…Редер вел танки меж заводских стен. В их пролетах мелькала водная гладь - Дунай. У проходных - вооруженные отряды штурмовиков, черные мундиры СС. Арестованных рассаживают в крытые брезентом автомобили, и Редеру несколько раз приходилось останавливать колонну, чтобы грузовики могли отъехать. "И после всего этого Геббельс станет нагло утверждать, что австрийцы приветствуют аншлюс, - подумал Редер. - Он и это насилие сумеет обставить".
Редер видел: чем ближе колонна подходила к центру города, тем разительнее менялась обстановка. Улицы украшены, как Берлин в лучшие дни, колонны, пилястры - в символике рейха. Флаги, портреты фюрера и новоиспеченного штаттгальтера. Несколько спешно увеличенных фотографий, где Гитлер, улыбаясь, жмет руку улыбающемуся Зейсс-Инкварту, уже выставлены в витринах магазинов и пивных.
Впереди показалось оцепление СС. Редер остановил машину и открыл люк. К танку подбежал шарфюрер:
- Глушите моторы здесь… Дальше - площадь ратуши. Там говорит фюрер. - На юном лице шарфюрера застыло благоговение. - Вы, конечно, хотите послушать, но только в пешем строю и организованно.
Пока ставили машины, пока строились, успели к самому концу речи.
Гитлер стоял на балконе в окружении Гиммлера, Гесса, Гейдриха, Кеплера и Зейсс-Инкварта.
Гейдриху из-за двери балкона передали большое знамя рейха. Он едва удержал древко - тяжелый бархат с кистями ударил по лицу Геббельса, и тот чуть не завалился на балконные перила.
Гитлер выждал, когда ветер подхватит полотнище, оно зареяло, создавая ему яркий фон, и только тогда закончил свою речь:
- Если из австрийского города, где я родился, провидение призвало меня к руководству рейхом, то оно не могло не возложить на меня миссию вернуть мою дорогую родину германскому рейху.
Лахузен и Гаук в это время командовали захватом в Вене архивов, документов и картотек. Бюро бундесканцлера было уже опечатано. Арестован полицай-президент Вены Скубл - вместе со всей своей документацией. Абвер искал в папках полицай-президиума компрометирующие материалы на руководителей министерств и ведомств, банкиров-евреев и банкиров-австрийцев, директоров концернов и руководителей предприятий вне зависимости от их национальной принадлежности. Одновременно выявлялись лица, которые могли стать потенциальными противниками режима. На специальный учет брались коммунисты и все члены левых партий. Одновременно изымались документы, относящиеся к судебным процессам над нацистами и участниками путча 1934 года.
Накладка произошла в военном архиве. Туда кто-то вызвал пожарных и вода испортила все документы. Многое оказалось вообще утраченным. То же произошло и в архиве министерства внутренних дел. Лахузен недоумевал: в обоих случаях он так и не нашел очагов загорания. Впрочем, утешался он, это мелочи. С армией разобраться легче, многое уже нашлось в полицай-президиуме, который подотчетен МВД, и в канцелярии социалистской партии, в бюро Объединенных профсоюзов.
12 марта 1938 года в Вене было арестовано гестапо и абвером 67 тысяч человек.
В тот же день Англия, США и Франция официально признали захват Австрии Гитлером. Посольства этих государств в Вене были закрыты, их штат - эвакуирован уже к вечеру.
Центральный орган ВКП(б) газета "Правда" в те дни писала: "…разгул фашистской агрессии является непосредственным следствием политического курса Чемберлена. Проводимая им политика открытого сговора с агрессорами и отказа от системы коллективной безопасности развязала руки поджигателям войны".
18
Ингрид ван Ловитц поняла, что ее телефонный звонок Дворнику оказался для профессора неожиданностью. Она отдавала себе отчет, что ее просьба о немедленной встрече выглядит до неприличия навязчивой. Но другого выхода у нее не было.
Утром в отеле ее нашел Фернандес, связник Центра. Он вручил ей серый конверт с германской маркой для передачи профессору Дворнику и указание Дорна немедленно возвращаться в Швецию.
