Перелистывая вновь и вновь все материалы дела, я никак не мог понять и объяснить того, почему молодой чех, на глазах у которого советские воины освободили его родину, стал нашим лютым врагом. Было уже поздно, мысль работала вяло, картины смешивались, терялись и не увязывались одна с другой. Взглянув на часы, я решил отправиться спать.
И только утром, проснувшись чуть свет и мысленно вернувшись к своим заботам, я увидел перед собой, как наяву, все то, что безуспешно искал весь вечер.
Восстанавливая в памяти события недавних лет, я видел, как молодой человек с повязкой на лбу, студент Пражской Академии Художеств, по-видимому, избалованный сын состоятельных родителей, которые хотя и говорили еще по-чешски, но мыслили уже по-американски, в холодный февральский вечер, вместо того, чтобы рисовать в своей комфортабельной квартире, маршировал с несколькими сотнями других студентов на Малой Стране - район Праги, - выкрикивая антикоммунистические лозунги.
Он был в рядах "золотой молодежи" Большой Праги, среди парней, которые еще четыре года тому назад воспитывались в фашистском духе.
Они состояли в одной шайке с двенадцатью министрами, объявившими двадцатого февраля 1948 года об отставке с занимаемых ими постов, требуя роспуска правительства Готвальда.
Я мысленно видел, как к шести часам вечера двадцать третьего февраля вся эта шумная кампания оказалась перед зданием секретариата национально-социалистической партии на площади Республики.
С балкона второго этажа их приветствовали фанатичная Франя Земинова и высокомерный Петр Зенкл.
Перебивая друг друга, они истерично кричали:
- Не допустите утверждения президентом отставки наших министров!
- Сплотитесь в борьбе с коммунистической угрозой!
- Требуйте расследования деятельности коммунистического Министерства внутренних дел и Корпуса национальной безопасности!
- Долой Носека!
- Требуйте от президента немедленного роспуска правительства Готвальда!
- Готовьтесь к борьбе на баррикадах!
- Все к президенту! Да здравствует президент!..
Распаленные такими призывами своих лидеров, студенты направились к президентскому дворцу, бросая на своем пути оглушительно взрывавшиеся петарды.
И если накануне побледневший и взволнованный Бенеш неохотно принимал делегацию сотен тысяч рабочих, то теперь, несмотря ка позднее время, он немедленно пригласил студентов, принял к сведению их требования и поблагодарил за лояльность и готовность отстаивать республику.
Почувствовав, что президент с ними, студенты попытались собраться еще раз, но, встретив на пути плотный строй отряда Корпуса национальной безопасности, разбежались.
Я видел, как после провала демонстрации Зарницкий стрелял из-за угла в спины рабочих-активистов, совершал диверсии на дорогах, составлял и распространял памфлеты на Яна Масарика, отказавшегося примкнуть к реакции.
Но народ решительно заявил о своей полной поддержке правительства Готвальда. Бенеш был вынужден утвердить отставку двенадцати реакционных министров и одобрить состав нового правительства во главе с Готвальдом. Теперь уже в Чехословакии нельзя было сидеть между двух стульев.
Некоторое время Зарницкий скрывался на квартирах друзей, обдумывая горькую свою участь. Слухи и небылицы - одна бессмысленнее другой - о жестоком терроре и насилиях коммунистов переполняли отчаянием его мещанскую душонку.
От коммунистического смерча уже бежали на Запад Краина, Гора, Чижек, Прохазка, Странский, Зенкл, Рипка и другие его кумиры, не ставшие ожидать, пока Национальное собрание примет решение об их аресте.
Некоторые из них, не сложившие оружия, вроде непримиримой Франи Земиновой, оказались в тюрьме.
Чего же ждет он, ведь он был с ними по одну сторону баррикад! Нельзя же жить под вечным страхом ареста!
"Бежать из этого проклятого коммунистического ада, где все равны, - повторял он, глотая по утрам собственные слюни, вместо черного кофе с коньяком. - Бежать, бежать, - стучало в висках".
