Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон 13 стр.


Мне спешить было некуда. Наоборот, следуя инструкции, я неторопливо направился в камеру хранения.

Инструкции были получены мной от Сигне. После ареста Ральфа Пайка полковник Шток как ни в чем не бывало выдал мне мои документы с уже оформленной визой на въезд в Финляндию. Я выехал из России морем и скоро уже был в Хельсинки, и Сигне уже поила меня кофе в своей роскошной квартире.

- Харви Ньюбегин, - сообщила она мне милым голоском, - снова в Нью-Йорке. Тебе надо отправляться туда же.

Оказывается, пришло распоряжение направить меня на стажировку в учебный центр Мидуинтера.

Я не возражал. Однако мне хотелось хоть немного прийти в себя и подлечить постоянно ноющую руку. Сигне оказала мне в этом посильную помощь, налив большой бокал виски.

По оставленной Харви инструкции, в Нm.-Йорке я должен был в указанном мне номерном сейфе камеры хранения получить литературу для ознакомления и монетки для того, чтобы позвонить по определенному телефону. Я выучил и этот телефон, и номер камеры хранения наизусть.

Поцеловав Сигне, я поспешил в аэропорт. В Лондоне сообщил обо всем мистеру Долишу, который был необыкновенно любезен, не делал никаких замечаний и только настаивал, чтобы я неукоснительно выполнял все указания Электронного Мозга.

И вот, лелея свою бедную распухшую руку, я уже входил в камеру хранения американского аэропорта и на память набирал шифр на дверце сейфа. Я извлек из него пластмассовую коробочку с надписью "Мелкая монета" и толстую пачку политической литературы в неподписанном конверте.

Одна из брошюр утверждала, что восемьдесят процентов всех американских психиатров - русские агенты, получившие образование в СССР, оплачиваемые коммунистами и засланные сюда, чтобы внушать американцам бредовые коммунистические идеи. Главное их развлечение - насиловать своих пациенток. В другой брошюре разъяснялось, что пресловутая программа духовного оздоровления нации - не что иное как коммунистическо-еврейский заговор с целью "промывания мозгов" гражданам США. Еще два пособия сообщали, что президент страны - тоже коммунистический агент, и предлагали каждому "…немедленно приобрести оружие и создать секретную группу народного ополчения". Последней была большая карточка, на которой ярко-синими буквами было написано: "Вы - коммунист, но знаете ли об этом сами?" Я запихнул все это обратно в конверт и позвонил Электронному Мозгу.

- Никаких инструкций, - холодно ответил металлический голос. - Позвоните завтра в это же время. С литературой ознакомились? Ответьте, потом опустите трубку.

- Все прочитал, - отчеканил я и повесил трубку. Хорошо было Долишу требовать, чтобы я подчинялся указаниям Электронного Мозга. Ему-то не надо было им подчиняться.

Я забросил вещи в потрепанное такси.

- Вашингтон-сквер, - попросил я водителя.

- Через мост или туннелем? - спросил шофер. - Я всегда уточняю это у клиентов. Так что - мост или туннель?

- Мост, - выбрал я. - Хочу сверху посмотреть на Ист-ривер.

- Будьте уверены! - сказал шофер. - Но смотрите, это стоит шесть долларов.

- Нельзя ли по дороге заскочить к врачу? - спросил я. - Кажется, у меня сломан палец.

- Вы британец, приятель, верно? Так послушайте, что я скажу. В этом городе можно купить за гроши все, кроме полного молчания. Понимаете, что я имею в виду? Полное молчание.

- Я понимаю, что вы имеете в виду, - отозвался я. - Полное молчание.

