- Всё равно ликвидировать! - отрезал Зубов. - Агент, который не сберёг шифра, не агент, а дерьмо! От таких нужно избавляться быстро и решительно…
Гоффер взглянул на Зубова с пристальным любопытством:
- Характеристику, данную вам Гессельрингом, вы оправдываете. Но такое решение пока что противопоказано интересам нашего дела. Сегодня этот человек ещё нам нужен, при условии, что он находится в здравом уме. Итак, господа, требуется определить характер действий для двух разработанных нами вариантов. В случае первого варианта - всё ясно: агент должен быть уничтожен. Для второго варианта решение такое: а) выяснить судьбу шифра, б) в случае необходимости снабдить агента новым шифром.
- И самовоспламеняющейся капсулой, - вступил в разговор Гессельринг. - В последнем донесении Жак энергично требовал снабдить его капсулой.
Гоффер одобрительно кивнул головой:
- Это будет эффектно! Устроить грандиозный пожар накануне пуска объекта! Итак, господин Зубов, готовьтесь в путь. Вариант второй осуществите так.
Между семью и половиною восьмого утра этот человек отправляется к автобусной стоянке. К восьми он должен быть на объекте. Человек будет опираться на чёрную самодельную трость с белым костяным набалдашником. Подойдёте к нему и зададите шаблонный вопрос. Запомните фразу: "Тысяча извинений, дорогой товарищ, нет ли у вас зажигалки?" Понятно, что при этом у вас в зубах должна торчать советская папироса.
Зубов невесело усмехнулся:
- Во всех рассказах шпионы просят прикурить…
- Потому что это жизненно. На оригинальность у разведчиков нет права. Разве вас этому не учили?
- Учили… Меня всему учили…
- Спросите о зажигалке, - продолжал Гоффер. - Он ответит: "Зажигалки нет, есть отменные спички". Запомнили?
- Отлично. У подножия дуба высится огромный муравейник, самый большой в овраге.
- Знаю. Он был и при мне…
- Вам придётся слегка потревожить ваших старых знакомых. В верхушку муравейника сунете коробочку с двумя капсулами. В одной будет шифр, в другой - самовоспламеняющаяся смесь. До темноты отдохнёте в зарослях, поспите, а ночью вернётесь на корабль. Он будет вас ждать двое суток. Вернувшись сюда, вы обнаружите, что ваш текущий счёт увеличился на две тысячи долларов.
- Да, но…
- Вас что-то тревожит? - Гоффер уставился на Зубова испытующим взглядом. Жалоба на бессонницу обеспокоила Гоффера. При таком важном задании агент не должен терять душевного равновесия.
- Предпочту любое задание, в десять раз опаснее, лишь бы не ехать в эти места…
- Почему?
- Мне трудно объяснить…
- Опасаетесь неожиданных встреч? Старых знакомых?
Горькая улыбка скользнула по губам Зубова.
- Кто меня узнает? Одногодки погибли на войне, живые считают меня мёртвым. Но есть два человека… Они узнают меня всегда… Мать… Отец…
Гоффер бросил мимолётный взгляд на Гессельринга и доверительно опустил руку на плечо Зубова.
- Дорогой друг… Ваше состояние… Мы понимаем… Конечно… Но поймите и вы нас… Другого выхода нет. Для этой операции вы идеальная кандидатура. Вы знаете там всё. Никто не сможет лучше вас выбрать место для высадки, ориентироваться на берегу. Это же так? - Не давая Зубову ответить, он продолжал: - Представьте худший вариант: вы встречаете отца и мать. Они узнают вас. На этот случай в запасе должна быть легенда, объясняющая и ваше долгое отсутствие, и ваше появление в Советском Союзе. Господин Гессельринг думал об этом и разработал основную канву вашей легенды. Она мне кажется приемлемой. Повторяю ещё раз: другого выхода нет.
Зубов молчал.
