Шток приблизился к зеркалу и оскалился, продемонстрировав крупные зубы.
- Зубы мне удалось сохранить, - сказал он, потрогав передние резцы. - Я знаю хорошего человека. Отличный дантист. Лучше иметь дело с частником: государственные зубные врачи никуда не годятся.
На подбородке Штока снова выступила кровь.
- Частные врачи всегда внимательны к пациенту…
Казалось, Шток разговаривает со своим расцарапанным отражением в зеркале. Я не стал вмешиваться в их разговор. Он прикладывал маленькие кусочки ваты к порезам на кровоточащем лице.
- "Родина слышит, родина знает…" - напевал он басом слова известной патриотической песни.
Ему наконец удалось остановить кровь. Убедившись в этом, он повернулся ко мне.
- Итак, вы не послушались моего совета.
Я ничего не ответил, и Шток посмотрел на меня сверху вниз.
- "Зверек проворный, юркий, гладкий, куда бежишь ты без оглядки, зачем дрожишь, как в лихорадке, за жизнь свою?" - продекламировал он с великолепным шотландским произношением.
- Роберт Бернс, - объявил Шток. - "Полевой мыши".
Я хранил молчание, спокойно глядя на Штока.
- Вы так и будете молчать? - спросил он.
- "В тебе я славлю командира всех пудингов горячих мира", - процитировал я. Потом тоже объявил: - Роберт Бернс. "Ода Хаггинсу".
Шток повторил название стихотворения и так громко рассмеялся, что треснувшая плитка чудом удержалась на стенах ванной.
- "Ода Хаггинсу", - с восторгом произнес он, и глаза его подозрительно увлажнились. Он продолжал смеяться, повторяя "Ода Хаггинсу", "Ода Хаггинсу", пока не появилась охрана. Меня отвели вниз и заперли в подвале.
В конце длинного коридора с пыльными стеклянными перегородками, сквозь которые можно разглядеть медовые соты советских бюрократов, находился временный кабинет полковника Штока. Стеклянную панель одной из дверей украшала табличка с выпуклыми буквами - ОТДЕЛ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ Несколько букв отлетело, но их аккуратно подписали краской. В кабинете стояли небольшие письменные столы и огромный ящик с диаграммами и чертежами, на котором висело объявление с просьбой гасить свет, а рядом с ним плакат с изображением двух мужчин. Мужчины с каменными лицами демонстрировали приемы искусственного дыхания. Дальше находилась маленькая комнатка, отгороженная стеклянной перегородкой, чтобы начальство могло наблюдать за подчиненными. В этой комнатке расположился Шток. Он разговаривал по телефону, напоминающему бутафорский телефон из фильма "Молодой мистер Эдисон".
Одежда моя была высушена и отутюжена. Белье пропахло едким хозяйственным мылом, запах которого в той же степени свойственен России, как запах "Галуа" и чеснока - Франции. Я сидел в небольшом мягком кресле. Жесткая одежда давила на синяки и ссадины, пульсирующая боль терзала руку от пальцев до плеча.
Шток опустил трубку. На нем была чистая отглаженная форма, латунные пуговицы сверкали. Сквозь тонкие занавески за его спиной проглядывало темнеющее небо. Должно быть, я долго оставался без сознания. Конвоиры, доставив меня в кабинет, отдали честь. Шток придвинул к себе стул и закинул на него ноги в больших начищенных до блеска сапогах. Он раскурил сигару и перебросил мне спички и сигарницу. Охранники с удивлением наблюдали за этим.
- Спасибо, товарищи, - сказал Шток.
- Служим Советскому Союзу, товарищ полковник, - отчеканили конвоиры и удалились.
- Курите, - сказал Шток, - что вы ее нюхаете?
- Если позволите, - ответил я, - я проделаю и то и другое.
- Это первоклассные сигары, - заметил Шток. - Кубинские.
Минут пять мы обдавали друг друга клубами сигарного дыма, пока Шток не откинулся на спинку стула и не отвел руку с сигарой в сторону.