Когда Дворник вошел в зал ресторана, его поразило выражение тяжелого, совсем не женского раздумья на лице Ингрид - будто прежде он знал совсем другого человека…
Присел рядом, улыбнулся. Зина сразу заметила: улыбка получилась вымученной и подчеркнуто учтивой.
- Рада вас видеть и простите за назойливость. Обстоятельства изменились так резко, что сегодня я должна уехать.
- В Янске-Лазны? - спросил Дворник.
- Нет. В Швецию.
- Ну что ж. - Он недоумевал, неужели только отъезд на родину заставил фрокен быть несколько бестактной. - Я тоже уезжаю. В Лондон. Этот ресторан, - добавил Дворник после паузы, - славится в Праге еще со времен империи…
Ингрид огляделась. Старое столовое серебро, немолодые официанты, вылощенные и исполненные внутреннего достоинства, богемский хрусталь. В зале практически пусто. На эстраде ненавязчиво играли что-то два музыканта - цимбалы и скрипка. Профессор взял карту, вопросительно посмотрел на Ингрид:
- Прежде здесь готовили удивительную форель…
- Я всегда любила рыбу, - ответила Зина, размышляя, когда ей лучше передать конверт, и решила, что, вероятно, если Дворник прочитает его содержание при ней, хотя, судя по приказу Дорна о возвращении в Швецию, ей рекомендовали, грубо говоря, уносить ноги, - реакция профессора непредсказуема. "Нет, - думала она, - они не знают его, как я. Он не сдаст меня в полицию".
Официант выслушал заказ с выражением врача, анализирующего анамнез.
- Могу порекомендовать к рыбе легкое белое вино, очень сухое, - бесстрастно посоветовал, профессионально вскинув на рукав салфетку. Дворник согласился.
- Расскажите о своих впечатлениях, - бросил Дворник Ингрид.
- Поразительно, - ответила она. - Вчера пала Вена, а пражане спокойны, как мне показалось. Та же пестрая толпа туристов, беззаботная молодежь. В газетных киосках все так же продается "Венков" с портретами Гитлера. Разве что больше военных патрулей на площадях… Говорят, в рабочих кварталах коммунисты организовали демонстрацию протеста. Это верно?
- То далеко до Градчан, - сухо заметил Дворник. - Да, Австрии больше нет, есть Остмарк, восточное графство, если дословно переводить с немецкого. Простите, Ингрид, кажется, мы говорим не о том. Вы удручены, у вас что-то произошло, и вы вызвали меня, надеясь на мою помощь?
- Скорее, я сама надеюсь помочь вам…
Дворник удивленно вскинул брови.
В это время официант подкатил на тележке покрытое крышкой блюдо. Достал деревянную разделочную доску. Ингрид оборвала себя на полуслове. Дворник молча смотрел, как официант ловко переложил на доску золотистую рыбку и принялся разделывать ее, орудуя двумя тонкими вилками. Наконец выложил филе на тарелки, разлил вино по бокалам и покатил свою тележку прочь. Только тогда Дворник сказал:
- Я знаю, вы добрый человек, Ингрид, но я не понимаю, какого рода помощь вы предлагаете мне…
- Я догадываюсь, профессор, отчего вы так торопитесь в Лондон. Кое-что было достаточно ясно из наших многочисленных бесед. Да и доктор Карел не скрыл от меня, какой вы редкий, удивительный человек. Да, нужно бороться против войны. И я буду молить бога, чтобы он помог вам в вашем благородном деле. Я ведь жила в Германии… И, увы, имела несчастье… пытаться бороться с войной там, в ее колыбели. Это закончилось для меня не так скверно, как для сотен моих единомышленников. Мне помогли уехать.
- Вы - немка? - с ужасом спросил Дворник.
- Нет… Хотя Германия и считается моей родиной. По документам… Мне было бы неловко отвечать на ваши прямые вопросы.
