- В каком смысле? - Она отняла голову от его плеча, услышав удивление в голосе мужа, слезы замерли на глазах. - Выбросила, и все. - Она вытерла глаза, жирно размазав тушь. - А что такого? - Она поймала его взгляд, и ей не понравилось то, что она в нем увидела, до нее начало доходить. - Ты все знал, правда? Ты знал.
- Нет, Триш, послушай, просто это не моя кассета. Она принадлежит одному очень влиятельному человеку. Он одолжил ее мне. Я должен ее вернуть, или у меня будут неприятности.
- О ком ты говоришь?
- Я не могу тебе сказать.
- Кто это, ради бога, кто?! - закричала она. - Грэм, я твоя жена!
- Триш, тише. - Он оглянулся на лестницу. - Кимберли спит.
- Говори, - потребовала она, уже тише процедив сквозь плотно стиснутые зубы.
- Питер Бартлетт, - соврал он, убивая двух зайцев одним выстрелом. Больше не надо будет морочить себе голову приглашением на ужин к этой парочке скучных пожилых историков. - Не надо было тебе говорить.
- Питер. - Триш медленно покачала головой. - Нет, я не могу в это поверить.
- Да, это он.
- Нет.
- Во что только не ввязываются люди, с виду никогда не подумаешь. Неужели все настолько ужасно? Я хочу сказать, это что, все по-настоящему или постановка?
Триш уставилась на него.
- Надо позвонить в полицию. Такой тебе нужен ответ? Вот насколько это по-настоящему.
- Но ты же уничтожила улику.
- Нет, я только сказала… потому что я подумала, что она твоя. Я спрятала ее в подвале. Заперла в старом бабушкином чемодане.
Он покачал головой. Игры, с облегчением сказал он про себя, его ум сразу начал придумывать новый план, он постоянно что-то придумывал, находчиво перемешивал мысли, перегруппировывая их в связи с новыми событиями. Это характерное свойство любого первоклассного бизнесмена.
- Я не хочу, чтобы к нам в дом приходила полиция, - заявил ей Грэм. - Я оставлю кассету в полицейском участке с запиской о том, кому она принадлежит.
- Ты прямо сейчас это сделаешь? - Триш вытерла слезу в уголке глаза, как будто ее беспокойство уже слегка улеглось и больше уже не нужно было плакать.
- Да, конечно. Сходи за кассетой.
- Ты сейчас поедешь?
- Да. - Он дотронулся до ее щеки, стер широкий след от слезы большим пальцем, потом поцеловал влажную кожу.
- Не хочешь сначала посмотреть?
- Это вряд ли. Если все так ужасно, как ты говоришь, я лучше обойдусь.
- А я думаю, ты должен посмотреть. Ты не поверишь, насколько все это жутко и страшно.
- Мне правда совсем не хочется, - сказал он ей, ожидая, что она будет его умолять, просить, чтобы он разделил вместе с нею ношу ее горя.
- Ты должен тоже ее посмотреть. Я не хочу, чтобы у меня одной в голове бродили эти картинки.
В примерочной кабинке Дженни надела платье. Оно в какой-то степени сняло с нее налет дешевизны, которой с избытком хватало в ее характере, но неряшливые волосы с белесыми прядями и плохо наложенная косметика выдавали ее, выдавали в ней самозванку.
Ньюлэнд купил платье, заплатив наличными, и велел Дженни его не снимать, потом отвел ее в магазин белья напротив, где сам выбрал комплект, совершенно белый, весь в замысловатых кружевах. Потом они отправились за туфлями, уехали из Харборфронта, проехали вверх по Янг-стрит и припарковались у "Итон-центра". Дженни обрыскала магазины, она примеряла туфли, вышагивала по застеленному ковролином полу, улыбаясь в зеркала и потом взглядывая на Ньюлэнда, ища одобрения, чувствуя себя Золушкой, которая пытается найти пару идеально сидящих туфель, чтобы она придала ей походку принцессы.
- Впору? - спросил Ньюлэнд, мастерски угадывая ее фантазии.
- Как влитые.
- Продано.