"Бежать? - вновь спрашивал он себя, - но как? Чем заплатить проводнику, на какие доходы жить в Вене? Деньги! Надо найти их любой ценой. Пусть даже ценой преступления".
Наконец, с помощью старого знакомого найден надежный проводник. У знакомого, бывшего офицера, взят пистолет. Потихоньку распроданы вещи. Куплен фальшивый паспорт. И вот… пробил последний, решающий час.
Я снова мысленно видел, как в дождливые сумерки, элегантно одетый, он входит в ювелирный магазин, рассчитывая на полное доверие и сочувствие владельца магазина - друга семьи. Видите ли, он помолвлен и должен преподнести кольцо возлюбленной.
- Какое?
- Разумеется, одно из самых роскошных.
В его руках похрустывает внушительная пачка новеньких крон.
Владелец магазина склонился над сейфом и в тот же миг грохнул наземь. Из ножевой раны в шее хлестнула кровь.
Молодому человеку на несколько минут становится дурно, но он овладевает собой. Драгоценности и деньги из сейфа перекочевывают в портфель.
Затем стремительно надвигающаяся дорога, мелькающие леса, лужайки и села. Свист ветра, граница, Австрия.
Пройдя ночью по лесу добрых пятнадцать километров, к рассвету он дошел до небольшого озера на территории Австрии. Здесь расплатился с проводником. В приметном месте зарыл в землю свои сокровища. Вышел к асфальтированной дороге…
И даже здесь, в уютном кабинете жандармского офицера, он чувствует, что ему страшно не по себе. До тошноты противна даже пыль на плаще. Пыль проклятой забытой родины.
Его потянуло в ванну. Хотелось сбросить, смыть с себя все, напоминающее о ней, и вновь отдаться старой роскошной жизни.
- Я вполне понимаю пана художника, - вздрагивает он от хриплого скрипучего голоса жандармского офицера, - коммунизм, в том числе и чешский, губит таланты. У пана не было другого выхода, как бежать к нам. Но пан должен понять, что Австрия все еще контролируется союзниками. Американцы должны проверить действительные намерения пана, и тогда он сумеет получить право на жительство. Но можно не сомневаться, что и американцы вполне поймут пана художника.
Снова томительное ожидание в отдельной камере следственной тюрьмы. Он уже собирался протестовать, когда, наконец, сообщили о долгожданном вызове в американскую Си-Ай-Си.
И я отчетливо представил себе картину беседы Зарницкого с американцем.
Офицер американской секретной службы, казалось, пропускал мимо ушей рассказ перебежчика. Изредка он кивал, как бы сочувствуя чеху, изредка позевывал.
Его беззлобный, отсутствующий взгляд был устремлен на большое распахнутое окно и видневшиеся вдали широкие набережные канала. Но вот он медленно приподнялся из своего кресла, медленно подошел к перебежчику и над самым его ухом гаркнул изо всех сил:
- Хватит валять дурака! Все, что было сказано, - ерунда! Говорите о самом главном! Об этом самом! Считаю дo трех! Раз…
С этими словами он быстро извлек из письменного стола огромный пистолет и наставил его на перебежчика.
Зарницкий выронил сигарету и, протянув к капитану руки, с дрожью в голосе залепетал:
- Простите, если вы о бриллиантах, то они спрятаны у границы. Я еще не успел рассказать…
- Встать, мерзавец! Здесь тебе не чехословацкая кофейня. Ограбил моего соотечественника - американца… даже убил его и еще втирает очки накануне смерти!
Офицер нажал на предохранитель и взвел курок. Перебежчик вскочил со стула. Рыдая, он закричал:
- Прошу извинить меня, господин капитан. Не убивайте меня. Он - чех, а не ваш соотечественник. Для побега нужны были средства.
- Говори! - прикрикнул на него капитан, - говори все, что было.
Перебежчик теперь заговорил шепотом, он потерял голос, съежился. С головы до ног его обливало холодным потом. Его грабят. Лишают и здесь той жизни, о которой он так мечтал и ради которой совершил преступление.