Дворник покачал головой… Да, Гофман что-то говорил… Гестапо, пытки, болезнь… Но там, в Янске-Лазны, это как-то прошло мимо, не верилось…
- В Пиллау, где я жила, это на Балтике, я вращалась в военно-морских кругах. И кое-что случайно иногда узнавала. Например, о десанте на Остров - так в обиходе немцы называют Великобританию. Уже тогда, в тридцать четвертом году. Сегодня мне тоже удалось выяснить некоторые вещи, интересующие в том числе и ваше правительство. - Ингрид раскрыла сумочку и положила перед Дворником конверт с германской маркой. - Прочтите.
Дворник недоверчиво посмотрел на конверт, на лицо Ингрид. "У нее даже речь изменилась, - отметил Дворник. - Стало быть, милая, добрая, женственная Ингрид ван Ловитц - политэмигрант? Но к какому слою эмиграции она принадлежит? С кем она? С Манном, социал-демократами, с христианскими демократами? Со старой аристократией, которая не приняла Гитлера? С кастовым старым офицерством? Она так набожна. Не с Тельманом же она, в самом деле! Нет, это люди другого склада. Другого воспитания и круга. А ведь Гофман, конечно же, знает… Но никогда, ни словом, ни намеком… Почему он не предупредил меня? А не рискую ли я рядом с ней?"
Почувствовав смятение Дворника, Ингрид твердо сказала:
- Это план нападения Гитлера на Чехословакию, кодовое название плана - "Грюн".
…Дворник дочитал, и у него затряслись руки:
- Значит, мы познакомились с вами не случайно, фрокен Ингрид…
Ингрид мягко накрыла его руку своей ладонью:
- У чехословацкого народа есть добрые и верные друзья и союзники. Будем надеяться на них. И я очень верю в чехословаков. Прощайте, профессор. - Ингрид ласково улыбнулась, кивнула и пошла, чуть покачиваясь на модных каблучках-рюмочках.
Голова Дворника стала вдруг тяжелой, видно, внезапно подскочило давление.
19
Президент Бенеш смотрел на Дворника с нескрываемым удивлением.
- Мы же обо всем договорились, пан Феликс, я полагал, вы уже в пути. События нарастают, и промедление… Вот, - Бенеш отодвинул от себя какие-то листы. - Очередное послание Генлейна. На сей раз ультимативное. Вдохновлен лаврами Зейсс-Инкварта.
- И видимо, не зря, - сурово сказал Дворник. - Я пришел, чтобы ознакомить вас с еще одним документом.
Сначала Бенеш читал молча, потом невольно начал зачитывать вслух: "…акция, предпринятая после периода дипломатических переговоров, ведущих к кризису и войне… Молниеносный удар, основанный на инциденте… Концентрация войск в Силезии, Саксонии, Баварии и Австрии… Чехи не могут быть признаны самостоятельной нацией… Существует только одно решение: физически и духовно разрушить чешское сообщество при помощи выселения и эмиграции и путем растворения чехов в Великой Германии. С 1939 года в ходе германизации в концлагерях должно быть уничтожено 300 000 чехов 500 000 гектаров чешской земли должно быть передано немецким поселенцам…"
Бенеш резким движением снял очки:
- Пан Феликс, и вы поверили этому сумасшедшему бреду? Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой!
Дворник молчал.
- Я говорил вам, Геринг трижды заверил Маетны, что Прагу события в рейхе и в Австрии не должны беспокоить. Войска вермахта вообще отведены от наших границ на пятнадцать километров. Чем это не подтверждение слов Геринга? Это же факт! А вы попались на удочку запугивающей пропаганды генлейновцев…
- Поэтому вы и отменили объявленную мобилизацию? - с горечью спросил Дворник.
Он-то уже считал, что чем-то подвигнул Бенеша на активные действия против рейха, а оказалось… Неужели Бенеш специально разделяет немцев и генлейновцев, надеясь, что в отношениях с Гитлером еще как-то удастся… Крофта, министр иностранных дел, поспешил уже с официальным заявлением, что Чехословакию события в Австрии не касаются вообще и "среди общественности и в печати следует избегать ненужной критики и сделать все, чтобы нас не спровоцировали".