Они пришли в салон красоты, где Ньюлэнд поговорил с женщиной у кассы и потихоньку передал ей несколько купюр. Женщина посмотрела в книгу регистраций и сделала удивленный вид. Какая наигранная, подумала Дженни. Ее проводили внутрь вне очереди и усадили в кресло в глубине зала, где Ньюлэнд объяснил, чего он хочет. Дженни смотрела на зеркальные отражения Ньюлэнда и стилиста, тощего мужчины с длинными, густыми, светлыми волосами, они обсуждали ее так, будто из нее нужно сделать новое и значительное произведение.
Когда стилист закончил мыть и сушить, резать и взбивать, из суеты за их спинами вышла женщина со столиком косметики на серебряной ножке и села рядом с креслом Дженни.
- Добрый вечер, - сказала женщина, искренне улыбаясь. - У вас прекрасная кожа. Как вы обычно наносите макияж?
Как обычно, в "Мёвенпике" стояла очередь. И как обычно, Стэн Ньюлэнд решил этот вопрос, купил себе дорогу в главный зал, где метрдотель, сняв с Дженни черное шерстяное пальто, усадил Ньюлэнда и его юную светловолосую спутницу за небольшой столик в центральном ряду.
- Ты выглядишь просто потрясающе, - сказал Ньюлэнд, беря меню и открывая его, но не глядя в перечень блюд, а не отводя глаз от лица Дженни, от этого милого личика, которое он с огромным удовольствием изуродует сегодня же ночью. Откупорит ее, говорил он себе, думая, рискнет ли он довести дело до конца. Слишком многие видели девушку с ним. Многие знают. Это возбуждало его, его пульс учащался при одной мысли о том, что его заметят.
Дженни улыбнулась, глядя в меню и чуть прищуриваясь, стараясь не испортить эффект только что приобретенного изящества. Она беспокойно улыбнулась, взглянув на Стэна, который просматривал меню и думал о девушках, которые были до этой, о том, как он играл с ними в ту же игру. Но то, что потом оставалось от них, нельзя было идентифицировать, так что, по правде говоря, он не забивал себе голову мыслью о том, что его на самом деле могут поймать. Эта игра всего лишь давала ему лишнее возбуждение. Девушки появлялись из огромного резервуара под названием "никто". Никто о них не заботился. Никто по ним не скучал. Никто не волновался о том, живы они или мертвы. Это были одноразовые живые существа, рожденные без цели, созданные исключительно для его весьма своеобразных убийственных развлечений.
- Все так красиво, - сказал Ньюлэнд, обращая ласковый взгляд на Дженни, которая оглядывала ресторан.
Она почувствовала легкость, едва не задохнулась, заметив свое отражение в зеркале. Она еле узнала себя, пораженная тем, как она вписалась в антураж вместе с остальными посетителями ресторана. Хорошо одетыми молодыми парами, увлеченно болтавшими о всевозможных важных вещах, мужчинами постарше и женщинами в костюмах и платьях из новейших модных коллекций. За соседним столиком сидела женщина средних лет и курила сигарету в черном мундштуке, на ней было черное платье, короткая нитка жемчуга, светлые волосы уложены в пучок. Она казалась такой утонченной, и ее как будто ничто не волновало, она даже не заметила официанта, долившего ей в чашечку кофе. Слишком занята своей значительной жизнью.
- Что? - спросила Дженни, глядя на Ньюлэнда.
- Я сказал, все так красиво.
Она кивнула и прикусила губу, глядя в меню прищуренными глазами и ощущая аромат, который таким теплым облаком поднимался от ее груди, которую она надушила новыми духами.
Триш вставила кассету в магнитофон и нажала кнопку, потом включила телевизор. Она оглянулась на Грэма, который сидел со стаканом в руке в своем любимом кожаном кресле винно-красного цвета и ждал, когда на экране проявится изображение.
- Ты правда думаешь?.. - спросил он.
- Да, ты должен знать. Мы должны разделить это. Ладно, в общем, просто сиди и смотри, хорошо?