- Ленин не курил, - сказал наконец полковник, - у него в кабинете никогда не было мягкого кресла, он ненавидел цветы, любил только самую простую пищу, любил читать Тургенева, а его часы всегда отставали на пятнадцать минут. Я не такой. Я люблю все, что растет из земли. Первое, чем я обзавожусь в новом кабинете, это мягким креслом для себя и еще одним - для посетителей. Мне нравится изысканная пища в тех редких случаях, когда появляется возможность хорошо поесть. Я не очень люблю Тургенева - мне кажется, что смерть Базарова в "Отцах и детях" неубедительна. Наконец мои часы всегда спешат на пятнадцать минут. Что касается курения, бывают ночи, когда сигара заменяет мне все - друзей, огонь, еду. В моей жизни было много таких ночей.
Я курил и кивал в ответ, наблюдая за ним. Маленькие кусочки ваты все еще были прилеплены к его выбритому до блеска подбородку. Полковник смотрел на меня потемневшими от возраста и усталости глазами.
- Восхитительные у вас друзья, - не без иронии заметил он, - веселые, темпераментные, преданные идее свободного предпринимательства.
Он улыбнулся. Я пожал плечами. Что, мол, тут поделаешь?
- Они пытались убить вас, - неожиданно жестко сказал Шток. - Их было пятнадцать человек. Десятерых мы арестовали, включая тех двоих, которые умерли. Но почему они пытались убить вас? Вы что, спутались с чьей-нибудь подружкой?
- Они вам этого не сказали? А я думал, что вы допрашивали их всю ночь.
- Я действительно допрашивал их и знаю, почему они пытались вас убить. Однако мне хотелось бы выяснить, знаете ли вы сами, в чем дело.
- Всегда рад выслушать чужое мнение.
- Ваш старый друг Ньюбегин решил таким образом убрать вас со своей дороги.
- Но почему?
- Он счел, что вы подосланы шпионить за ним, а он этого не любит.
- Вы сами-то этому верите?
- Допросы, которые я веду, - сказал Шток, - заканчиваются только тогда, когда я узнаю правду.
Он открыл коричневую папку, молча просмотрел ее содержимое, затем захлопнул.
- Дрянь, - спокойно сказал он. - Люди, которых я вчера задержал, - дрянь.
- Что это значит - "дрянь"?
- Это значит, что они - антиобщественные элементы. Преступники. Нет, не политические преступники. Просто дрянные людишки.
В дверь постучали, и вошел молодой офицер, судя по знакам отличия - гвардии майор. Он обратился к Штоку по званию: насколько мне известно, это свидетельствует о дружеских отношениях между офицерами Советской армии. Он положил на стол полковнику папку с бумагами, а затем зашептал ему что-то на ухо. Выражение лица Штока не изменилось, но мне показалось, что далось ему это нелегко. Наконец Шток кивнул головой, и офицер отступил от стола.
Шток раскрыл принесенную папку, пролистал бумаги и расписался в углах восьми страниц. Затем достал из папки еще шесть страниц, просмотрел и тоже подписал. Он тихо комментировал сообщения, которые привлекали его внимание.
- Десять человек арестованы, - он неторопливо переворачивал страницы, - и мы имеем тридцать пять страниц протоколов допроса и тринадцать виз от различных милицейских чинов.
Он перегнулся через стол и уставился на меня, легонько постукивая огромными пальцами по раскрытой папке.
- Я похоронен под ворохом бумаг - пожаловался он. - И знаете, если завтра понадобится кого-нибудь из них освободить, это раза в три увеличит количество бумаг и канцелярской волокиты.
Шток грубо рассмеялся, словно не сам шутил, а повторял тюремные шуточки, против которых, собственно, и не возражал.
- Вам не везет, - сказал я.
- Да, - охотно согласился Шток. Он аккуратно вынул новую сигару и указал ею на молодого майора. - Гвардии майор Ногин. Главное разведывательное управление.
Майор глянул на Штока, удивившись, что тот представляет его арестованному, но промолчал.
- У майора радость, - продолжал Шток, - только что он стал отцом. У него родился сын весом в восемь фунтов.