Неужели попался на испуге?
- О мокрых делах, парень, все "не успевают" рассказывать, - прорычал офицер, пряча в стол парабеллум и садясь в кресло, - но ты останешься на свободе, конечно, при определенных условиях… Можешь себя поздравить. Америка, друг мой, великодушна, но… с камешками тебе придется расстаться.
Американец говорил тоном явного превосходства. Он заметно повеселел. Теперь он резво ходил по кабинету, и глаза его горели жадным огнем.
Профессия шпиона поначалу не весьма устраивала Зарницкого. Но что поделаешь, если не выдержал провокационного допроса, раскис, проболтался. Да, теперь попал в лапы…
Ну и что же? По крайней мере, по утрам снова можно пить кофе, хотя и без коньяка, жить в центре Вены и иметь девушек. Правда, девушки не те, что в Праге. По указанию шефа он должен иметь связь с проститутками… Но ведь и сам он продался за деньги.
Рисовал больше для вида, в целях установления контактов с русскими при сбыте картин. Но само рисование почти не приносило дохода. Разве рисованием удивишь Вену, если здесь даже знаменитые музыканты прославленной старинной оперы пиликают на перекрестках, вымаливая гроши у случайных прохожих.
А ему все-таки платят. В его работе есть риск. Но раз он рискует - значит, борется. Кто, как не он, спасает Свободный Запад от коммунистической угрозы, шпионя за красными офицерами. Вот и этот лейтенантик, бездарный пискун, возомнивший себя чуть ли не великим Карузо. Не плохо он выглядит на пленке. Эльфи очень удачно заарканила дурачка. И в моих руках важные документы.
Теперь надо вытянуть от шефа побольше. Так я представил себе, Вживаясь в дело, всю неприглядную жизнь пана художника Зарницкого в Чехословакии и его путь в шпионы.
Выслушав мою версию по оценке материалов на Зарницкого и соображения о его задержании, Федчук заулыбался.
- А вы, оказывается, мастер разыгрывать ситуации, - весело проговорил он.
Продолжая улыбаться, достал из сейфа и протянул мне маленькую газетную вырезку на непонятном мне языке. К вырезке был подклеен перевод официального сообщения Чехословацкого агентства печати.
"Убийство фабриканта стекла. Ограбление сейфа. Подозрения падают на исчезнувшего участника февральского заговора, студента Академии Художеств", - читал я.
Но Федчук сразу же оторвал меня от дальнейшего чтения.
- Не думайте, что это большая заслуга. Beдь ловеласы становятся шпионами по определенному шаблону. К тому же, это было давно.
Федчук взял у меня из рук и опять закрыл в сейф газетную вырезку. Достал папиросу и закурил. Видно было, что состоявшийся разговор был для него приятен.
- То, что Зарницкий являлся активным участником февральского заговора в Чехословакии, совершил убийство и бежал в Австрию, все это бесспорные факты. Хорошо, конечно, что вы домыслили их путем логических рассуждений. Но если это все, то Зарницким можно не заниматься.
Федчук встал, прошелся по кабинету, приглаживая рукой волосы.
- Но здесь дело сложнее, - продолжал он. - Для меня лично все эти преступления позволяют предположить, что, оказавшись в Австрии, он стал шпионом. Более того, у нас есть все основания считать, что он шпион, работающий против нас.
Федчук нахмурился. Подойдя к книжному шкафу, поставил на место упавшую книгу. Задержал взгляд на люстре, словно обдумывая что-то. Наконец, сел рядом со мной и заговорил вновь:
- Так вот, на вашей версии с лейтенантом надо и строить проверку Зарницкого. А о задержании говорить рано. Представьте себе, что Зарницкий задержан и вам поручен его допрос. Попробуйте-ка разоблачить его в шпионаже на основании материалов досье. Ведь он противник сильный и умный, рассчитывающий буквально каждый свой шаг.