Наблюдая за Триш, Грэм различил в этом что-то большее, чем признала бы Триш. Возможно, патологическое влечение. С одной стороны, запись ее возбуждала, с другой - отталкивала. Фокус состоял в том, чтобы принять гадливость и позволить ей внести новые краски в возбуждение. Управлять отрицанием, поглотить его, поглотить табу, отдаться ему до потери дыхания, отдаться восторгу до того предела, когда отключаются все нравственные соображения, преодолеваемые физическим наслаждением от насилия и секса. Выталкивание.
Наконец появилась картинка, заляпанный матрас, исписанные стены, обстановка подобрана таким образом, чтобы место выглядело скверным и заброшенным, насколько возможно, для создания нужного эффекта, хотя Грэм знал, что на самом деле сцена снималась в городской квартире где-то в Штатах и походила на загородный дом, который они использовали в Торонто. Для начала Ньюлэнд волочился за девицей, даже свозил ее в Нью-Йорк, потому что это была девушка с художественными наклонностями из Монреаля. Завороженная видами Нью-Йорка, музеями, галереями, театрами, магазинами. Семнадцатилетняя девица с холодной очарованностью смертью и претензиями на понимание искусства. Она всегда хотела присмотреться к смерти поближе. Вот ей и дали то, что она хотела. Внушили ей, что это искусство. Незаконное искусство, для которого она добровольно раздвинула ноги. Сначала добровольно.
Триш стояла у телевизора, смотрела, потом показала на экран.
- Тут только секс… сначала. Там молоденькая девушка.
- Насколько молоденькая?
- Увидишь. Вот она, - прошептала Триш, наклоняясь и включая звук, когда в комнату вошла девушка, совершенно одетая, чуть нервничая. Потом она посмотрела назад и вниз, села на край матраса и уставилась в объектив, разговаривая с человеком за камерой, режиссером, который отдавал команды. Ее выход в большое кино.
- По-моему, ничего необычного, - сказал Грэм и кисло улыбнулся, увидев, какой взгляд метнула в его сторону Триш.
- Сейчас она разденется.
Триш была прикована к месту, не отводила глаз от экрана. Грэм рассматривал выражение ее лица. Поведение его жены представляло для него больший интерес, чем пленка, которую он видел много раз. Он больше интересовался тем, как фильм влияет на Триш. Абсурдность возбуждения, внезапно обуявшего ее, постепенно должна ее изменить.
- Видишь? - Она посмотрела на него, когда девушка стала раздеваться. - Сейчас она будет себя ласкать. Видишь? Сначала один мужчина. Он выйдет из-за камеры. Потом будет хуже.
Она переступила с ноги на ногу, глядя на экран.
Грэм смотрел, как девушка ложится на матрас и закрывает глаза, трогает себя руками, ее рука скользит вниз, она чуть раздвигает ноги, потом наезд, отъезд, и потом камера устанавливается на треножнике, и в поле зрения объектива появляется обнаженный мужчина, подходит к девушке, которая открывает глаза и садится, протестуя. "Эй", - издалека звучит ее металлический голос, запертый в комнатушке. Яркое, замкнутое действие.
Триш вздрогнула, когда мужчина пощечиной свалил девушку на кровать. Он перевернул ее, прижал лицом к матрасу и силой вошел в нее. Она поморщилась от боли и взвизгнула: "А, прекратите!"
- Сейчас он будет ее бить. Посмотри на ее лицо. Надо убавить звук.
Она стала на ощупь искать пульт от телевизора, взяла его с соседней полки и держала в руке, изо всех сил нажимая на кнопку громкости.
Грэм продолжал смотреть на жену, краем глаза замечая еще троих мужчин, словно движущиеся тени. Он встал из кресла.
Триш бросила на него взгляд.
- Ты куда?
- Успокойся. - Он поднял руки в жесте смирения. - Никуда. Мне просто кажется, что тебе нужно успокоиться.
Она смотрела, как он подходит к ней, почувствовала его руки у себя на талии, услышала шепот в ухе.
- Хватит. - Но она не отрывала взгляда от экрана. - Не смотри больше.
- Нет, ты должен увидеть, - настаивала она.