- Кажется, я не убедил вас? - Голос Гоффера прозвучал зловеще и глухо. - На всякий случай хочу вам сказать… Изредка нашим агентам приходит на ум шаловливая идея: явиться в советские органы, распустить слюни и рассказать, как и почему они попали в Советский Союз. На них, видите ли, нападает приступ раскаяния. Понятно, рассказывая историю якобы вынужденного грехопадения, они почему-то опускают некоторые детали своей биографии. Так вот, не советую вам подвергаться подобному искушению. Для вас это не подходит, господин Зубов. Для вас это будет означать кратчайший путь на тот свет. Поняли, о чём я говорю?
- Нет…
- Материалисты утверждают: ничто в мире не исчезает. В этом они правы. Сейчас вы убедитесь. - Гоффер вынул из бумажника небольшой листок и протянул Зубову: - Взгляните на эту фотокопию…
На виске Зубова набухла фиолетовая жилка, руки безвольно повисли. Гоффер с нескрываемым удовольствием наблюдал за ним.
- Не пугайтесь, мой друг, - голос Гоффера звучал ласково. - Просто учтите: если вам придёт в голову странная мысль - разыграть в России роль кающегося грешника, то эта бумажка, где краеуетея ваша подпись, окажется в распоряжении Комитета государственной безопасности Советского Союза. После этого вы довольно скоро встретитесь в аду и с комендантом львовского лагеря и с теми, и не только с теми коммунистами, которых казнили благодаря… Впрочем, вы лучше меня знаете, почему их казнили. Надеюсь, вы меня поняли? О подробностях вашего путешествия вас проинструктирует господин Гессельринг. От души желаю вам благополучного возвращения. До скорой встречи.
Он протянул Зубову широкую ладонь и ободряюще улыбнулся.
- По возвращении не забудьте наведаться в банк. Это вам доставит удовольствие. - И, помахав рукой, он вышел из комнаты. Вскоре послышалось урчанье машины - шеф покидал виллу.
- Теперь слушайте меня, - начал Гессельринг. - Вы должны знать: развлекательных прогулок в Советский Союз у нас не бывает. Теоретически всегда существует ничтожный процент провала. Если вас схватят живым, раненым или в беспамятстве - коммунисты выжмут из вас всё, что вы знаете. И адрес резидента, которым я вас снабжу, и пароль для явки, они узнают, кто вы, откуда, как и кем заброшены. Повторяю, вам придётся выложить всё! Но этого допустить нельзя, понимаете, нельзя!
- К чему вы это говорите?
- Вы должны иметь при себе отравленную иглу. Где и как её хранить - вы, конечно, знаете.
- Знаю…
- Уверен, что она вам не понадобится. Но на всякий случай… Вы слышали слова Гоффера: если вы окажетесь во власти Советов - они немедленно получат тот самый документ, который вы только что видели в его руках. Что последует за этим - вам, конечно, понятно?
- Понятно… Но скорее я размозжу себе голову, чем отдамся живым в советские лапы!
- Отлично. Перейдём к разработке деталей вашей поездки…
5. Откуда появится нарушитель?
Совещание проводил полковник Зарембо. Кроме него в кабинете находились ещё три человека: капитан Миров из Комитета госбезопасности, начальник пограничного отряда подполковник Громов и представитель морских пограничных сил кавторанг Янов.
Все четверо стояли у стены, рассматривая карту морских границ Советского Союза. Говорил Зарембо. Его глуховатый голос звучал, как всегда, спокойно, но по тому, как часто он делал паузы, товарищи догадывались о его волнении.
- Есть основания полагать… - Зарембо отошёл от карты и потянулся к столу за папиросой. - Есть основания полагать, что в районе Семёрки не сегодня-завтра появится нарушитель. Несомненно, что человек этот достаточно опытен, и, конечно… - Зарембо сделал паузу. - И, конечно, у него есть явки… Возможно, что нарушитель снабжён шифром для передачи его резиденту, орудующему на Семёрке. Задача наша ясна: задержать нарушителя. - Он машинально разминал пальцами папиросу, не замечая, что из неё крошится табак.
- Разрешите вопрос? - спросил Громов. - Существуют ли обоснованные предположения о путях проникновения нарушителя через нашу границу? Откуда его ждать: с моря, воздуха или суши?
- К сожалению, нарушитель почему-то не счёл нужным сообщить нам, какой вид транспорта он предпочитает. И поэтому мы должны ждать его отовсюду. Это, конечно, хлопотно, но что поделаешь!..