И вот я сижу в своем кабинете за столом и мысленно представляю себя то в роли следователя, то в роли Зарницкого. Ставлю ему вопросы и сам отвечаю на них. Много еще я задавал вопросов Зарницкому, но ничего добиться не мог.
Я пробовал задавать ему вопросы то в одной, то в другой последовательности, идти прямым и более извилистым путем, но все равно не мог достигнуть успеха. Я только раскрывал перед ним карты, выкладывал на стол свои козыри.
Теперь я понял, почему Федчук предложил именно этот эксперимент. Он дал мне почувствовать мое бессилие.
Вконец измученный, я прекратил инсценировку допроса. Нет, нет и нет! Все это не доказательства, а лишь сигнал, над которым надо работать. Все необходимо начать сначала. Нельзя увлекаться и целиком отдаваться первому впечатлению.
- Так с чего же вы решили начать? - спросил Федчук на следующий день, как только я появился в его кабинете. - Надеюсь, поняли, что начинать надо с доказательств.
- Начну с того, - отвечал я, - что увижу Зарницкого в натуре. Посмотрю на него хотя бы издали, со стороны. Знать в лицо своего противника, его манеры - это уже немалое преимущество для охотника за шпионом.
- Неплохо, неплохо, - одобрил мои мысли Федчук. - К тому же, - продолжал он, - для задерживания Зарницкого придется все равно "выводить" из Первого района Вены к нам в зону. Так что знать его в лицо вам абсолютно необходимо.
Федчук склонился над столом, что-то пометил на лежавшем перед ним листе бумаги. Лучи закатного солнца освещали его лицо. Вскинув голову и посмотрев на меня, он снова спросил:
- Ну, а дальше?
- Затем поселюсь в Военном городке и займусь коллекционированием натюрмортов. Возможно, удастся привлечь внимание агентов Зарницкого к себе. Вот, кажется, и все, что я пока намереваюсь предпринять, хотя в мыслях забегаю далеко вперед.
- Ну, что ж, - заметил Федчук, - наметки, пожалуй, подходящие. Только все это надо делать не торопясь, в естественной обстановке и совершенно надежным способом. Советую хорошо поразмыслить над деталями.
И вот я снова склонился над тощим досье. Папка уже не блещет глянцем, листы потускнели, уголки листов оттопырились, как бы загнулись кверху.
День за днем, ночь за ночью перелистываю я эти страницы, выученные почти наизусть. Всматриваюсь в фотографию, стараясь запомнить, запечатлеть каждую деталь внешности своего противника, так сказать, в живом виде представить его перед собой.
Наконец, кажется, все продумано и учтено. Согласована и одобрено. Пора действовать.
Кафе "Будапешт", где, судя по заявлению лейтенанта Кострова, Зарницкий постоянно завтракал с десяти до одиннадцати утра, мы с Ольгой начали посещать из осторожности вечером, с наступлением темноты.
В кафе было душно и тесно. Гремел оркестр. Подвыпившая публика главным образом танцевала. Многие женщины и мужчины вели себя настолько вульгарно, что на них противно было смотреть. Однако я сдерживался.
За стойкой буфета стояло несколько девушек. Они и были объектом моего пристального изучения. Расплатившись и выйдя на улицу, мы вздохнули свободнее. Луна и звезды купались в светлой зеркальной глади Дунайского канала…
В последующие дни наведывались в "Будапешт" до наступления темноты, что избавляло от неприятного зрелища разгула и создавало условия для непосредственного знакомства с девушками, работающими в кафе. В дневное время они обслуживали посетителей.
Наиболее внимательной и любезной к нам была молодая, черноволосая, довольно привлекательная по внешности австрийка, по имени Инга. Ее лицо показалось мне знакомым. Она каждый раз сразу же подходила к нашему столику и подавала меню. Мы брали кушанья, немного напитков, были друг к другу очень внимательны, даже нежны, и это ее, по- видимому, подкупало.
Вскоре после знакомства с Ингой, я пришел в кафе "Будапешт" около десяти утра один, хмурый, расстроенный.
Подбежавшая Инга сразу заметила перемену.
- Где же фрау? - спросила она.
