого обследования… - Он с улыбкой положил руку на плечо профессора Гельхорна.
Барски ехал на своем серебристо-сером "вольво" по Герберт-Вайхманштрассе. Штайнбахи жили в прекрасной квартире на третьем этаже старого аристократического особняка, уцелевшего во время войны. Дверь открыла Петра.
- Привет, Ян!
Она поцеловала его в обе щеки. И улыбнулась. О Боже, подумал Барски, у нее та же улыбка, что не сходит с губ Тома.
- Проходи! У меня Дорис. - И Петра первой вошла в гостиную.
Барски увидел старинные фигурки из слоновой кости, которые Том купил в Египте, где они с Петрой отдыхали в прошлом году. На широкой овальной софе сидела Дорис. Она примерно одного возраста с Петрой, настоящая красавица, рыжеволосая и зеленоглазая. Барски поздоровался с ней, она грустно посмотрела на него и чуть заметно покачала головой. Он понял: Петре не следует знать об их разговоре по телефону.
- Так что стряслось? - спросила Петра с улыбкой. Опять эта улыбка! - успел подумать Барски, прежде чем ответил:
- Том не вполне здоров.
- Не вполне здоров, - медленно повторила Петра.
- Заболел он не сегодня и не вчера. Ты первая заметила. Вспомни о ночном происшествии! Или о его внезапном отвращении к Моцарту. Мы поговорили с ним и предложили немедленно лечь на обследование.
- Почему? - спросила Петра.
- Из-за этих самых странностей.
- Что ж, обследование так обследование, я не против!
Дорис заплакала.
- Перестань немедленно, не то мы все спятим! - прикрикнул на нее Барски.
Дорис хлюпала в платок.
- Что с тобой? Почему ты плачешь, Дорис? - спросила Петра.
- Ах, я… я… я вспомнила о Дюссельдорфе.
- Забудь свой дурацкий Дюссельдорф, - сказала Петра.
- А что случилось в Дюссельдорфе? - вмешался Барски.
- Было скучно, - ответила Петра. И улыбнулась. Барски закрыл глаза.
- Скучно! - воскликнула Дорис. - Знаешь, что натворила эта сумасшедшая, Ян?
- Что?
- Брось, не надо, Дорис! - сказала Петра.
- Нет, я хочу все знать. Что она сделала? - спросил Барски.
- Она отказалась возбудить дело против Хайдеке, ну, ты знаешь, коммерческого директора, который украл у нее целый миллион.
Отказалась… Черт побери, подумал Барски. То же самое. Точно то же, что и у мужа. Но почему?
Петра мечтательно улыбнулась.
- Почему же?
- Не кричи, Ян! Дорис тоже постоянно кричит на меня. Я ее не понимаю.
- А я не понимаю тебя, - сказал Барски. - Почему ты не подала на него в суд?
- К чему? Что я могла выиграть?
- Он украл у тебя миллион!
- У него этих денег больше нет. Следователь сказал, что у него сейчас ни гроша за душой. А вообще-то он симпатичный человек, этот Хайдеке. Он мне всегда был симпатичен. И теперь я должна ему насолить, подать на него в суд? Нет, правда, Ян, это было бы не по-людски.
- Не по-людски? Разве ты не понимаешь, что банк захочет получить свои деньги обратно, все равно от кого? У него была твоя доверенность. И если он некредитоспособен, банк возьмется за тебя. У тебя есть миллион?
- Конечно нет.
- Тогда как ты собираешься расплатиться?
- Ах, - сказала Петра с улыбкой, перебирая свои бусы. - Как-нибудь рассчитаемся. Ну, во-первых, у меня есть магазин. Продам его.
- За него ты миллион не получишь.
- Нет, ни при каких условиях. Но, может быть, половину. Вместе со всей обстановкой и складом.
- А другую половину?