Он положил подбородок ей на плечо, она смотрела на плоть, на приглушенные возгласы мужчин, их жестокие губы, выкрикивавшие приказы, их жестокие глаза, глядевшие из-под масок, приглушенные крики девушки, которую насиловали с одной стороны и били с другой.
- Я не хочу на это смотреть, - прошептал Грэм, его рука без усилий сползла на грудь Триш и осталась там.
- Грэм. - Она отпихнула его руку и шагнула в сторону, но не остановила его, когда рука вернулась, чтобы осторожно расстегнуть пуговицы ее блузки, скользнуть под белье и чуть ущипнуть набухший сосок.
- Нет, - без надежды прошептала она. Его рука сминала ткань ее юбки, пока в ней не оказался подол. Потом его пальцы оказались на ее бедрах и под колготками. - Не надо, Грэм.
Она не отводила взгляда от экрана, пока его пальцы легко двигались внутри нее.
- Я не буду больше этого смотреть, - прошептал он, прикасаясь губами к ее шее, щеке, в то время как ее глаза оставались прикованы к экрану. - Хватит.
Он обошел ее спереди, его губы спустились на грудь жены, ее голова запрокинулась, он взял пульт у нее из рук, не глядя направил на телевизор и прибавил громкость, из динамиков вырывались хрюкающие звуки, сотрясая корпус телевизора.
- Выключи! - крикнула она, пиная телевизор ногой. - Я не могу видеть, как она опять умирает.
Тогда он притянул ее на ковер, где сорвал блузку и белье, и страстно занимался с ней любовью, пока она не перевернулась и не уселась сверху.
На них накатывали дикие крики девушки, проникая сквозь все поры в кожу, наполняя дрожью.
- Какой ужас, - шептала Триш, содрогаясь от страха, она хотела выключить телевизор, но случайно нажала на кнопку настройки цвета, и с первой каплей крови картинка превратилась в размытое алое пятно.
Триш закрыла глаза, слезы, ничем не сдержанные, текли из глаз, но в это же время она яростно двигала бедрами и кончила, потом еще раз всего через несколько минут, внутри нее пылали оргазмы, гудела белизна, и она обмякла, задохнувшись, лишаясь чувств, но только ее голова завалилась набок и длинные волосы медового цвета упали на лицо, а тело продолжало сидеть прямо, надежно удерживаемое крепкими руками Грэма.
11
Нью-Йорк
Алексис почувствовала, что ей развязывают руки, но, прежде чем она успела открыть глаза, Дэрри выбежал из комнаты. Она не могла броситься за ним, потому что у нее были связаны ноги, и только услышала, как захлопывается входная дверь, пока пыталась распутать узел.
Сквозь противоречивое усилие оцепенения и отвращения она услышала собственный голос, который спрашивал, почему Дэрри остановился и сбежал. Ей пришлось зажимать рот, чтобы сдержать позыв к рвоте, пока она не добежала до туалета и не упала коленями на прохладный кафель пола. У него остался ключ. Скотина. Ее вырвало, она наклонилась вперед, исторгая жидкость и хватая ртом воздух, ее руки скользили по холодному фаянсу, а глаза жгло слезами. Выпрямившись, она слабой рукой вытерла рот, нашла полотенце, стала тереть лицо, дыша в него, как будто хотела задохнуться. Нет, задушить мысли.
Заставив себя не думать, она быстро дотянулась до крана, включила горячую воду и услышала вдали еле слышную сирену, одну из многих, которые можно слышать каждый день. Начисто оттерев себя, она почувствовала себя еще более онемелой, использованной и пустой, нервы не успокаивались, как будто перепутались под кожей. Вспомнив о встрече с Морти, она посмотрела на стеклянные часики на полке рядом с кухней и поняла, что у нее осталось десять минут. Слишком поздно, чтобы звонить ему и отменять встречу.
"Мне все равно нужен воздух, - убеждала она себя. - Может, прогулка приведет меня в чувство". Она поспешно натянула какую-то одежду, пальто и спустилась на лифте, остро ощущая движение вниз. Снаружи было неспокойно. Участок улицы огораживала желтая полицейская лента, и вокруг стояли люди, некоторые из них смотрели вверх на ее дом и показывали руками, что-то объясняя. Проходя мимо, Алексис услышала обрывки разговоров. Кажется, человек выбросился из окна. Его увезли на "скорой", и полиция проводит расследование, опрашивая людей в здании.
