Пугливый зверек медленно-медленно, с величайшей осторожностью приближался к Норме, а она улыбалась, потому что ей удалось договориться с ящерицей, не произнося ни слова. Вдруг, мгновенно, ящерица соскользнула со скамьи - только ее и видели. На лицо Нормы упала тень, и она подняла глаза.
- У вас горе, мадам? - спросил тучный краснощекий священник в сутане и черной шляпе, который остановился прямо перед ней. На груди у него висел серебряный крест. - Какое? Поведайте мне. Я постараюсь утешить вас.
- Никакого горя нет, - ответила Норма, сразу возненавидевшая этого священника: из-за него сбежала ящерица!
- О-о, тогда почему вы плачете, мадам? - спросил он.
- Я не плачу, - упрямо ответила она, чувствуя уже, как по щекам катятся слезы.
Снова это случилось со мной, подумала она с отчаянием. Снова. Достав платок, вытерла слезы, но они текли и текли.
- Я духовное лицо, мадам, вы разрешите помочь вам?
- Нет, - отрезала она.
- Я очень прошу вас, дорогая…
- Уходите, - сказала Норма. - Уходите прочь!
- Как?
- Не желаю видеть вас! - воскликнула она. - Убирайтесь! Оставьте меня в покое! - И снова вытерла слезы. - Ну, уходите наконец, не вмешивайтесь не в свое дело!
Тучный священник пожал плечами.
- Как вам будет угодно, мадам. Я буду молиться о вас.
- Нет, ни в коем случае!
- Я буду молиться о вас, - сказал он уходя.
Подобно многим толстым людям, он двигался степенно, но легко и грациозно, словно паря.
- Я должен о вас молиться. На то я и священник. Я помолюсь о незнакомой даме…
Услышав шаги за спиной, Норма оглянулась. К ней торопился Барски.
- Что случилось? Почему вы плачете?
- Соринка в глаз попала.
- Дайте я посмотрю!
- Нет, я ее уже выплакала.
- Серьезно?
Пьер, Пьер, сделай, чтобы слезы прекратились!
- Вполне!
Она слабо улыбнулась. И действительно - слез больше не было. Спасибо, Пьер!
Барски не сводил с нее глаз. И ждал. Терпеливо ждал, пока она успокоится.
- Вы очень славный человек, - сказал он.
- Да перестаньте вы!
- Нет, правда.
- Довольно, слышите!
- У меня такое чувство, будто нам стоит поскорее исчезнуть отсюда, - сказал он.
- Что правда, то правда.
Идя рядом, они пересекли широкую площадь перед церковью. На авеню Генерала Этьена увидели голубой "ситроен", который совсем недавно стоял перед центральным зданием клиники.
Они наткнулись на босоногого мальчугана в лохмотьях. Он смотрел на них глазами, полными смертельной тоски.
- Дашь мне десять франков? - спросил он Барски.
- С какой стати я?..
- Так каждый спросит, - ответил мальчуган. - Они нужны мне позарез, понимаешь?
Барски достал бумажник.
- На, держи двадцать.
- Спасибо вам, мсье, - сказал оборвыш и зашагал своей дорогой с лицом обремененного сотнями забот отца семейства.
- Места прекрасные. А жизнь - нет, - резюмировал Барски, открывая заднюю дверцу "ситроена". Оба мужчины, приставленные к ним в качестве "незримой охраны", оглянулись одновременно.
- Извините, - проговорил Барски. - Нам хотелось бы вернуться в город. Не подвезете? Нам как будто по пути?
- Садитесь, господа, - ответил сидевший за рулем.
Барски помог Норме сесть в машину, и та резко взяла с места.
- Спасибо, - сказал Барски. - Здесь у нас больше дел нет. Завтра утром летим обратно. Как насчет того, чтобы вечером поужинать вместе?
- Не знаю, имеем ли мы право, - проговорил второй.
- Конечно, не в отеле, - понял Барски. - Я знаю один ресторанчик неподалеку, в Болье. Там подают фантастически вкусные дары моря.
- О’кей, господин доктор. Весьма любезно с вашей стороны. И с вашей, мадам. Благодарим, - сказал тот, что за рулем.
Они ехали вниз по Симьезскому бульвару, окаймленному двумя рядами высоких платанов. На стене одного из домов Норма заметила надпись аршинными красными буквами: "СВОБОДА РАВЕНСТВО РАДИОАКТИВНОСТЬ".
В просветах между высотными зданиями виднелись узкие полоски моря. В лучах заходящего солнца оно переливалось, как расплавленный свинец, и слепило настолько нестерпимо, что водитель опустил щиток. Норма закрыла глаза.
- Да, - произнес Барски.
- Что "да"?
- Да, в этом ресторанчике я тоже был тогда с женой, и мы вместе угощались дарами моря.