Громов покраснел. Он знал манеру полковника "воспитывать иронией".
- Это как раз тот случай, когда необходимо полное взаимодействие сил, - продолжал Зарембо, делая вид, что не замечает смущения Громова. - Нарушитель может упасть с неба, может вынырнуть из воды, а может выйти из вагона экспресса. Пока что мы знаем твёрдо только одно: его отправная точка - Западная Германия.
- Это уже немало, - заметил Миров.
- Надзор морских пограничников должен быть усилен, - сказал кавторанг Янов.
- Какие меры, товарищ Янов, вы считаете первоочередными?
- Думаю, прежде всего надо представить себе возможный район высадки нарушителя и исходя из этого - решать всё остальное.
- Безусловно. Продолжайте.
- Ясно, что нарушитель будет искать наименее охраняемый квадрат, то есть такой, где нет строительства военных и промышленных объектов, где нет прибрежных рыболовецких колхозов.
- Естественно…
- Значит, придётся на ближайшие дни пересмотреть схему расположения пограничных кораблей… С учётом этих обстоятельств…
- Надо учесть и другое, - сказал Миров. - Будем исходить из предположения, что иностранной контрразведке известно примерное расположение наших пограничных кораблей. Это не исключено…
- Тем более необходимо пересмотреть позиции кораблей.
Зарембо подошёл к карте:
- Покажите наименее охраняемые районы вблизи Семёрки.
Янов обвёл указкой несколько голубых квадратов.
- Итак, решено - охрану усиливаем здесь. А что скажет подполковник Громов?
- На этих же участках будут усилены и береговые дозоры. Полное, так сказать, взаимодействие…
- Тогда - всё. У вас, товарищ Миров, будут замечания?
- Только одно: усиливая охрану в одних местах, не ослаблять её в других.
Все улыбнулись.
- Это идеал, к которому мы всегда стремимся, - сказал Зарембо, - но, как известно, идеалы чаще всего недосягаемы…
6. Мирон Пряхин
Вот уже несколько дней, как большие и малые беды ворвались в дом старого рыбака Мирона Пряхина. Началось с того, что сын и невестка решили бросить колхоз и уехать в город.
- В городе нам будет лучше, папаша, - объяснял Василий. - Плотник в городе - фигура. Понимаете, папаша, фи-гу-ра! Потому как там мировое строительство!
- Чего нам здесь киснуть? - подхватила невестка. - В городе водопровод, гастроном, кино, в парикмахерской укладку на голове делают…
- Обезьяне хоть корону золотую напяль - всё одно макакой останется, - хмуро сказал Мирон Акимыч.
- Это как понимать?! - завопила невестка. Маленькое личико её сморщилось и стало впрямь похоже на обезьянью мордочку.
- Нехорошо, папаша, - сказал осуждающе Василий. - Мы к вам, можно сказать, всей душой, а вы к нам чем? Устроимся в городе и вас выпишем. Чего тут, на отшибе…
- Это ты будешь на отшибе! Мне твоей жалости не надо! А колхоз бросать - не имеешь права. И отца в старости бросать не положено.
- А макакой обзываться положено? - всхлипнула невестка. - Некультурный вы человек!..
- Не встревай! - цыкнул Василий. - Я из-за Дроздова ухожу! Понимаешь?! Он из меня душу вымотал! А вы, папаша, должны за меня держаться. Один я у вас…
- Один… - старик тяжело вздохнул. - Один… - Взгляд его остановился на фотографии, пришпиленной к стене над комодом. Оттуда весело глядел подросток с озорными глазами, с таким же, как у Васьки, круглым подбородком. Это был старший сын Пётр, погибший на войне осенью сорок первого года.
Васька понял, о чём думает отец.
- Держаться, папаша, надо за живого, - степенно сказал он. - От мёртвых какая помощь?
- А мне и от тебя не надо помочи! - взорвался старик. - Скатертью дорожка! Проживу без вас!..
Разговор кончился совсем худо. Молодые уехали не простившись, не оставив адреса.