- Опять самоубийство, - сказал ей старик, качая головой, и она прошла мимо, только сильная дрожь пробежала по ее телу.
Ей захотелось, чтобы это был Дэрри, теперь она ненавидела его, презирала его.
Морти всегда был джентльменом, он отпустил официанта и сам подвинул ей стул и уложил салфетку на колени. Алексис двигалась как во сне. В пространстве вокруг нее была какая-то пугающая ясность, как будто насилие, которому она подверглась всего час назад, обострило ее чувства. Как ни странно, ей казалось, что ничего не произошло, словно бы из-за того, что акт насилия остался не завершен, она очутилась в бездонном переходном состоянии.
К счастью, ей уже приходилось бывать в этом ресторане раньше. Ей не пришлось знакомиться ни с меню, ни с обстановкой. Хотя она совершенно не чувствовала аппетита, она сделала обычный заказ, выбрав то, что считала лучшими фирменными блюдами заведения: мидии в чесночном соусе и салат "Цезарь". Морти заказал глазированную утку в апельсинах с коричневым рисом и бутылку "Будуар Людовика" 1967 года. Когда принесли вино, Морти поднял бокал и объявил:
- За моего нового партнера.
Алексис чокнулась с ним и устало улыбнулась, пытаясь соответствовать воодушевленному Морти, но на самом деле его слова не задержались у нее в голове, и ее мысли вернулись к ярко запечатленной сцене в спальне. В ее ушах еще раздавался шум от их борьбы, и она сделала большой глоток вина.
- Алексис, - сказал Морти, тревога приглушила его улыбку.
- Да, за твоего нового партнера.
Вдруг словно гром средь ясного неба до нее дошел смысл сказанного, и она чуть не уронила бокал. Она неровно поставила его на стол, но потом поправила.
- Что? - Она вспыхнула, целая гамма чувств отразилась на ее лице.
- Поздравляю. - Морти снова чокнулся с ее бокалом, хотя она и не держала его, потом облизал губы. - То есть, конечно, если ты согласна.
- Согласна?
Казалось, Алексис ошеломлена, ей пришлось заставить себя стряхнуть ступор. Она наклонилась чуть вперед над столом, стараясь вернуть себе выдержку и уверенность. Она подняла салфетку и вытерла слезу, скатившуюся из уголка глаза, боясь, что не выдержит и разревется, не сходя с места. К горлу подкатывал комок, хотел освободиться, вылиться. Удивляясь самой себе, она проговорила:
- Это зависит от условий, которые мне предложат.
Ее голос был спокоен.
- Ага, как насчет удвоения оклада, пенсионного пакета, медицинской страховки и процента от прибыли? И еще кое-каких дополнительных выгод.
- Какой процент? - спросила она, едва ли не слишком агрессивно, медленно возвращаясь к жизни, отталкиваясь от своего онемевшего естества в мир новых сил, достоинства. Именно это ей и было нужно, новость подействовала на нее, как холодная вода, которую плеснули ей в лицо, вернула ей уверенность.
Морти поправил очки, потом снял и протер их салфеткой. Линзы раздражали глаза, поэтому ему пришлось решить, остаться ли в линзах и тогда мигать и щуриться, как слабоумный, или снова надеть очки. Последнее представилось ему более разумным. Со снятыми очками его глаза казались меньше, но в целом лицо выглядело более привлекательно.
- Двадцать процентов, - предложил он, сдерживая улыбку.
Алексис выпрямилась на стуле, будто проглотила аршин, стараясь показать, как она признательна.
- Вот это новость, Морти, это просто чудо. Ты не поверишь, как мне нужно было именно сегодня услышать что-то подобное.
- У тебя что-то случилось? - Он снова нацепил на уши очки. - Ты как, в порядке?
- Да, все нормально. - Она чуть покачала головой, отмахиваясь от воспоминаний, потом поправила салфетку на коленях. - Это просто здорово.