- Зачем вы мне об этом рассказываете?
- Вы же хотели об этом спросить?
- Нет, и не думала, - ответила Норма. - Понятно, что вы и прежде бывали в Болье. Откуда иначе вы знали бы об этом ресторанчике?
- И вам все равно, с кем я там был?
- Это меня не касается. Раз вы так расхваливаете их кухню, поедемте туда.
Барски искоса взглянул на Норму.
- Вы… - начал он.
Но она не дала ему договорить. Наклонившись к водителю, попросила:
- Сейчас ровно шесть. Я с удовольствием послушала бы новости.
- Сию секунду, мадам, - и он включил радио.
Сразу же раздался голос диктора:
- "Мы продлим наш мораторий на испытание атомного оружия до конца года, - сказал Горбачев в своем телевизионном выступлении. - В мире и без того достаточно оружия, чтобы уничтожить человечество… Спираль не должна развиваться, ибо это сделает невозможными переговоры…"
"Ситроен" резко свернул за угол. Барски привалился к Норме.
- Простите, - поспешил извиниться он, забиваясь в самый угол.
Норма не ответила. Достала темные очки и обратила лицо в сторону открывшегося перед ними моря. Белые бабочки-паруса уже разлетелись, исчезли.
7
Магнитофонная запись рассказа женщины, которая выступает в этой книге под именем Нормы Десмонд.
Вышло так, что Барски ошибся. Он думал, наш самолет летит в семь тридцать утра. После серии террористических актов контроль и досмотр резко усилились, и мы знали, что должны прибыть в аэропорт минимум за сорок пять минут до отлета. Я встала в половине шестого. Мы договорились позавтракать в самолете. Встретились с Барски в холле "Хиатт редженси", оплатили счета и поехали в аэропорт. Он совсем рядом. Шофер получил от Барски щедрые чаевые. Чересчур щедрые. По-моему, он с чаевыми всегда перебарщивает. Через минуту мы оказались в огромном зале для ожидающих, в котором почти никого не было, и когда подошли к стойке Люфтганзы, выяснилось, что самолет на Гамбург с посадкой в Дюссельдорфе - в восемь тридцать! Выходит, мы приехали слишком рано. Зал ожидания международного аэропорта "Лазурный берег" мне хорошо знаком. Здесь всегда полно народа, шум и гам, толчея. А сейчас вот тихо, как на кладбище. Все магазинчики и киоски пока закрыты. Мы сдали багаж, поднялись по эскалатору на второй этаж и прямиком направились в ресторан. Там в углу есть бар. Мы с Пьером в нем однажды хорошо посидели. Женщина, смахивавшая пыль со стойки, сказала, что если мы желаем позавтракать, нам надо подняться в верхний ресторан. Я его раньше не знала. Барски тоже. Что же, поднялись по винтовой лестнице и оказались во втором, очень большом ресторане, он назывался "Лазурное небо". Здесь тоже ни души, буквально ни души. Мы сели за столик перед огромной стеклянной витриной, и сразу появился молоденький официант, черный как ночь, в блестящем белом костюме. Мы заказали кофе, яйца всмятку, ветчину и еще много всякой всячины, потому что оба проголодались, а времени у нас было много. Чернокожий официант удалился и тут же появился вновь, поставил на стол вазу с пунцовыми розами и снова исчез. Какой любезный!.. И вот сидим мы с Барски напротив и смотрим друг на друга. Долго, очень долго. Я совсем не хотела смотреть на него, а все-таки смотрела, сама не знаю почему. Здесь, в ресторане "Лазурное небо", стояла такая тишина, какая бывает, наверное, в космосе. Неописуемая тишина! И мы сидим! Пристально глядим друг на друга, хотя я этого отнюдь не хотела. Я чувствовала себя скованной и одновременно умиротворенной, чудесным образом умиротворенной. Никогда в жизни я не испытывала этого состояния полного покоя, и, хорошо помню, я подумала тогда: "Может быть, Бог все-таки существует, если возможен такой покой". Невесть откуда появилась неизъяснимая легкость, тягот словно в помине не было, не стало печалей, беспокойства, страхов. Мне почудилось, будто мы оказались вне человеческого времени, вне самого мироздания, и это тоже было неизведанным для меня чувством.