А вскоре - новая беда. Явился председатель колхоза "Волна" Дроздов. Дрозд (как его прозвали в колхозе) славился своими длинными речами и пристрастием к трудным иностранным словам, которые он выговаривал со смаком, без запинки. Из-за обилия этих слов речь его не всегда была понятна, но кое-кто принимал это за образованность. Разговаривая с колхозниками, Дрозд частенько прибегал к военной терминологии, хотя в армии быть ему не пришлось, потому что всю войну он прослужил где-то начальником районной инспекции пожарного надзора.
Дрозд не любил Мирона Акимыча. Его раздражала бесцеремонность, с которой ершистый старик критиковал его туманные речи.
Он пришёл под вечер. Не здороваясь, не сняв кепки, коротко заявил, что осенью колхоз заберёт у Пряхина приусадебный участок.
Мирон Акимыч не сразу понял, о чём он говорит.
- Участок нарезан Василию, - пояснил председатель. - А он проявил себя дезертиром трудового фронта. Посему мы принимаем дисциплинарные меры. В целях воспитания. Чтобы всё было в соответствии!
- Выходит - мне живьём в землю ложиться?
- Действуй по обстоятельствам! Предупреждаю: участок пустим под озимые. Раз сказал - два не буду!
- А вот посмотрим! - взъелся старик. - Напишу в газету, живо тебя под рёбра возьмут! Обязан чуткость народу оказывать!
- Газеты не боюсь - сам писывал. Даю последний ультиматум: в октябре участок заберём.
- Не пугай - пуганы! Лодка есть, перемёт цел, наше поле - море: даёт рыбу, даёт хлеб…
- Погоди, погоди! Твою же лодку шторм весной разбил.
- А у меня Васькина осталась.
- Васькина? Признаёшь?
- Чего мне таиться, не краденая…
- В такой ситуации упомянутая выше лодка подлежит безоговорочной на-ци-о-на-ли-за-ции.
- Чего-чего? Опять туману напускаешь?
- Простых слов не понимаешь. Объясняю: лодку заберём!
- Это как же так? На каком основании?
- В соответствии! Васька твой - отпетый хлюст. Увёз в город колхозный рубанок! Уголовно наказуемое деяние! А ты и адрес его маскируешь. Значит - соучастник. Так что прямо говорю - лодка переходит на колхозный баланс. Вернёт Васька рубанок - получишь лодку! Раз сказал - два не буду!
И, хлопнув калиткой, председатель зашагал в контору.
Мирон Акимыч тяжело опустился на скамью. "Не может того быть, - успокаивал он себя. - Что же мне, с протянутой рукой идти или к Ваське с поклоном тащиться?" При одной мысли об этом узловатые пальцы старика сжимались в тугие кулаки. "Не дождётся Васька! Помру - не поеду!"
В тот же день к старику явился колхозный механик Павел - совсем юный паренёк - и сообщил, что лодка по приказу председателя отведена к колхозному при чалу.
- Председатель приказал вёсла принесть, - сказал парень, стараясь не смотреть старику в глаза. - Чтобы сед ни же…
- Вёсла?! - закричал Мирон Акимыч и сорвался с голоса. - Сжёг я вёсла, сжёг! Так и скажи!..
В ту ночь старик не сомкнул глаз. Раскалённые молнии полосовали чёрное небо, шатался от громовых раскатов старый пряхинский дом, и прямые, как струны, упругие струи дождя неумолчно стучали по ржавому железу крыши. Только к рассвету с моря дохнул ветер, разорвал нависшее над землёй сырое пухлое небо, и большие утренние звёзды, как золотые пчёлы, ныряли в рваных свинцовых тучах.
Старик не спал. Злоба с Васьки перекинулась на Дрозда, с Дрозда - не колхозные порядки, с колхоза - на весь божий мир. "Лишить рыбака лодки! Где это видано? О чём думают власти?! Кто это позволил такое? И про Ваську не верю! Не было воров в роду Пряхиных!.."
Горькие мысли Мирона Акимыча прервало жалостное блеяние козы. Старик забыл покормить с вечера Машку.
Хмурый, невыспавшийся, с тяжёлой головой, он вышел во двор. У порога стояла Машка. Уставившись на старика жёлтыми стеклянными глазами, коза укоризненно заблеяла.
