- Тогда вирус карабкается наверх, в мозг, и вызывает его воспаление. Herpes-meningitis может завершиться смертельным исходом. То, что мы обнаружили у Тома и Петры, герпесоподобный вирус, который намного опаснее, потому что сразу поднимается в мозг и вызывает там нарушения. Те самые, к примеру, что мы нашли у них… Болезнь переносится мельчайшими брызгами слюны при разговоре. Вот так Том и заразил Петру.
- Но каким образом такой вирус вообще возникает? - воскликнула Норма.
- М-да, каким образом? - пробормотал Барски. - В общем-то, как следствие неточного разреза. Я вам уже говорил - у нас дьявольски опасная профессия. Вы знаете, что "разрез" - это химическая реакция, которую производят с помощью особых ферментов. Мы берем только тот участок ДНК многообещающего вируса, который представляется нам важным, и погружаем его в безобидный вирус. Вот так… - он показал на чертеж, который сделал на конверте. - Выделенный ряд носителя информации мы назвали отрезком А, он-то и должен был излечить зараженную раком клетку, это понятно?
Норма кивнула.
- Да, но иногда это делается без необходимой точности, - поэтому иногда как бы "прилипает" еще частичка ДНК, которую не хотели переносить, - пока что мы, увы, еще не научились "резать" безошибочно. Итак, на нашем отрезке А повисла нежелательная частичка ДНК-Х. В нашем случае отрезок А плюс X образовали, к несчастью, совершенно новый вирус АХ, который способен влиять на определенные клетки мозга. Том заразился во время работы: какая-нибудь пустячная неосторожность, палец порезал, например, или аппаратура сверхвысокого давления на секунду отказала - этого довольно. А потом он заразил жену. Мы, конечно, из кожи вон лезем, чтобы создать вакцину против этого вируса.
- Но только для людей, которые не заражены пока АХ, - сказал Вестен.
- Совершенно верно. Вакцина будет способна помочь только здоровым, предотвратить заражение. А Тому и Петре она уже не поможет. Слишком поздно.
- У меня, знаете ли, зародилось чудовищное подозрение, - сказал Вестен. - Я подумал о "чуме двадцатого века", о СПИДе. Откуда ни возьмись, появился СПИД. Не было - и вдруг на тебе. Нам стали объяснять, что это смертоносное ослабление иммунитета пришло к нам из Африки, что там случаи СПИДа были зарегистрированы еще Бог весть когда. Почему же мы о них и слыхом не слыхивали? Почему, ответьте мне, доктор? А не может ли быть так - от этой мысли меня бросает в дрожь, - не может ли быть, чтобы вызывающий СПИД вирус выскользнул из генной лаборатории?
Барски промолчал.
- Доктор!
- Я… я не думаю. Но между прочим, многие специалисты так считают. После всего того, с чем столкнулись мы сами, я не вижу в этом ничего невозможного.
- Ничего невозможного не видите? - взволнованно воскликнула Норма. - Доктор, писатель Стефан Гейм взял интервью у опытнейшего биолога и иммунолога профессора Якоба Сегала. Вы его, конечно, знаете? Да? Так вот, в этом интервью Сегал рассказал о первой и наиболее тщательно охраняемой генной и вирусной лаборатории военного научно-исследовательского центра в Форт-Детрике, в Мэриленде. Он уверен, что генетики там опытным путем получили вирус СПИДа HTL III. Но поскольку начальное воздействие инфекции крайне незначительно и никто не подозревал, что его инкубационный период длится от двух до пяти лет, этот вирус в человеке сочли нежизнеспособным и отправили подопытных особ - да, да, да, там работают не с подопытными животными, а с людьми, в данном случае с заключенными, получившими большой срок, из близлежащей мужской тюрьмы - обратно в их камеры. Профессор Сегал не сомневается, что именно таким путем вирус СПИДа и вырвался из лаборатории на свободу. Произошло это примерно в 1977 году. Однако факт замалчивался, все держали язык за зубами. Но вам это должно было быть известно! Вы знали, доктор?
- Мне известно лишь мнение профессора Сегала, - ответил Барски, избегая ее взгляда. - Мнение отнюдь не бесспорное.