- Знаешь, Ян, однажды мы с Томом были в Италии. И сняли там домик. Подружились с крестьянской семьей, жившей по-соседству. - И улыбка! - Это были очень бедные люди. Их вечно преследовали всякие беды и неприятности. Знаешь, что говорил дед, когда приходила новая беда? "Dio ci aiutera". Бог поможет! Зачем волноваться, дорогие мои! Dio ci aiutera.
- Вот так-то, - сказала Дорис Барски. - Разве это не ужасно, Ян?
- Ужасно? Что ужасно? - спросила Петра.
Барски поднялся.
- Я ведь твой друг, Петра?
- Да, конечно. А в чем дело?
- Ты тоже не вполне здорова, - безжалостно проговорил он. Только так и можно - безжалостно, подумал он. - Скорее всего, у вас с Томом общая болезнь. Окажи лично мне большую услугу, Петра.
- Какую угодно!
- Тогда уложи в саквояж не только пижаму Тома, его утренний халат и дорожный несессер, но и все, что необходимо тебе - на два-три дня в больнице.
- Почему - в больнице?
- Я хочу, чтобы ты тоже прошла обследование. Как Том. Вас могут положить в одну палату. Условия будут самые лучшие. А мы постоянно будем рядом.
- Я себя прекрасно чувствую, - улыбнувшись, сказала Петра. - Но если я этим окажу тебе услугу - я, конечно, лягу. Какие могут быть разговоры! Между прочим, следователь в Дюссельдорфе - просто прелесть!
Итак, Барски отвез Петру в клинику. Дорис их сопровождала. По дороге он остановился, купил в киоске любимый табак Тома. Петра была оживлена и беспечна, как ребенок, - точь-в-точь Том в последнее время. А они оба не произнесли ни слова. Барски видел в зеркальце лицо Дорис, сидевшей на заднем сиденьи. Она опять плакала.
"…черный и белый цвет - вот фавориты зимней моды. Я встретила в Дюссельдорфе Ивону, ты ее знаешь, Ян, эту манекенщицу из Парижа. Мы с ней проболтали целый вечер. Черный и белый! Например: белое вязаное платье-мини с большим декольте на спине. Или черное платье с белым узором. Сверху белая блузка с черными рюшками, открытая насколько возможно. И к ней черно-белая шляпка вроде тех, что матросы надевают в шторм… Комбинированный контраст. Строгий длинный шерстяной пиджак а-ля Неру и широкие брюки - все черное… Или наоборот: белый шерстяной костюм с приталенным длинным пиджаком… Прилегающий черный свитер с задним декольте, а сверху - белая муслиновая или белая же шифоновая курточка-накидка…"
У Нормы неожиданно появилось такое чувство, будто голова ее набита ватой. Ей вспомнились слова: нет боли хуже, чем в час нужды вспоминать о часах счастья… Примерно так сказал Данте. Данте Алигьери. Нет боли хуже… Нет, сказала она себе. Нет, нет и нет. Немедленно прекрати! Ладно, все проходит. И я больше не думаю об этом. Я вообще об этом не думаю. О Боже, если бы я могла не думать об этом!..
Она услышала, как Вестен спросил:
- Вы предполагаете… инфекцию, доктор? Я не знаю, точно ли я выразился… Раз вы говорите: те же симптомы… жена заразилась от него, верно?