- Сейчас, сейчас, - сказал виновато старик. - Дай ополоснусь…
Коза пристально следила за хозяином. Повозившись у рукомойника, старик снял с забора длинную верёвку.
- Пойдём харчиться на гору, - сказал он. - Эх, кабы лодка! Без лодки - рыба в реке, да не в руке!
Он вывел козу за калитку и слегка шлёпнул тяжёлой ладонью по лохматой шее. Машка весело зацокала копытцами по знакомой дорожке. Она семенила впереди, изредка оглядываясь, как бы делая вид, что сама ведёт старика на верёвке и смотрит, чтобы тот не отстал.
- Здесь я, здесь! - говорил Мирон Акимыч, горько усмехаясь. - Куда мне теперь без тебя?..
Машка знала, что её ждёт сочная, сладкая трава. Голод гнал её вперёд, она нетерпеливо дёргала туго натянутую верёвку.
По извилистой, каменистой тропинке они поднялись на зелёную гору, тяжело нависшую над узкой затенённой полосой берега. Старик отпустил верёвку, и коза принялась жадно выщипывать сочную траву.
Взошло утреннее розоватое солнце и растопило остатки ночной прохлады. День обещал быть безветренным и жарким, но старика ничто не радовало. Отъезд Васьки, страх остаться без приусадебного участка, а главное, потеря лодки - всё это наполняло его злобой. Ему казалось, что он живёт среди врагов, которые только и думают, как бы сжить его со свету.
- Унижения моего хотят, - бормотал он, не замечая, что говорит вслух, - Жизнь прожил - не унижался, умру - не унижусь. Мне бы только лодку! Я бы тогда на всех на вас…
Услышав голос хозяина, Машка подняла голову и, продолжая похрустывать вкусной травой, уставилась на старика янтарными зрачками.
Солнце поднялось выше, лучи его коснулись моря. Старик тяжело вздохнул и вытащил кисет с самосадом. Грубыми, непослушными пальцами он неторопливо набивал трубку, поглядывая на золотую переливчатую дорожку, уходящую далеко в открытое море. Сколько раз видел Мирон Акимыч с этой горы вызолоченную восходящим солнцем дорожку. Он уже давно перестал её замечать, но сегодня что-то заставило его задержать свой взгляд на мерцающих бликах воды. Казалось бы, дорожка такая как всегда, но было в ней что-то необычное для глаза.
Держа в руке нераскуренную трубку, старик смотрел на море, стараясь понять, что же изменилось в такой привычной для него картине. И вдруг догадался: близ берега ровная гладь воды непрерывно рябит.
Мирон Акимыч подошёл к обрыву. Смотреть мешало слепящее солнце. Прикрыв глаза козырьком ладони, он долго вглядывался в воду, пока не понял, что там, на дне моря, появилось что-то такое, от чего рябит всегда гладкая на заре дорожка.
Это не удивило старика. В годы войны здесь шли морские бои, и, хотя прошло много лет, штормы всё ещё иногда прибивали к берегу обломки кораблей, останки рухнувших в море самолётов. Прибрежные жители, случалось, находили применение этим трагическим дарам моря. И сейчас Мирон Акимыч надеялся, что морское течение или недавний шторм принёс к берегу новое напоминание о давно отгремевших боях. "Может, там такое, что и продать можно!" - подумал он.
По крутой, сыпучей тропинке старик спустился к берегу, скинул рубаху, заплатанные штаны и остался в длинных, ниже колен, вылинявших трусах. Осторожно ступая по неровной, ещё прохладной гальке, он вошёл в воду, сделал несколько шагов и остановился. Сквозь прозрачную воду на дне виднелись крохотные ракушки. Мирон Акимыч взглянул на свои ноги, смешно укороченные под водой, дважды окунулся и поплыл на боку, плавно загребая через голову правой рукой.
Доплыв до ряби, он опустил голову в воду, пытаясь разглядеть, что принёс бушевавший недавно шторм.
Несколько секунд он вглядывался в дно, потом поднял голову, сделал глубокий вдох и нырнул. Несмотря на свои шестьдесят лет, Пряхин всё ещё был выносливым пловцом и хорошим ныряльщиком.