- Не бесспорное? - вскинулась на него Норма. - Вчера все газеты писали, что на нас накатывает лавина СПИДа. Специалисты бьют тревогу: в одной Германии за день могут заразиться две тысячи человек, за год - почти семьсот пятьдесят тысяч. В самые ближайшие годы у нас могут появиться миллионы больных!
- Я тоже читал, - сказал Вестен. - До сих пор ученые исходили из того, что от пяти до двадцати процентов больных СПИДом будут практически обречены. А по оценкам экспертов на конгрессе в Париже в последующие годы число больных СПИДом увеличится вдвое. Вдвое! Что вы скажете, доктор?
Поляк, подумав, ответил:
- Пока нет никаких неопровержимых доказательств факта утечки вируса СПИДа из лабораторий, где экспериментируют с вирусами.
- А если все-таки? - спросила Норма. - Если вирус СПИДа все-таки возник в результате генных манипуляций?
- Тогда остается лишь надеяться, что вирус СПИДа - в отличие от нашего вируса АХ - не окажет разрушительного воздействия на наследственную субстанцию. Ибо лишь в этом случае существует возможность найти панацею от этой болезни. Если же он все-таки воздействует, то единственное, что нам остается, это создать вакцину для всех тех людей, которые пока еще не больны и не заразились.
- А всех остальных ждет судьба Штайнбахов, им уже никто не поможет, - сказал Вестен.
Барски опустил голову.
- Невероятно, - проговорила Норма.
Немыслимо, невообразимо, подумала она. Я напала на самый потрясающий материал в моей жизни. И самый зловещий.
- Приезжайте завтра в институт, - предложил Барски. - Там вы увидите обоих, Тома и его жену, через стекло, надев специальный костюм. Мы ответим на все ваши вопросы. Вас, господин Вестен, я, разумеется, тоже приглашаю, - бросив тревожный взгляд на Норму, он заговорил с нескрываемым волнением и, как всегда в подобных случаях, с заметным польским акцентом. - Теперь, зная в общих чертах всю подоплеку, постараетесь ли вы выяснить, почему погиб профессор Гельхорн, вся его семья и столько других людей? Я вам уже объяснил, почему мы не привлекаем полицейских. Вся наша надежда на вас. Мы хотим знать все, фрау Десмонд! Почему, дьявольщина, убили Гельхорна и всех остальных? Прямого отношения к несчастному случаю с Томом это иметь не может! За этим кроется нечто иное, совершенно иное!
- Повторяю еще раз: я предприму все, что в моих силах, чтобы найти убийц и причину преступления, - ответила Норма. - Отныне это моя единственная цель. И смысл моей жизни. Мой мальчик…
Она встала, подошла к перилам балкона и посмотрела на ночную реку. Вестен приблизился к ней и обнял за плечи. Барски услышал ее охрипший внезапно голос:
- А что касается профессора Гельхорна… Есть у вас предчувствия, догадки? Я вот о чем: вирусная инфекция, если я вас правильно поняла, история давняя, апрельская?
- Да, апрельская…
- М-м… И какова была реакция профессора Гельхорна? Вы запомнили какие-то детали, подробности?.. Говорил он вам, будто ему угрожают? Были у него опасения, что его станут шантажировать? Что-нибудь в этом роде?
- Нет, - ответил Барски, - подойдя к Норме. - Ничего похожего. Разве что… он постоянно был чем-то подавлен…
- Он не получал никаких писем? Никто не тревожил его телефонными звонками? Он вам ни о чем таком не рассказывал?
- Нет, - ответил Барски. - Это тоже странно - ведь что-то должно было предшествовать такому убийству, я с вами совершенно согласен, фрау Десмонд. Однако я не вижу ни малейшей зацепки. Тени подозрения и той нет. Хуже всего, когда не за что ухватиться…
- Гельхорн постоянно был подавлен, говорите. Но чем все-таки? - спросила Норма, зябко прижимаясь к Вестену.