- Господин президент, я надеюсь, вы помните покойного посла Германии в Лондоне Леопольда фон Хеша?
- Да-да, - кивнул Бенеш рассеянно.
- Со слов фон Хеша мне рассказывал австрийский посол в Лондоне Георг Франкенштейн, как однажды Гитлер высказался о дипломатах соседних стран, которые думают, что политику можно вести, уважая традиции и хорошие манеры, а он, Гитлер, используя все средства, проводит политику насилия, не заботясь о нравственности и "кодексе чести". Это по поводу уверений Геринга… Политика, подчеркнул Гитлер, - это игра, в которой допустимы все хитрости, правила которой меняются в зависимости от искусства игроков.
- Не надо меня убеждать. Я знаю, Гитлер человек без чести. Я знаю, его излюбленный трюк - представить свои действия как ответ на провокацию. Провокацией же можно счесть все что угодно: и мобилизацию, и резкое правительственное заявление, и высказывания в печати чересчур активных обозревателей. Это мой вам ответ на упрек за снятую мобилизацию и заявление Крофты. А то, что вы принесли мне, пан Феликс, как раз и есть типичная провокация. Мой племянник прислал мне из Парижа нечто подобное.
- Я ей верю.
- Кому? Провокации? - обескураженно спросил Бенеш. - Или вы хотите сказать, что получили эту стряпню из женских рук?
Дворник понял, что проговорился.
- Я верю тому человеку. А упрекнуть меня в том, что якобы я мог бы попасть под влияние дамы… - Дворник нехорошо усмехнулся, и Бенеш понял, что позволил себе лишнего в отношении давно не молодого профессора-теолога.
- А я, пан Феликс, - сказал, сбавив тон, - верю в разум господина Чемберлена. Он сделает все, чтобы сохранить мир любой ценой. Вам нужно, пан Феликс, постараться завязать в Лондоне самые тесные связи с окружением премьер-министра. Увы, пока там тепло принят только Генлейн. Но должны же они выслушать чехословаков, истинных чехословаков!
- Не полезнее ли мне в новой обстановке поехать не в Лондон, а в Москву? Я бы мог встретиться с митрополитом Московским, с митрополитом Ленинградским и Ладожским Алексием… Хьюлетт Джонсон советует действовать, опираясь на русское духовенство - чтобы не демонстрировать Западу, и в особенности Гитлеру, альянс со Сталиным, непосредственно со Сталиным, - подчеркнул Дворник.
Губы Бенеша скривила презрительная улыбка:
- Вы запамятовали, профессор, Советы отделили церковь от государства. К тому же уверения в готовности русских помогать нам я имею непосредственно от господина Сталина. Но нынешние связи Чехословакии и СССР зависят исключительно от франко-советского договора. Поэтому если Западная Европа перестанет быть заинтересованной в России, Чехословакия тоже утратит интерес к ней. Чехам куда больше резона следовать в своей политике за Западом, чем Востоком. Буду ждать от вас последние, лондонские новости. - Бенеш протянул Дворнику руку.
20
Пройдя под помпезными воротами, издали похожими на парадную триумфальную арку, автомобиль снизил скорость. Дорога пошла меж декоративных газонов. Дорн невольно отметил: этот стриженый ландшафт отличается от декоративных парков, тех, что он повидал уже немало в чисто английских усадьбах.
Вчера Дорн вернулся в Лондон. Сразу же встретился с Венсом.
Дорн знал: профессор Дворник уже часто бывает в этом имении Асторов.
Подъезжая к кливденскому замку, Дорн спросил у Венса:
- Как я должен держаться?
- Естественно. Я сделал вам неплохую рекламу, вы будете желанным гостем. Если здесь кого-то и ждут, то подходящих посредников. А я намекнул, что вы и есть тот посредник. Когда леди Астор стала хозяйкой Кливдена, - вдруг пояснил Вене, - она решила создать здесь маленький Версаль. И это ей почти удалось, вы не находите?