После этого Шток быстро заговорил по-русски. Наверное, объяснял майору, чем занимаемся я и моя контора. Потом любезно угостил своего посетителя сигарой, тот улыбнулся нам и вышел из комнаты.
- Симпатичный парень, - сказал Шток, - хоть и служит в ГРУ.
Эта информация заставила и меня улыбнуться.
Шток продолжал просвещать меня:
- Всей операцией занимается ГРУ Прибалтийского военного округа. Военный совет округа пригласил меня в качестве консультанта в военный комиссариат, но этим молодым людям не нужны советы старика. Они хорошо справлялись с людьми, которых засылал сюда НТС. Справятся и с бандитами Ньюбегина.
Шток с раздражением стукнул по столу огромным кулаком.
- Мы не вмешиваемся во внутренние дела других стран, не засылаем туда диверсантов. Почему же вы наводняете нашу землю своими агентами?
- А как вы относитесь к подавлению будапештского восстания? - спросил я вместо ответа.
- А как насчет бухты Кочинос? - заорал Шток. - Как насчет Суэцкого канала? Признайтесь, англичанин, наши успехи торчат у вас костью в горле, тем более что вы терпите неудачи.
- Верно, - согласился я устало, - нам тоже не всегда везет.
- Сегодня победы одерживают не армии, а те, кто тайно изменяют мир. Побеждать надо в сердцах людей.
- Я предпочитаю побеждать в умах.
- Да будет вам, англичанин. Мы, солдаты, не должны заниматься политикой. Наша задача - наполнять кровью и плотью фантазии наших вождей и выполнять приказы. - Шток поднялся с кресла, закинул руки за голову и потянулся. - Я устал.
- А я наполовину мертв, - заметил я.
Он взял меня под руку.
- Идемте, англичанин. Мы должны поддерживать друг друга.
- Я голоден, - сказал я.
- Конечно, вы голодны. Я тоже. Сейчас мы рванем в какое-нибудь приличное заведение. Но к половине десятого я должен вернуться. Сегодня вечером Москва возьмет реванш!
- О чем это вы? - не понял я.
- О футболе, - ответил Шток. - Сегодня по телевизору финальный матч.
Кафе "Лука", что на Советском бульваре, выходит окнами на городские сады и старый памятник Свободы. Этот памятник построен при довоенном режиме и давно стал местной реликвией. Возле кафе стояла небольшая очередь молодых людей, жаждущих культурно провести субботний вечер. Все парни были одеты, как близнецы, в костюмы из английской шерсти за сто тридцать рублей, девушки имели при себе свертки с остроносыми пятидесятирублевыми туфельками, которые надевали в гардеробе, сдавая вместе с шубами и обувь, в которой пробирались по ледяным мостовым.
Очередь расступилась, пропуская в кафе полковника КГБ при полном параде и его неряшливого спутника в штатском. Нам дали столик рядом с оркестром, музыканты которого по памяти воспроизводили джазовую музыку, пойманную по коротковолновому радиоприемнику.
- Портвейн? - спросил Шток, листая меню.
- Предпочитаю водку. - Я тоже был краток. Только море водки могло бы смягчить боль в руке.
- Здесь не подают водку, - сказал Шток. - Это симпатичное культурное заведение.
Он выбрал место лицом к двери и теперь наблюдал за входящими парами. На пятачке для танцев толпился народ.
- Когда я был молодым человеком, - неторопливо заговорил Шток, - мы пели песенку "Когда капают слезы, появляются розы…" Бы слышали ее?
- Нет, конечно.
Шток заказал два портвейна. Официантка заметила ссадины на моем лице и перевела глаза на погоны Штока. От нее веяло добротой и строгостью одновременно.
- Если бы слова этой песни были правдой, мы жили бы в стране роз. У вас есть слово "неудачники"?
- Проигравшие.