- Инфекция - да! Вы попали в самую точку, - сказал Барски. - Но какая? Как это произошло? Когда мы приехали - Дорис мы высадили по дороге, - Тома уже поместили в инфекционное отделение. Хорошая большая комната с небольшой смежной. Он сидел за столом у окна перед грудой книг и рукописей и работал, будто никуда из своей лаборатории не уходил, ему сюда даже его компьютер-терминал принесли. Радость встречи, объятия, поцелуи. Потом они разложили на постелях содержимое сумок, которые мы привезли. А на другой день началось обследование. - Барски пригладил ладонью волосы. - В Вирховском центре много подземных переходов между корпусами. Петру и Тома сопровождали по этим переходам врачи и санитары в защитных костюмах - из одного отделения в другое. Все в условиях строгой изоляции. Даже их комнаты в инфекционном отделении были абсолютно изолированы с помощью хитроумной системы коридорчиков-шлюзов. Можно сказать, что более тщательного, более придирчивого обследования у нас до сих пор не проводилось. Проверили все органы: сердце, легкие, печень, уши, горло, нос - все. Результат: ноль! Ничего не обнаружили. Все в порядке. Два здоровых человека. Дьявольщина, но ведь они не были здоровы! Они позволили проделать с собой все, даже самые неприятные тесты. И всякий раз с этой улыбочкой, которая меня пугала. Все тесты и анализы повторялись дважды и трижды. Их обоих переводили от одного аппарата к другому. Целых восемь дней подряд. Потом их отдали в руки неврологов и психологов. Сделали ЭКГ. Компьютерную томограмму черепа. Рентгеновские снимки мозга с помощью контрастных растворов - очень неприятная штука. Результат? Все в норме. Все в полнейшем порядке. У психологов - тот же результат. Тесты? Просто прекрасные показатели! Мы чуть с ума не посходили. А они оба, Том и Петра, были терпеливы и всегда дружелюбны. Он работал, и, насколько я могу судить, расчеты его постоянно усложнялись. Каждый день он требовал, чтобы мы принесли ему новые книги и статистический материал. Мы ему давали их, увы…
- Почему "увы"? - спросила Норма.
- Потому что у него появился непреодолимый творческий зуд. Он почти не спал. Почти не ел. Мы несколько раз пытались отвлечь его, остановить. Тщетно. Если так пойдет дальше… - Барски покачал головой. - Петра заказала кучу модных журналов, ей их купили. Она прочла их насквозь и рассказывает врачам и нам, когда мы их навещаем, о плиссированных воланчиках и гофре, об ажурной вязке и шляпках с полями неравномерной ширины. У нее в голове только моды, у него - одни вирусы. И вот сидим мы однажды в полдень у профессора Гельхорна за чаем, и тут Харальд, доктор Харальд Хольстен и говорит…
- Их обоих поразил какой-то вирус - ничего другого быть не может. - Хольстен первым высказал наконец то, о чем мы все в последние дни думали. - Сначала Тома, а потом Петру. Счастье еще, что не успел заразить других.
- Как знать, - покачал головой Гельхорн.
- Боже милостивый! - вздохнул Такахито Сасаки.
- Но как это случилось? - спросил Эли Каплан. - Как он заразился? Система защиты у нас продумана до мелочей. Специальные костюмы, маски. Мы проходим через шлюзы. Мы работаем с аппаратурой сверхсильного и сверхвысокого давления. Я прав, профессор?
Ему не ответили. Седовласый ученый смотрел поверх голов собравшихся невидящими глазами.
- Профессор! - неожиданно громко обратился к шефу Каплан.
Гельхорн даже вздрогнул.
- Что, простите?
- О чем вы сейчас задумались?
- О Чаргаффе, - сказал Гельхорн. - С тех пор как для меня ясно, что Том заразился каким-то вирусом, что он совершенно изменился внутренне, я постоянно обращаюсь к книгам Чаргаффа. Он пишет: "Новые формы жизни не могут быть отозваны. Они переживут и наших детей, и наших внуков. Необратимая атака на биосферу - явление неслыханное, и мысль о ней никогда не пришла бы в голову представителям прошлых поколений. Я желал бы одного лишь: чтобы и наше поколение не обвинили бы ни в чем подобном…"
- Но ведь мы-то ставим перед собой благородные цели! - воскликнул Эли Каплан. - Мы-то сражаемся с одной из самых страшных болезней человечества!
Но Гельхорн продолжал свою мысль, словно пропустив замечание молодого биохимика мимо ушей:
- "Этот мир мы получили взаймы, на время, - пишет Чаргафф. - Мы приходим и уходим, через некоторое время мы оставим землю, воздух и воду другим, которые придут после нас. Мое поколение - или, может быть, предшествующее - было первым, которое, вооружившись точными естественными науками, объявило природе войну на уничтожение, колониальную войну. За это будущее нас проклянет".