Я посмотрела в окно. Внизу стояло много больших самолетов, но я не заметила ни бензозаправщиков, ни контейнеровозов с продовольствием, никого из аэродромной службы. Воздух по-прежнему оставался прохладным и очень чистым, все предметы сохраняли ясные, четкие очертания, и поскольку солнце только всходило, самолеты отбрасывали причудливые, фантастически длинные тени. Я перевела взгляд на море. Оно было абсолютно спокойным, только цвет его с каждой минутой менялся: от серого до разных оттенков серо-голубого, а потом от темно- до серебристо-голубого. Я никогда прежде таких красот не видела, и я не знаю, как их назвать поточнее. И он тоже видел все, что я, и мы не произносили ни слова, молчанье это тянулось и тянулось, а в зале ресторана стояла та самая необыкновенная тишина, о которой я раньше представления не имела. Под конец все стало каким-то нереальным, нереальным до последнего предела; я ощущала, что умиротворение переполняет меня, и вместе с тем испытывала острое возбуждение, и это чувство тоже было для меня внове. Мне вспомнилась его маленькая дочь и ее любовь к сказкам, потому что то, что я испытала этим утром, было - не знаю даже, как это назвать, - было… нет, создавало иллюзию, будто мы оказались в мире, где оживают сказки, в мире, где действительно возможно, чтобы два человека, которым дано испытать счастье, могли бы и удержать его - на все отпущенное им время.
И снова смотрели мы друг на друга, не произнося ни слова, словно мимолетная очарованность сковала нас. Писать - моя профессия, однако вы видите, что я тщетно подыскиваю нужные слова для описания того часа, который мы провели вместе в ресторане "Лазурное небо". Со дня смерти Пьера мне было безразлично, умру я или проживу еще какое-то время. Нет, неправда, мне часто хотелось умереть. Лишь бы без боли и мучений, я ужасно боюсь физической боли, но мне надоела эта жизнь и весь этот мир со всеми его людьми. Меня останавливало только то, что у меня был мой мальчик, которого я так любила, сын Пьера. В нем продолжалась жизнь отца, и поэтому я не имела права умереть и оставить его одного. Когда они убили ребенка, меня убедили, что нужно жить и найти его убийц. Если их схватят и осудят, я могу умирать спокойно, думала я. Надоел мне этот мир. После всего, что мне довелось пережить, я больше не верю в слова Анны Франк: "Глубоко внутри себя все люди хорошие". Но в это утро, когда мы с ним сидели за столиком друг против друга, во мне родилось чувство, что я не умру никогда, и он тоже, и я была уверена, что это ощущение вневременного и беспредельного охватило его до глубины души так же, как и меня.
Появился официант с завтраком, он подкатил столик на колесиках, весь уставленный тарелками - столько мы всего заказали. Он был идеально вышколен. Барски спросил, откуда он родом. Из Дакара, ответил тот, из Сенегала, значит.
Потом мы снова остались одни и пора бы, собственно, было и позавтракать. Как мы ни проголодались, сколько вкусностей ни заказали - сейчас кусок в горло не шел. Мы пили кофе и поглядывали то друг на друга, то на взлетное поле, огромные самолеты на котором, казалось, примерзли или приклеились к бетону. Глупый образ, я понимаю, но именно такое ощущение у меня было в тот момент - будто они никогда больше не оторвутся от земли и не поднимутся в небо.
А в ресторане, кроме нас, все еще ни души. Мы смотрели на меняющиеся краски моря, на его зеркальную в те минуты гладь, а далеко-далеко, у самого горизонта, оно сливалось с небом, на котором не было ни облачка и цвет которого тоже постоянно менялся. Я видела много морей, но я сразу решила: это море - мой друг. Я хотела бы остаться здесь навсегда. Ибо тогда, подумалось мне, я, репортерша, всегда горевшая желанием услышать и узнать как можно больше, глядя на это море, всегда узнавала бы последней, что имеет смысл узнать в первую очередь и без чего нельзя обойтись.
Я испугалась, когда Барски незнакомым мне приподнятым тоном произнес:
- "Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря. И там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя".
Посмотрев мне в глаза, он сказал:
- Это псалом Давида. Извините…
- Опять "извините"? За что? - спросила я. - Это мне нужно просить у вас прощения.
- А вы за что?
- Вчера я сказала вам неправду, - сказала я. - Мне уже приходилось бывать в Симьезе, и не раз, с Пьером Гримо. Были мы и в этой церкви, и в этом монастыре, и в этом парке, и на этом кладбище. Бывали мы и на вилле "Арен", и в музее Марка Шагала, видели "Авраама, оплакивающего Сарру"… все, что вы видели с вашей супругой, видели и мы с Пьером. Как и вы, мы с Пьером зашли в церковь, и Пьер молился - он, как и вы, верил в Бога…
- Я знал, что вы с мужем побывали во всех этих местах.
- Откуда вы знали?
- Не пойму, - ответил он. - Но знал - с первой секунды.
Вот и все, о чем мы говорили в огромном пустом ресторане. За целый час мы не произнесли больше ни слова. А потом объявили наш рейс… На летном поле царило оживление, через каждые две-три минуты к лайнерам подъезжали микроавтобусы с пассажирами. Барски объяснил официанту, что у нас пропал аппетит, и дал царские чаевые, а сенегалец пожелал нам счастливого пути. Мы спустились в зал ожидания, там было уже много народа, магазинчики и киоски торговали вовсю. Купив утренние газеты, мы узнали из заголовков, что после покушения на генерала Пиночета в Чили объявлено чрезвычайное положение и ограничена свобода печати.