- Хорошее слово. Так вот - это земля проигравших. Земля, где даже воздух наполнен обреченностью, как ядовитым газом. Вы не можете представить, какой кошмар здесь творился. В Латвии действовали фашисты, еще более жестокие, чем сами немцы. В Бикерниекском лесу они убили сорок шесть с половиной тысяч человек. В Дрейлинском лесу, в пяти километрах отсюда, тринадцать тысяч. В Золотой Горке они уничтожили тридцать восемь тысяч невинных людей…
Во время этой тирады в дверях появилась знакомая фигура. Пальто, очевидно, осталось внизу в гардеробе, и на мужчине был дешевый латышский костюм, но с расклешенными по последней моде брюками, словно сшитыми на лондонской Савил-Роуд, где расположены дорогие ателье мужской одежды. Он занял место в дальнем углу зала, и я с трудом мог видеть его сквозь мелькание танцующих пар. Несомненно, это был Ральф Пайк. Несмотря на предварительные прогнозы - все еще на свободе.
- …старые, беременные, калеки, - говорил Шток. - Они убивали всех, иногда после кошмарных и длительных пыток. Немцы с радостью использовали местных убийц-энтузиастов, превратив Ригу в чистилище для своих жертв. Тех, кого они хотели убить, они везли сюда товарняками из Германии, Голландии, Чехословакии, Австрии, Франции, со всей Европы. Подразделения СС, сформированные из латышей, расстреливали без жалости.
Ральф Пайк заметил меня. Но не подал виду, потянулся к бокалу и выпил глоток вина.
- …У нас хранятся досье на сотни военных преступников, которые сейчас живут в Канаде, Америке, Новой Зеландии. По всему свету. Казалось бы, что люди, виновные в таких злодеяниях, должны быть благодарны судьбе, что избежали наказания, и тихо жить в свое удовольствие. Так нет - именно эти мерзавцы и доставляют нам больше всего неприятностей. Ваш знакомый - вон тот, за столом в углу, - как раз из таких. Он военный преступник. Убил столько детей, что страшно назвать число. Может быть, он решил, что его преступления забыты, но у нас не такая короткая память.
Ральф Пайк странно напрягся. Он откинулся на спинку стула, осторожно вертя головой, чтобы лучше разглядеть посетителей. Танцующие постоянно закрывали его. Через два стола от Пайка я увидел молодого армейского майора, только что ставшего отцом.
- И не догадаешься, кто он на самом деле, - сказал Шток. - Выглядит, как респектабельный буржуа.
Пайк, уже не скрываясь, уставился на нас и уткнулся взглядом в спину полковника.
- Этот человек сейчас думает, не покончить ли ему с собой, - сказал Шток.
- Вы уверены?
- Не беспокойтесь, он не решится. Люди такого типа профессионально цепляются за жизнь. Даже с петлей на шее они откажутся от цианистого калия.
Танцующие разошлись по своим местам. Я встретился глазами с Ральфом Пайком. Он держал бокал и с трудом тянул из него портвейн. Оркестр заиграл старую пьесу Виктора Герберта "Летний ветерок, деревьев шепоток".
- Предупредите его, - посоветовал мне Шток. - Предупредите своего товарища об опасности. У вас должен быть какой-нибудь условный знак. Мне хотелось бы посмотреть, как вы действуете в минуты опасности.
- Не понимаю, о чем вы?
- Ну, как хотите, - пожал плечами полковник.
Пайк обратил внимание на майора Ногина. Шток подозвал официантку и заказал еще два бокала портвейна.
- Если вы собираетесь его арестовать, - сказал я, - так арестовывайте. Неужели вы, как садист, будете играть с ним в кошки-мышки.
- Он убил больше двухсот человек, - сказал Шток. - Он лично замучил шесть моих подчиненных, попавших в плен в 1945 году.
Лицо Штока окаменело. Полковник был сам не свой. Так даже фотографически точные восковые фигуры никогда не бывают похожи на тех, кого они изображают.
- Как вы считаете, - спросил Шток, - мы должны оставить его на свободе?
- Я сам арестованный, - сказал я, - и не мне об этом судить. Вы забыли.
Шток затряс головой, активно выражая несогласие.
- Вас взяли раненым, а не арестовали. - Шток с трудом выговаривал слова, его рот сжался от ненависти. - Ответьте на мой вопрос.