- "Новые формы жизни не могут быть отозваны", - повторила Норма. - Мысль страшная. И предельно логичная. Естественно, если манипуляции с ДНК приведут к тому, что можно будет изменять наследственность, это станет явлением необратимым.
Барски кивнул.
- Необратимым, вот именно. Случай с бедолагой Томом и его женой - яркое тому подтверждение. Их состояние изменить больше нельзя. До самой их смерти…
- Как вы можете это утверждать? - спросил Вестен.
- Сегодня мы вправе утверждать это с полной ответственностью, - сказал Барски. - Если исключить невозможное или необъяснимое - а после обследования это, безусловно, так, - то истина, какой бы невероятной ни показалась на первый взгляд, состоит вот в чем: мы имеем дело с изменением наследственных клеток, которое выражается у них обоих в следующем - память, как кратко-, так и долговременная, сохранилась у них в неприкосновенности, однако при воспоминаниях совершенно отсутствуют эмоции. Отмечено абсолютное отсутствие или обеднение чувственного начала в любом смысле; потеря малейшего агрессивного импульса, равно как и потеря способности формировать собственное мнение; они некритично принимают или выдают за свои чужие мнения и суждения и вдобавок, как ни парадоксально, способны полностью сконцентрировать все чувства на одном-единственном предмете, причем эта концентрация, если ее искусственно не прервать, ведет к полному физическому истощению. Я надеюсь, фрау Десмонд, теперь вы понимаете, почему я потерял самообладание, когда вы упомянули об инфекционном отделении. Мы просто вынуждены при всех обстоятельствах хранить в тайне то, что случилось, - иначе всеобщая паника неизбежна.
Норма кивнула.
- Да, теперь понимаю. Но… но в таком случае доктор Штайнбах и его супруга всю жизнь будут представлять опасность для окружающих. И поэтому остаток жизни им придется провести в изоляции - я не ошибаюсь? - Она пристально посмотрела на Барски.
- Боюсь, нет, фрау Десмонд.
- И до самой смерти им из инфекционного отделения не выйти?
Барски опустил глаза.
- Даже если вы установите, какого типа вирус вызвал эти изменения - я имею в виду изменение черт характера, то есть полное отсутствие агрессивности, потерю защитных инстинктов и полнейшее безволие, - я правильно излагаю?
- Безусловно правильно. - Барски не поднимал глаз. - В точности так все и произошло: вирус поразил определенные участки мозга, и поэтому…
- Да, да, понимаю. Я вот о чем: а если вы все-таки выясните, о каком вирусе идет речь, если вы определите его ДНК - нет ли надежды, что отыщется лекарство… спасительное средство… какая-нибудь сыворотка, например… откуда мне знать?.. с помощью которых их удастся вернуть к прежней жизни, вылечить? Нет, - перебила Норма сама себя, - нет, Боже мой, ничего не выйдет, если это вирус, который, как вы выразились, способен изменить наследственную субстанцию. "Новые формы жизни не могут быть отозваны!" - от этих слов Чаргаффа становится страшно.
- Страшно - не то слово. Но кто к Чаргаффу прислушивается? - проговорил Барски. - Все стремятся к прогрессу. Любой ценой. Все мечтают о переустройстве мира, о прекрасной жизни - и в результате этого больше зарабатывать. Кстати, нам уже известно, какой вирус вызвал болезнь у Тома и Петры.
- Известно? Но как… - начала Норма.
- Мы исследовали выделения. И нам повезло! Если так можно выразиться - повезло!
- Так что это за вирус? - спросил Вестен.
- По своему ДНК он напоминает Herpes-virus. Этот так называемый Herpes labialis, или des Lippen herpes, относительно безобиден. Он живет в большинстве из нас и никаких заболеваний и даже осложнений не вызывает. Взрыв герпеса может произойти, например, в результате солнечного ожога. Тогда, если все обойдется удачно, на губах образуются маленькие пузырьки - и только. Ну и как следствие, легкий катар…
- А если неудачно? - снова спросил Вестен.