- Не знаю, - ответил Барски. - Ясно одно: с течением времени он стал с явным подозрением относиться ко всей генной технологии… как к науке. Однажды, в середине июля, я зашел в его кабинет. Он был настолько занят своими мыслями, что не заметил моего прихода, и мне пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем он поднял на меня глаза. Наш последующий разговор я помню почти дословно.
- Да, и что же?..
- Он сказал: "Ян, сегодня ночью я читал протоколы допроса Оппенгеймера в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Маккарти".
- Да, я знаю, - сказала Норма. - Оппенгеймер - один из отцов атомной бомбы. И один из крупнейших ученых нашего века. Когда сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, он пришел в отчаяние. Его мироощущение напоминает мне чувства Чаргаффа, и, подобно ему, он тоже сделался Предостерегающим. Его обвинили в том, что он - коммунистический агент, предатель, продавший России тайну атомной бомбы. Ну и что?
- В каком смысле?
- Почему профессор Гельхорн упомянул об Оппенгеймере?
- Оппенгеймер рассказал комиссии об одном своем телефонном разговоре с Эйнштейном, и тот признался ему: "Будь у меня возможность выбирать сейчас снова, я предпочел бы стать слесарем или разносчиком, чтобы хоть в самой малой мере наслаждаться независимостью".
- И это профессор Гельхорн процитировал вам в середине июля? - спросила Норма.
- Да, точно помню. Он привёл также и другую мысль, ее часто вспоминают. Оппенгеймер сказал, что прежде история повествовала об уничтожении отдельных племен, исчезновении отдельных народов, пусть даже рас. А теперь все человечество - целиком! - может быть уничтожено одним человеком. При вдумчивом анализе становится ясно, что ничего другого не дано, если не будут найдены новые политические формы совместного существования. Мы и знаем это - и не отдаем себе в этом полного отчета! До худшего, мол, далеко. Времени, мол, хватит. А его осталось в обрез…
- Да, времени осталось в обрез, - повторил Вестен.
Голос Барски дрожал, и акцент снова выдавал его происхождение, когда он негромко проговорил:
- Что же терзало Гельхорна? Что ему стало известно? Что он предугадал? Почему его убили? Боже мой, будь оно все проклято - почему его убили? Почему?
19
Из отеля они вышли в половине четвертого утра. Свой "вольво" Барски оставил на стоянке напротив, между двумя небоскребами. Несмотря на столь раннее время, Алвин Вестен спустился вместе с ними на лифте. На прощание он обнял и поцеловал свою любимицу.
- Спокойной ночи, Норма!
- Спокойной ночи, Алвин! Спасибо за все.
- Не за что благодарить. Проснешься, позвони!
- А если я разбужу тебя…
- Сплю я теперь мало, пару часов, не больше. Вот они - преимущества старости.
- Ты никогда не состаришься, - сказала Норма, обнимая его.
И вновь, как два дня назад, ему подумалось: Смерть, дай мне еще немного пожить!
Барски открыл перед Нормой правую переднюю дверцу машины, помог сесть. Её привлек брелок ключа зажигания, на ребре которого было что-то выгравировано. Она опустила боковое стекло и, когда "вольво" медленно выехал со стоянки, помахала Вестену. Машина быстро набрала скорость и скрылась за поворотом, а Вестен продолжал стоять с приподнятой рукой.
В столь ранний час улицы Гамбурга пустынны. Барски и Норма довольно долго молчали. Вот перед ними Ломбардский мост с его фонарями. Чернеет вода Аусенальстер. Нет ни судов, ни веселящихся и танцующих людей. Лишь когда они проехали мимо крепостной стены и Старого ботанического сада, Норма спросила:
- Диск на вашем брелоке - серебряный?
Голос Барски, уверенно управлявшего машиной, ничуть не дрогнул, когда он ответил:
- Из серебра, да. Мне подарила его жена.
- Извините.
Справа быстро промелькнула Малая крепостная стена.
- Не извиняйтесь, не за что, - едва слышно произнес Барски. - Включить музыку? Радио "Люксембург" передает музыку всю ночь.
- Не надо, - отказалась Норма.
Помолчав немного, он сказал:
- А знаете, на ребре диска есть гравировка.
- Если не хотите, не рассказывайте…
- Почему не хочу? Скорее наоборот.