Так я пополнил список действующих лиц третьеразрядного фильма ужасов, который зовется Манхэттен. Здесь всегда царит ночь, доказательством чего служат постоянно зажженные уличные фонари. Я предпочитаю приезжать в Нью-Йорк именно ночью, когда можно постепенно погружаться в него, как в ванну с горячей водой. Проржавевшее такси грохотало по позвоночнику города, а шофер рассказывал мне, что там творилось с Кубой. Мы ехали мимо спящих небоскребов, застекленных фасадов банков, пиццерий, еврейских кухонь, польских спортивных залов с прокатом тренажеров, аптек, торгующих любовными зельями и ядами для тараканов, мимо супермаркетов, открытых круглые сутки, где хрупкие молодые люди покупали консервированных гремучих змей. Нью-Йорк. Город, где вам дарована полная свобода предпринимательства, если даже никакой другой свободы у вас нет.

Поселившись в гостинице на Пятой авеню, я совершал короткие вылазки в магазины, в перерывах между ними смазывая царапины, считая синяки и стараясь подавить в себе тревогу. Вечером третьего дня моего пребывания в Нью-Йорке я уселся посмотреть одну из тех телевизионных передач, спокойная непринужденная болтовня в которых достигается многими часами напряженных репетиций. За окном капли дождя падали на пожарную лестницу и, отлетая от нее, стучали по стеклу. Я поплотнее закрыл окно и включил отопление.

Кажется, большую часть своей жизни я провел в гостиничных номерах, где прислуга пытается получить деньги заранее, а полотенца общего пользования крепятся в туалете с помощью висячего замка. Сейчас уже я пробился в самые высокие сферы нашей организации, но кто знает, скольким в жизни я пожертвовал ради этого. Друзей у меня мало. Я держусь подальше от людей, считающих, что у меня бесперспективная работа на государственной службе, те же, кто знает, чем я занимаюсь на самом деле, держатся от меня подальше.

Я налил в стакан виски.

На экране мужчина в открытом автомобиле вещал: "Здесь, во Флориде, солнечно и жарко. Почему бы вам не прилететь сюда сегодня же вечером? Оплата - в рассрочку в течение двадцати четырех месяцев". Сломанный палец чертовски болел. Я подержал его в горячей воде, смазал антисептиком и выпил еще немного. Виски в бутылке оставалось уже на донышке, когда зазвонил телефон.

- Гастрономический магазин на пристани, - звякнул голос в трубке. - Восемь. Три. Четыре. Седьмой. Немедленно. Безопасно. Вы ждете приглашения.

Интересно, что произойдет, если я проигнорирую звонок или сделаю вид, что это не я?.. Но я нутром чуял, что они знают, кто снял трубку. Чувствовал, что даже если бы я находился где-нибудь в толпе на Мэдисон-Сквер-Гарден, этот металлический голос разыскал бы меня и там. Поэтому я сунул голову под холодную воду, чтобы полегчало, и надел плащ. Йривратник вызвал такси.

Дешевые магазинчики светились рекламными надписями и персонажами мультяшек. Полицейские были наглухо застегнуты в дождевики. Возле гастрономического магазина мужчина в синем поплиновом плаще махал пачкой газет, посвященных шоу-бизнесу. На пароль ему было наплевать.

- О’кей, ловкач, - поприветствовал он меня. - Поехали.

- Я никуда не поеду, - отрезал я, - пока не съем бутерброд с копченой говядиной.

Мы ввинтились в толпу, как игроки в уолгейм, своеобразный вид футбола в Итоне, одном из старейших привилегированных учебных заведений для мальчиков. Мы взяли по бутерброду, причем мужчина в синем плаще каждый раз, откусывая кусок, приговаривал: "Побыстрее!" На улице нас поджидал черный "форд-фалькон" с дипломатическим номером и черным же шофером. Мы сели в машину, и она мягко тронулась с места. Мы проехали Коламбус-серкл. Синий плащ уткнулся в статью, сообщавшую, что "Разгромлены летние гостиницы в горах Катскилл". Читая, он жевал зубочистку. Радио в машине вещало: "…магистраль Нью-Джерси, движение среднее, туннель Линкольна, перегружено, шоссе 22, среднее, Голландский туннель, среднее. Друзья, сейчас самое время подумать о покупке нового автомобиля…" Водитель переключил радио на другую программу.