8
Когда они подошли к стойке контроля, раздался голос диктора, который по-французски и по-немецки произнес:
- Доктор Ян Барски, направляющийся рейсом Люфтганзы номер восемьсот семьдесят шесть в Гамбург, подойдите, пожалуйста, к стойке вашей авиакомпании. Вас просят срочно позвонить по телефону. Пожалуйста, доктор Барски!
- Я сейчас вернусь, - сказал он.
Вернулся он действительно через несколько минут - бледный, как в воду опущенный.
- Что опять? - спросила она.
Пассажиры, стоявшие вокруг, нервничали, дети хныкали, какой-то младенец громко плакал, а диктор сообщал о посадке очередных самолетов.
- Том, - сказал Барски, глядя мимо Нормы. - Томас Штайнбах. Они звонили в отель, но мы уже уехали.
- Что с Томом? - спросила она.
- Телефонистка связалась с портье, и тот посоветовал позвонить в аэропорт - вдруг мы еще здесь.
- Что с Томом?
- Вы помните? Ну, Том, бедолага, который заразился… Он и его жена Петра… Те, что в инфекционном отделении, помните?
- Да, да, да. Что с Томом?
- Они хотят, чтобы я немедленно вернулся. Они беспокоились… а вдруг я полечу куда-нибудь еще?
- Доктор! - прикрикнула на него Норма. - Что с Томом?
- Вчера вечером состояние было вполне удовлетворительным. А ночью… Том умирает… - сказал Барски.
Грудной ребенок опять заплакал.
9
Серебристо-серый "вольво" Барски мчался вдоль большого городского парка, мимо летнего бассейна, мимо озера и планетария и остановился вплотную перед шлагбаумом у главного входа в больницу имени Вирхова. В Гамбурге половина второго пополудни и по-прежнему очень жарко. Жара в Ницце переносится легче, она не такая, как здесь. Там все не так, как здесь, подумала Норма, сидевшая рядом с Барски. За ними притормозил "мерседес" с двумя пассажирами. Люди Сондерсена постоянно сменяли друг друга.
Поляк нетерпеливо посигналил. По дороге из аэропорта в больницу Норму не оставляла тревога: как бы он на такой скорости не наделал бед. Из будки за шлагбаумом вышел толстяк вахтер, которого Норма помнила со дня своего первого визита к Барски.
- Ну что вы мешкаете, господин Лутц? - крикнул Барски. - Не узнали меня?
- Как не узнать… - вахтер был весь в поту, как и несколько дней назад.
- Почему же вы не подняли сразу шлагбаум?
- Дама… - пробормотал Лутц. - Дама, которая с вами, господин доктор…
- И что?..
- Ей запрещено появляться на нашей территории.
- Как?
- Вы сами отдали распоряжение, - сказала Норма. - Припоминаете? Когда вы вышвырнули меня отсюда.
- Распоряжение отменяется! Дама получит пропуск. Ей будет разрешено находиться на территории круглосуточно!
- Было бы неплохо, если бы нам давали такие распоряжения в письменном виде, - не без раздражения проговорил Лутц и поднял шлагбаум.
Барски выжал педаль газа. Машина так и полетела в сторону трех высотных башен. Свернув за последнюю из них, он снизил скорость и притормозил перед двухэтажным зданием, огороженным высоким густым кустарником. Резко открыл дверцу и буквально выпрыгнул из машины. Норма тоже вышла. Барски уже стоял перед контрольным телемонитором, установленном на тумбе. Из динамика послышался мужской голос.
- Добрый день, господин доктор.
- Привет.
- А дама?
- Со мной.
- О’кэй.
С тихим жужжаньем отворилась калитка. Норма поспешила вслед за Барски к высокой металлической двери в инфекционное отделение. Три дня назад на этом самом месте я была готова дать ему пощечину, подумала Норма. Сколько же всего произошло за каких-то три дня! Тяжелая дверь открылась, издав странный чмокающий звук. Барски распахнул ее пошире, придержал и пропустил Норму вперед. Таким я его еще не видела, подумала Норма. Он совершенно не владеет собой. Быстро пошла рядом с ним по длинному коридору без окон. Остановились перед очередной металлической дверью. Здесь горел неоновый свет. Барски достал из кармана брюк связку ключей и открыл дверь. В небольшой комнате, служившей, очевидно, "предбанником", стоял мужчина с пачкой журналов в руках. Среднего роста, коренастый, с залысинами.
- Наконец-то! - воскликнул он.