- Вы уверены?
- Абсолютно. Написано: "Да хранит талисман Яна Барски"… А на самом диске - серебряный профиль ангелочка. В день смерти моей жены ангелочек отвалился. Я пошел к ювелиру и спросил, не сможет ли он отполировать лицевую сторону диска и выгравировать одно слово. Да, конечно, ответил он. Какое? Имя моей покойной жены, Дубравка, сказал я. Дубравка - все равно что "добрая"…
Сейчас они ехали вдоль Хольштенского вала. Улица совершенно пустынна, ни единого прохожего, ни одной встречной машины.
- Да, ее звали Дубравка, мою жену, - рассказывал Барски. - Хорошо, что ангелочек отвалился и я смог на его месте написать ее имя. Я знаю, она всегда будет моим ангелом-хранителем.
- Обязательно, - кивнула Норма, а сама подумала: а я, с моим клеверовым листком!
- Ее звали Дубравкой, и это имя было словно создано для нее, - продолжал он. - Доброта, сама доброта. Всегда, во всем. Мы познакомились в Варшаве в семьдесят втором году. Она работала психологом в университетской психиатрической клинике. В семьдесят третьем году мы поженились. Три года спустя родилась наша дочка Эльжбета.
"Вольво" медленно катил вдоль Большого вала. Пусть выговорится, подумала Норма. Каждому человеку нужно когда-то выговориться. Мне тоже пришлось, когда погиб Пьер. И снова придется. Теперь, когда погиб мой сын. Дай ему излить душу! Может быть, он забыл, что ты сидишь с ним рядом, и говорит сам с собой. И ты нередко ведешь себя так же. Пусть выговорится…
- Мы всегда называли малышку просто Елей. А жену я называл Бравкой… Она была такой остроумной, рассудительной, справедливой! Как умела найти подход к человеку! Все ее любили. К ней нельзя было относиться иначе. Мы всегда могли поговорить друг с другом о нашей работе. Мы любили одних и тех же художников, композиторов и писателей, мы обо всем были одного мнения, да, обо всем…
Ах, подумала Норма, вы тоже!
- И всегда путешествовали вместе. И отдыхали на Балтийском побережье. И катались на лыжах в Закопане. Когда приходилось расставаться хотя бы на день - это было катастрофой. Тогда мы перезванивались. Дважды. Трижды в день…
Да, подумала Норма, да, да.
- В кино, в театрах, на выставках, в опере - повсюду мы бывали вместе. Даже в супермаркет за продуктами ездили по субботам вместе, всегда вместе.
Вместе, всегда вместе, подумала Норма. Пьер и я… даже за воскресными газетами мы спускались вместе… Не знаю, выдержу ли я, подумала она. Они ехали в Санкт-Паули по Репербану. Здесь еще горели яркие фонари, слышались громкие голоса, песни, крики и вопли, звучала музыка. У подъездов домов стояли проститутки. Задирая и без того короткие юбки, они демонстрировали голые ляжки и призывно улыбались. Стоило машине Барски проехать мимо, как они стирали эти улыбки с лица. Вид у них был усталый донельзя, работали они на износ. На одном из перекрестков бузила группа немолодых уже мужчин, тротуар и проезжая часть улицы - вся в пустых пластиковых пакетах, брошенных газетах, разорванных плакатах, мусоре и блевотине.
Мимо промчалась машина.
- С ума он сошел, что ли? - возмутилась Норма.
- …Жили мы в очень живописном месте, - продолжал Барски, который даже не заметил промчавшегося мимо лихача. - Мы часто сидели на балконе и разговаривали или слушали музыку. А иногда подолгу молчали, любуясь плавным течением Вислы… Бравка…
Посреди мостовой лежал пьяный. Барски осторожно объехал его.