- Держите себя в руках, - попросил я. - На нас обращают внимание.
- Я мог бы подойти к нему и убить его, - сказал Шток. - Так медленно, как он убивал наших людей.
Майор Ногин смотрел на Штока и явно ждал сигнала. Ральф Пайк, в свою очередь, не сводил глаз с майора. Он тоже понял, что тот ждет приказа.
- Возьмите себя в руки, - повторил я. - И решите наконец, что делать вашему майору.
Музыка заглушала звуки.
Звезды в небесной дали.
Роз аромат
Наполнил весь сад.
Птицы поют о любви…
Пайк позвал официантку и взял ее за руку. Он что-то говорил ей, не замечая своего состояния, но со стороны было видно, как он растерян и напуган. Официантка отшатнулась и вырвала руку. На лице Ральфа Пайка была написана полная обреченность, а в Латвии весьма чувствительны к таким вещам. Интересно, приготовил ли Пайк для такого случая какую-нибудь избитую латинскую цитату? Если да, скорее всего эту - "bis peccare in bello non licet" - "на войне дважды не ошибаются".
- Скажите мне с полной ответственностью, - спросил Шток, - может ли такой человек оставаться на свободе? Только честно.
- Что такое "правда", - ответил я ему вопросом, - как не всеобщая ошибка?
Огромная рука Штока протянулась через стол и ткнула меня в грудь.
- Расстрел - слишком легкое наказание для него, - прорычал Шток.
"В твоих объятьях спасусь от несчастья", - нежно играл ресторанный оркестр.
- Вы исполнили свою роль, - сказал я Штоку, - и сделали это великолепно.
Я оттолкнул его руку.
- Вы постарались, чтобы я "засветился" во время милой беседы с вами в то время, когда этот человек будет арестован. Теперь меня можно и отпустить. Это вполне недвусмысленный намек на то, какой ценой я купил себе свободу. Вы знаете, что в моей конторе не любят предателей. Меня спишут как неблагонадежного. - Я погладил больную руку. Кисть напоминала синюю боксерскую перчатку, натянутую на кулак.
- Вы боитесь? - спросил Шток, но в его голосе не слышалось торжества. Скорее он даже сочувствовал мне.
- Я так испуган, что даже не в силах пошевелиться. - Меня еще хватило на шутку. - Но по крайней мере рефлексы мне еще не отказали, а этого достаточно для слепой ненависти.
Я сам махнул рукой гвардии майору Ногину, давая сигнал арестовать Ральфа Пайка.
Оркестр пел о любви.
В небе пылает заря.
Ты обними,
К сердцу прижми,
Свой поцелуй мне даря.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Нью-Йорк
Славным гренадером стал,
Кружку пива заказал…
- Где же деньги? - Позабыл.
- Прочь пошел, ты все пропил.Детский стишок
15
Манхэттен искрил в сумерках, как влажный палец, прикоснувшийся к розетке. Самолет бросил длинную тень на Бруклин и темную воду Ямайкской бухты и стал снижаться над посадочной полосой аэропорта Кеннеди.
Аэропорт Кеннеди - своего рода замочная скважина Америки. Заглянув в нее, можно разглядеть блестящие, хорошо смазанные детали, яркий сверкающий металл, отшлифованный до зеркального блеска. Прорезь эта чиста, безопасна и надежна, как образцово-показательная замочная скважина.
Я покинул самолет авиакомпании "Эр-Индиа", сплевывая непрожеванные зернышки бетеля и придерживая распухшую руку. Аэропорт был заполнен бегущими куда-то людьми, мужчинами в мягких широкополых шляпах, клетчатых жакетах из шотландки и с вещами, уложенными в красочные целлофановые пакеты. Неожиданно я обнаружил, что тоже спешу куда-то вместе со всеми. Остановившись, сообразил, что спешить-то мне некуда. Интересно, сколько народу вокруг также захвачены ловушкой бессмысленной суеты? Мимо меня проехала женщина с багажом на тележке и пронзительно орущим младенцем в коляске. Их тоже увлекала торопящаяся толпа.