- Поругались, - сказал, я с грустью, - а как крепко дружили…
Инга озабоченно покачала головой. С того дня она усилила ко мне внимание и считала меня в кафе своим клиентом.
Зарницкого я увидел на следующей неделе, как только он появился в кафе.
Я сразу узнал его, хотя на его голове и не было белой повязки.
Резко толкнув дверь, он почти вбежал в помещение и, послав рукой приветствие девушкам за стойкой, сел в уголке между окном, и входной дверью.
К его столику подошла Инга.
- Как дела, художник? - весело спросила она.
В ответ он приподнял руку и щелкнул пальцами, что, по-видимому, означало - "отлично".
Подав ему кофе и пригладив рукой его волосы, она присела к столу. Между ними завязалась беседа.
Наблюдая за ним, я пришел к выводу, что он был пьян. Выпив кофе, он сразу же удалился…
Поселившись, как это и было условлено, в военном городке в Вене, в одной квартире с капитаном авиации Ковальчуком, я не только сам "заразился" коллекционированием картин, но вовлек в это занятие и своего молодого друга.
В результате наша небольшая квартира постепенно наводнялась недорогими натюрмортами и, к моему ужасу, превращалась в миниатюрную картинную галерею.
Как и следовало ожидать, весть о нашей "болезни" быстро расползлась по всему городку.
Теперь я надеялся, что при появлении продавщицы картин жильцы городка препроводят ее к нам и мы сумеем с ней хорошо познакомиться. - А она, в свою очередь, посетив нашу квартиру, получив убедительное доказательство того, что мы, действительно, интересуемся картинами.
Дальнейшие события не заставили себя ждать.
Однажды, вернувшись домой после работы, я столкнулся с продавщицей картин лицом к лицу в маленьком и узком коридорчике нашей квартиры.
Это была Инга!
Под рукой она держала сверток полотен. Рядом с ней стоял Ковальчук, смешной, растерянный и неуклюжий.
- Здравствуй, Инга, - воскликнул я, пожимая ей руку, - есть так хочется, нет ли у тебя котлет в сумочке?
- А я и не знала, что вы здесь живете, - улыбаясь, заговорила она. - Мне указали на ваш музей древностей, и я пришла пополнить его новыми экспонатами.
- Скажи, пожалуйста, мне ведь и в голову не приходило, что в тебе скрывается величайший в мире талант, после Гойя и Рембрандта.
- Что вы, рисует мой друг, я всего-навсего помогаю ему в гешефте.
- Показывай, показывай, - настоял я, возвращая ее в квартиру, - все великие люди являлись воплощением скромности.
Увидев на диване несколько натюрмортов, уже закупленных Ковальчуком, я постарался прийти к нему на помощь, рассеять его неловкое и все еще заметное волнение.
- О, да ты, как видно, уже разорила моего друга; у бедняжки, кажется, дрожат колени. Ведь ему не приходилось еще питаться плодами, изображенными на полотнах.
Подмигнув Инге, я подошел к буфету, достал бутылку вина, поставил ее на стол.
- Слава богу, у нас уцелела еще бутылка отличнейшего вина, и мы, конечно, разопьем ее за здоровье всех настоящих и будущих мастеров кисти.
Откупорив бутылку, я налил бокалы, и мы дружно выпили.
- У меня, Инга, есть для тебя выгодное предложение, - продолжал я. - Вот с этой фотографии моей матери надо нарисовать портрет маслом. Фотография быстро стареет и тускнеет, а портрет долговечен. И еще есть заказ…
Положив ногу на ногу, Инга деловито вытащила из сумки блокнотик с карандашом.
- Нарисовать место, где я чуть не утонул при ловле форели в бурной реке. Буду теперь молиться дереву, за корни которого удалось ухватиться и таким образом спастись. Не правда ли, капитан?
- Конечно, конечно, майор, - поддержал меня безучастный до сего времени Ковальчук, - сколько бы вы ни покупали картин, вам всегда будет недоставать еще одной, именно той, о которой вы говорите.