- Такими ночами, как эта, - продолжал он, теперь уже действительно разговаривая сам с собой, - теплыми летними ночами мы могли просидеть на балконе до самого утра, когда и воды Вислы, и небо начинали светлеть, и их цвет, как и краски просыпающегося города, менялись с каждой минутой… Какие чудесные это были краски… какие дивные ночи… Бравка отказывалась идти спать… Ты должна, говорил я… И мне тоже надо поспать… Через несколько часов нам на работу… А она чаще всего отвечала: "Давай посидим еще немного. Прошу тебя…"
Посреди мостовой стояла женщина, водитель посигналил. Но женщина не двинулась с места. Барски притормозил и повернул руль. Но та тоже сделала несколько быстрых шагов в сторону и едва не оказалась под колесами. Брюнетка с большими карими глазами, скуластая и очень привлекательная. Разве что слишком ярко накрашенная. В углу рта - сигарета. Тонкое красное платье с глубоким декольте и разрезами на бедрах. Молодая женщина помахивала сумочкой из черной лакированной кожи. Рот ее растянулся в привычную улыбку, когда она подошла к окну машины, где сидел Барски.
- Эй, парочка! - Голос у нее был столь же вульгарный, как и внешность.
Отшвырнув сигарету, она открыла левую заднюю дверцу машины и плюхнулась на сиденье.
- Ну, наконец-то! Наконец-то опять позабавимся втроем!
- А ну выметайся! - в ярости крикнул Барски.
Женщина в красном задрала юбку.
- Вот, смотри! Я на все согласна! Как пожелаете, так и развлечемся. Могу и с одним тобой, если твоя сладкая согласна посидеть и посмотреть. Нет такой штуки, которую я не смогу проделать!
- Немедленно выйди из моей машины! - сказал Барски.
- Не надо, миленький! Посмотри, твоя сладкая уже изнывает от похоти! - Она наклонилась и поцеловала Барски в шею.
Он оттолкнул ее. Вскрикнув, она упала на пол машины. При этом она задела сумку Нормы, и из нее почти все высыпалось.
- Свинья ты паршивая! - выругалась женщина в красном платье. И сразу же добавила с ухмылкой: - О-о, пардон, мадам. Я соберу, не беспокойтесь, - и начала укладывать все обратно в сумку. - Подходящего кавалера вы себе выискали, нечего сказать! Грязная свинья!
Барски вышел из машины, открыл заднюю дверь, схватил женщину за шиворот и вытащил на мостовую.
- Ай-ай-ай! - завизжала она и принялась колотить Барски черной лакированной сумочкой. - Дерьмо! Слабак! Спидовец!
Рядом остановился черный "мерседес", из него выскочило двое мужчин - и женщина в красном скрылась в соседнем переулке. Один из них бросился за ней. Другой обратился с Барски с вопросом:
- Чего она от вас хотела?
- А вы как думаете?
Мужчина в штатском заглянул в машину. У него был сильный фонарь.
- Она не успела ничего подложить?
- Вряд ли. Я ее быстро вышвырнул. На вас понадеешься - сам будешь виноват…
- Да, черт побери, мы тут возились с каким-то пьяницей.
Нагнувшись, он посветил фонарем по углам, поднял сумку и протянул Норме.
- Ваша? Ничего не пропало?
Норма вопросительно уставилась на него.
- А вы кто?
- Я спрашиваю: ничего не пропало?
- Кто вы такой? - разозлилась Норма.
- После трагедии в цирке все мы получили личную охрану, - объяснил Барски. - Эти господа ехали за нами. Вы, фрау Десмонд, не обратили внимания…
- Личная охрана?
- Да, да, - подтвердил мужчина в штатском. - Так ничего не пропало?
Норма взяла сумку в руки. Незнакомец посветил ей фонарем.
- Диктофон, камера, кассеты, пленка… Нет, все на месте, - сказала Норма.
- Вы уверены? - переспросил он.
- Да.
- Это ваши вещи?
- Да.
- А не другие? Их не подменили?
- Нет, черт побери! Что я, своих вещей не узнаю?
- О’кей, значит, это была всего-навсего шлюха.
Вернулся второй. Он никак не мог отдышаться - видно, пришлось побегать.
- Ну что?
- Исчезла. Тут такая улица… борделей… В один из них она и шмыгнула. Найдешь ее теперь, как же. В таких домах обязательно есть черный ход. И в каждом - по пятьдесят девиц. Веселье, как в сочельник.