- Куда мы направляемся? - спросил я.

- Приятель, - ответил синий плащ, - вы выполняете свои приказы, а я - свои, не так ли?

Шофер-негр молча вел машину. Мы уже проехали Бродвей и Семидесятые улицы и катили дальше на север. Наконец водитель повернул налево и затормозил около небольшого замка в средневековом стиле на Западной стороне города. Его владелец, видимо, хотел поразить воображение соседей нестандартным особняком, располагая всего небольшим пятачком земли. "Форд" плавно остановился. Шофер потянулся к телефону в машине.

- Пошли, приятель, - сказал синий плащ. Он запихнул пачку бумаг в карман и поморщился, словно зажатая в зубах зубочистка причиняла ему боль. - Старик сегодня ужасно раздражен, не знаю почему.

Нижняя половина особняка состояла из башен, балконов и металлических решеток, а верхняя напоминала дом фламандского купца. Синий плащ не стал нажимать на звонок, поэтому мы просто стояли и смотрели на массивную дверь.

- Чего мы ждем? - спросил я. - Должны опустить подъемный мост?

Синий плащ посмотрел на меня так, словно прикидывал, где у меня яремная вена. Вдруг действительно раздался грохот цепей, потом дверь отворилась с еле слышным гудением. Синий плащ указал мне в проем, а сам вернулся к машине. Они с водителем дождались, пока я войду в дверь, и сразу уехали. Может быть, им захотелось еще бутербродов с копченой говядиной…

Мебель в доме была старая. В Америке это означает одно из двух: либо что вы недавно разбогатели, либо что вы давно выбыли из игры. В данном случае, чтобы не вводить никого в заблуждение, это старье освещалось модными шведскими фонариками.

Дверь открывалась при помощи какого-то электронного устройства, зато за дверью стояли два негралакея в ливреях из серого шелка и длинных чулках. Они в один голос произнесли "добрый вечер, сэр". В холл вышел высокий мужчина и тоже поприветствовал меня. На нем был красный мундир с длинными желтыми отворотами, переходящими в воротник. Блестели брюки из атласного белого шелка и такой же жилет. Мужчина был в парике. Его белые напудренные волосы были собраны в хвост и перехвачены черной шелковой лентой. Я сообразил, что это форма солдата восемнадцатого века. Он повел меня через мраморный холл. Справа в дверном проеме еще двое опереточных солдат штыками открывали корзину с бутылками шампанского. Меня провели в комнату с высоким потолком, обшитую благородным дубом. За длинным трапезным столом сидели семеро молодых людей в красных мундирах с желтыми отворотами и пили из высоких оловянных кружек. Серебрились одинаковые напудренные парики. На канапе рядом со столом примостилась девушка в длинном, перетянутом пояском платье с большим декольте и в фартуке. Вся картинка была словно срисована с конфетной коробки. Мужчина, который привел меня сюда, достал из комода оловянную кружку, наполнил ее шампанским и подал мне.

- Я вернусь через минуту, - сказал он.

- Не спешите, - ответил я.

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошла девушка тоже в наряде прислуги, но уже из шелка и с богато расшитым фартучком. Она несла какую-то маленькую коробочку. Из-за двери звучал Моцарт.

- У него сломана рука? - спросила девушка с коробкой.

- Пока нет, - ответила первая служанка, и вторая захихикала, как будто это было очень остроумно.

- Новый парень, - подал голос один из "солдат" и показал на меня пальцем через плечо.

Я не реагировал.

- Генерал вызвал его для разговора, - продолжил солдат. Это прозвучало так, как будто я получил билеты на откидные места на концерт по случаю Судного Дня.

- Добро пожаловать на революционную войну, - сказала служанка с коробкой.

Кто-то из солдат ухмыльнулся. Я осушил полпинты шампанского с таким выражением, словно это был горький лимонный напиток.

- Откуда вы? - спросила девушка.