- Устраивайтесь по своему усмотрению, - шепнул ему Вене, когда они вошли в замок. - А я поищу Вильсона, он должен быть здесь…
Дорн принялся оглядываться, и первое знакомое лицо было лицо профессора Дворника. Кому он внимает в Кливдене, и главное - с кем соглашается?
К Дорну подошел лакей с подносом, ничего не оставалось, как принять из его рук фужер и только после этого присесть на диванчик за тем креслом, в котором сидел Дворник. Профессор слушал склонившегося над ним грузного человека со старомодным моноклем. Видимо, они заканчивали разговор, поэтому собеседник Дворника уже поднялся со своего места.
- Уверяю вас, господин профессор, господин Гитлер придает небольшое значение России, и единственное, что занимает его, - это серьезные возражения против возможного согласия между Францией, Россией и Англией. Но эти опасения волнуют и нас. Зачем нам компрометировать себя в глазах сильного партнера союзом с большевиками? Нет, не стоит рассчитывать…
"Он все сказал", - понял Дорн и не ошибся - человек с моноклем задумчиво двинулся из холла, видимо, в столовую: сквозь раскрытые двери Дорн видел в следующей комнате край сервированного стола. "Гитлер придает России небольшое значение, не считает, стало быть, ее серьезным противником, - думал Дорн. - Этим они хотят убедить Дворника, что возлагать надежды на СССР бессмысленно: Гитлер справится с этим чехословацким союзником, ни на миг его не устрашится, и Чехословакия лишь усугубит свое положение".
А человек с моноклем снова появился в холле - под руку с Джозефом Кеннеди, американского посла Дорн в лицо знал. Они проследовали к крюшоннице. Говорили негромко, и все-таки разобрать за общим гулом шагов, звона хрусталя и многословья многих людей было можно.
- Я дал ему понять, что мы не должны высказывать угрозу в адрес господина Гитлера, что если он вступит в Чехословакию, то мы объявим ему войну, - говорил человек с моноклем, видимо, рассказывая о беседе с профессором Дворником.
- Но ведь чехи того и желают, чтобы наши угрозы и реальные действия остановили продвижение Гитлера, - недоуменно прервал человека с моноклем американский посол, - как же так, когда мы уславливались…
Голос англичанина вдруг стал елейным:
- Но я сказал, мы не должны высказывать… Не должны высказывать! Это же значит, что мы не будем угрожать. - Он значительно глядел сквозь стеклышко на Кеннеди.
Тот только рукой махнул:
- Вас, выпускников иезуитских колледжей, мне, простому сыну простых родителей, трудно понять. Я понимаю так: мы грозить Гитлеру не будем и в войну с ним не вступим.
- Ну зачем же так прямо, - укоризненно пропел англичанин.
Кеннеди вздохнул:
- Видимо, затем, что я не Ланкастер. - И Дорн понял, кто пять минут назад разговаривал с профессором Дворником: канцлер герцогства Ланкастер, проще говоря, герцог Ланкастерский, влиятельная фигура…
- А в принципе, - тон герцога резко изменился, из сладкого стал деловым, сухим и жестким, - если Гитлер вступит в Чехословакию, он обнаружит, что не располагает возможностью получить от нас колонии. Следующим его шагом будет шантаж. Мы не поддадимся шантажу, он разъярится и порвет морское соглашение и приступит к созданию большого флота. И пусть. Мы только выиграем время, которого нам не хватает для окончания программы перевооружения. Мы окажемся сильны, а Гитлер - истощен подавлением сопротивления в Австрии и Чехии.
- Я слышал, в Вене очень неспокойно, - кивнул Кеннеди, - да и в самой Германии…
- Гестапо вооружено другими средствами, которые не Крупп производит, это пустяки… Гитлер будет истощен бойней в Чехии и в России, вот что главное. А наш план "Л" только будет набирать мощности… Вот и весь факирский трюк, - герцог заулыбался.
Неожиданно к Кеннеди подскочила хозяйка дома - Дорн даже не понял, откуда она взялась, так стремительно она появилась.