- Из анонимного научно-фантастического общества, - сказал я. - Предлагаю подписку на продукцию издательства "Двадцатый век".

- Это звучит ужасно, - поморщилась она.

Вернулся встречавший меня "солдат".

- Генерал сейчас примет вас, - сказал он, причем слово "Генерал" произнес с благоговением и с большой буквы. Он взял с комода треуголку и аккуратно надел ее поверх парика.

- Как вы думаете, - поинтересовался я, - не почистить ли мне свои ботинки из крокодиловой кожи?

Вместо ответа он повернулся и пошел, показывая мне дорогу, через холл и наверх по лестнице. Музыка стала громче. Это была вторая часть Концерта ля мажор Моцарта. Солдат шел впереди меня, придерживая левой рукой меч, чтобы тот не бряцал о ступени. Наверху тянулся длинный коридор, устланный красным ковром. На стенах висели антикварные лампы. Мы прошли мимо трех дверей, четвертую мой провожатый открыл и ввел меня в кабинет. На одной стене здесь висели старинные документы, вставленные в скромные элегантные рамки. На некоторых из них сохранились только подписи. На других стенах ничего не было, они производили простецкое впечатление. Если, конечно, так можно назвать стены, драпированные шелком. В кабинете стоял инкрустированный столик. Серебряные орнаменты на его столешнице были выписаны так аккуратно, как будто это были фотографии из книги "Дом и сад". В углу находилась еще одна дверь, из-за которой доносились звуки третьей части концерта Моцарта - неистовый минорный турецкий марш. Лично мне он никогда не казался удачной концовкой для такого великолепного произведения. Но и конце концов подобное недовольство вызывало буквально все в моей жизни.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты и дверь распахнулась. Вошел еще один солдат в красном мундире.

- Генерал Мидуинтер, - возвестил он.

Оба солдата замерли, как вкопанные. Аплодисменты не смолкали.

Мидуинтер появился в дверном проеме и повернулся спиной к кабинету. Он легонько хлопал руками в белых перчатках. За его спиной приоткрылась ярко освещенная комната. Я разглядел канделябры и женщин в белых платьях. Я стоял в темном кабинете, смотрел на залитое дневным светом помещение, как сквозь смотровое стекло.

- Сюда, - сказал Генерал. Это был низенький человечек, вертлявый и аккуратный, как большинство маленьких мужчин. Одет он был в форму английского генерала восемнадцатого века, с золотой вышивкой, аксельбантами, в высоких сапогах. Протянув свой генеральский жезл, он повторил: "Сюда, солдаты". Голос мягкий, но со странным механическим призвуком, как у автоматических весов, сообщающих ваш вес. Он произнес "солдаты" так, как его подчиненные говорили "Генерал".

Генерал сунул жезл подмышку и еще раз слегка похлопал музыкантам, проходящим через кабинет. Когда последние скрипка и виолончель скрылись за дверью, он включил настольную лампу и уселся за инкрустированный стол. Затем переставил парочку серебряных пресс-папье и пригладил рукой длинные седые волосы. На пальце сверкнуло кольцо с большим изумрудом, бросив отсвет в темный угол кабинета. Генерал указал мне на стул.

- Расскажи мне о себе, сынок, - сказал он.

- Нельзя ли закончить массовую сцену? - спросил я, кивнув в сторону гвардейцев в красном.

- Конечно, - сказал он, - убирайтесь отсюда. Оба.

Гвардейцы отдали честь и вышли из комнаты.

- Какой у вас номер телефона? - спросил Генерал Мидуинтер.

- Я остановился на Пятой авеню - один, номер Спринг 7 - 7000.

- Пять миллионов девятьсот двадцать девять тысяч, - сказал Мидуинтер. - Это в квадрате. А квадратный корень из вашего номера - двести семьдесят семь запятая сорок девять. Я могу проделать это с любым числом, какое вы мне назовете. То же самое мог делать и мой отец. Думаю, это врожденное.

- Поэтому вас и сделали генералом? - спросил я.

- Генералом меня сделали, потому что я стар. Понимаете, старость - неизлечимая болезнь. Люди думают, что обязаны что-то для тебя сделать. Меня они сделали генералом. О’кей? - Он подмигнул мне, а затем нахмурился, как будто пожалел о своих словах.

- О’кей.

- Хорошо. - В его одобрении слышалась угроза. Мидуинтер наклонился вперед. Свет настольной лампы подчеркивал его возраст. У него была рыхлая кожа - словно плохо сидящая резиновая маска с влажными розоватыми кругами вокруг глаз. Желтые руки в коричневых старческих веснушках блестели, как хорошо отполированные клавиши пианино в популярном баре. Пальцы, скрытые белыми перчатками, были неподвижны. Они притворялись мертвыми до тех пор, пока одна рука не подобралась к жезлу.

Он резко ударил жезлом по крышке стола.

- Меня предупреждали о вашей агрессивности, - сказал Мидуинтер. - Но я не возражал против нашей встречи, так как сам немного агрессивен.

- Похоже, ни один из нас не намерен избавиться от этой особенности.

- Относительно вас я в этом не уверен. - Он постучал жезлом по столу и уронил его с громким стуком. - Когда вы оцените нашу организацию - не только здесь, но и во всем мире, - вы примкнете к нам безо всякого сопротивления.

Он сжал в ладони такой же коричневый блестящий мячик для гольфа, какой я уже видел в кабинете Пайка, и толкнул его ко мне.

- Вы - испытуемый. Вот что должно стать символом вашей веры.

Я подхватил шарик и взвесил его на руке.

- Внутри этого шара - горсть американской земли, Земли Свободы. Надеюсь, вы тоже будете беречь ее, будете преданы символу простой веры свободных людей, выросших на свободной земле.

Мидуинтер постучал по столу так, словно там лежала некая схема, с которой мне давно следовало ознакомиться.

- Когда вы завершите учебу, мы испытаем вас. После испытания вы удостоитесь нашего доверия.

- А если вы решите, что мне доверять не стоит?

- Вы не вернетесь, - прохрипел Мидуинтер.

- Тогда, наверное, мне не следует доверять вам, - сказал я.

- Нет, нет, нет, - воскликнул Мидуинтер отеческим тоном. - Вы мне нравитесь. Приходите ко мне, исповедуйтесь мне. Я - единственный человек, которому вы здесь можете доверять. Всегда доверяйте финансисту, ибо он вкладывает деньги только в то, что приносит прибыль. Вкладывая деньги в художника, как можно быть уверенным, что он станет через пару лет знаменитостью? Ты доверяешься врачу, не зная, скольких он уже угробил. Об этом ведает только он и Ассоциация американских врачей. Архитектор? Возможно, в прошлом году у него был толковый помощник. А сегодня из своего цемента ты получишь хлам. Иное дело - финансист. Все, к чему он прикасается, превращается в портреты американских президентов на ассигнациях, которые принимают все банки мира. Финансист - единственный, кто не подведет.

Одна из белых перчаток обмякла, словно заснула, другая подобралась к ней, обнюхала и похлопала ее, словно на столе притаились два белых зверька.

- Вы поняли меня? - завершил свою тираду Мидуинтер.

- Я вас понял, - заверил я.

Мидуинтер кивнул и хрипло рассмеялся.

- Позволь еще кое-что сказать тебе, сынок, - снова оживился он. - Делать деньги - не самое большое удовольствие. Когда становишься богатым, выясняешь, что богатые люди - такие же добрые и глупые, как и все остальные и способны разговаривать только о подходящих партиях для своих дочерей. Твои старые друзья, настоящие друзья, не хотят больше видеться с тобой. Бедняки не любят, когда среди них находится миллионер, само присутствие которого напоминает, что им самим так и не удалось разбогатеть. Это очень одиноко - быть богатым стариком. Да, одиноко.

Назад Дальше